Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна - Страница 21

— Женщина требует заботы, — продолжала мать, — внимания, полноценной семьи, наконец. — На секунду мать умолкла, сложила руки на груди, словно закрываясь от надоевших ей попыток сына унять ее, и Саша почувствовал нутром, что сейчас она собирается ранить его как можно больнее. — Я не удивлюсь, — мать откашлялась, — если по свету бродят мои неприкаянные внуки, которые даже не подозревают, что у них есть бабушка… Бабушка, которая готова их любить, которая грезит ими во сне.

Сердце Саши дернулось. «Ах, мать, ты и сама не знаешь, какую струну задела. Или догадываешься, потому и задела?»

— Они не представляют, кто их отец. Они, может быть, голодают, а у меня столько всего… лишнего. — Глаза матери блестели.

Это уже что-то новое. Возраст берет власть даже над его железной матушкой. Александру Игнатьевичу это не понравилось. Он не любил слабость в сильных людях. Она им не идет, она намекает на опасный синдром — никто не способен оставаться сильным до конца, все ломаются.

— Мама, перестань. У тебя нет никаких оснований говорить так. Я ничего не знаю ни о каких детях. Я никогда и никому до сих пор не обещал жениться ни в шутку, ни всерьез.

— Но сейчас такие женщины… — Серафима Андреевна покачала головой. — Они хотят иметь ребенка и воспитывать его в полном одиночестве, они не сообщают о его рождении даже отцу.

Саша чувствовал, как закипает.

— Мама, если мы коснулись этой темы, весьма щекотливой, то я скажу тебе: я всегда забочусь о безопасности.

Мать открывала и закрывала рот, потрясенная откровением сына. Она расцепила руки и опустила их по бокам, сжимая и разжимая пальцы. Она была потрясена, хотя считала себя вполне просвещенной женщиной, но, выходит, лишь до какого-то предела. Она могла и не такое обсуждать с подругами, но с сыном!

Наконец она взяла себя в руки и пристально посмотрела на Сашу.

— Бедный ты мой. Ты даже представить себе не можешь коварство и изобретательность нынешних женщин…

Они кое-как помирились с матерью, выпили крепкого чая с халвой перед его отъездом на вокзал. Мать вырвала у сына обещание приехать на годовщину смерти отца.

Теперь Александр Игнатьевич оказался в привычной обстановке, у себя дома, в Нижнем Новгороде, в своей квартире с видом на кремль.

Он поставил тарелку со взбитым омлетом в микроволновку, в который раз мысленно поблагодарив приятеля за совет. Иначе на сковородке омлет давно бы подгорел, а он, вместо того чтобы вынуть его желтым и пушистым, драил бы дно металлической щеткой под струей воды и чертыхался. По-прежнему голодный.

Он слышал, как печка ему позвонила, мол, все готово, но он не двинулся с места.

Оказывается, что-то в словах матери его задело гораздо сильнее, чем он думал. Он-то рассчитывал, что приедет к себе домой и все мигом выветрится из головы. Ни на какой Таймыр он не собирался, у него остались дни педагогического отпуска, лекции начинались с сентября. Но сейчас он очень живо представил себе Таймыр и себя там.

…Это случилось уже давно, когда он наконец расстался с иллюзиями возрождения сельского хозяйства в Африке и решил вернуться к родным черноземам, как выражался его отец.

Вообще жизнь Саши Решетникова складывалась причудливо. Баловень судьбы, времени, собственных возможностей и иллюзий, после школы он поступил туда, куда никто никогда из их города и не помышлял поступить. В московский университет, но не в тот, который носит имя прославленного помора Ломоносова, а в названный в честь борца за справедливость на африканском континенте — Патриса Лумумбы.

Потягивая по утрам черный кофе со сливками, мальчик однажды задумался: а как выглядит этот самый кофе не в пакетах в вакуумной упаковке, а на плантации? В ту пору по телевизору еще не крутили рекламные ролики, которые ответили бы ему в три секунды на интересующий вопрос, а не за пять лет учебы в университете. И однажды отец в шутку бросил:

— А слабо поставить себе невероятную цель и достичь ее, а, сынок?

— Какую, пап?

— Довести кофе до немыслимой урожайности на африканском континенте. Чтобы нашей стране продавали сверхплановый кофе по самым низким ценам! Или вообще отдавали даром — в знак благодарности за то, что выходец из Страны Советов, Александр Игнатьевич Решетников, обеспечил им такой успех.

Сын едва не захлебнулся кофе, но ждал продолжения. Отец никогда ничего не говорил просто так.

— Квота пришла на область, Санек. Одно место в университете Лумумбы. Агроном с кофейным уклоном.

Сын молчал, пытаясь осознать услышанную от отца новость.

— После второго курса — практика в Кении. Не в столице, разумеется. Но неподалеку. Командировочные в твердой валюте. Языки, разумеется, при тебе.

— Ух ты! — Санек залпом опустошил кружку.

Мать, с которой отец уже все обговорил, мечтательно улыбалась, представляя белого сына-блондина среди темнокожих крестьян. Африканское солнце в зените. Ореол славы русского агронома Александра Решетникова.

Фантазия за воскресным завтраком оказалась куда бледнее реальности. Саша Решетников поработал не только на кенийских плантациях, где разговаривал на английском, но и в Анголе, где говорил по-португальски.

Языки ему давались легко, даже родного, русского, ему хватило для того, чтобы печататься в журнале Академии наук «Азия и Африка сегодня». Он писал о путешествиях, встречах, впечатлениях, а дама, ставшая его личным редактором, призывала писать еще и еще. Он осмелел до крайности и принялся за тему, которая его просто захватила, — африканский театр.

Саша хотел даже написать книжку и намекал на это редактору. Она давала понять, что все возможно и, как только он приедет в Москву, его можно свести с нужными людьми. Он долго выбирал ей подарок…

Но потом события в Москве так закрутились, что мысль об африканском театре, о книжке, вообще об Африке оказалась погребенной под множеством неожиданностей и перемен.

Перемены заставили его вернуться на родину. Отец все еще был в силе, он помог сыну устроиться на Таймыре, не в самой жаркой точке на Земле, конечно, но, как быстро понял Саша, за все теплое надо платить, и немало. Слишком далеко от кофе и Африки? Да, но и его новая работа имела некоторое отношение к сельскому хозяйству.

Таймыр тянулся на тысячу километров с запада на восток и столько же с юга на север. Морозы, свирепые ветры, затяжные метели. Любимое место чаек, пуночек, казарок, белых сов, гусей, уток и еще бог знает кого, кто это место считает самым лучшим на Земле для воспроизведения потомства.

У всего есть свое предназначение. Скажем, лето и ледник — плохо сочетаемые понятия, но это лишь на сторонний взгляд. А вот для диких северных оленей — самая настоящая отрада, на ледниках они прячутся от комаров и мошки.

Красота здесь дикая и первозданная до сих пор, как будто ничто, происходящее в мире, не способно дотянуться досюда — рук не хватит.

Здесь есть все — и скалы, и причудливые каньоны, и стремительные хрустально-чистые реки, и вершины гор с пятнами снега, и бездонные озера и водопады. Стоит спуститься в долину реки или пройтись вдоль нее, и можно подумать, оказавшись среди елей и лиственниц, что ты где-то в средней полосе России, особенно если встретишь на своем пути привычную глазу иву или рябину. Полно разных кустарников, грибов.

А для охотника здесь самый настоящий рай — соболь, выдра, белка, лось, бурый медведь, зимуют северные олени. Украшение здешней фауны — путоранский снежный-баран.

И вот в такой северный рай, на таймырскую речку Бикаду, переселили стадо овцебыков из Канады.

Когда-то эти животные, похожие по размерам на быков, а по шерсти — на обычных овец, обитали в Старом Свете, более того, они заселяли многие страны, вплоть до Западной Европы. На месте нынешнего Берингова пролива в свое время был перешеек, и по нему, как по мосту, животные перебрались в Северную Америку. Это произошло, как уверяют ученые, девяносто тысяч лет назад. Овцебыки расселились почти до юга современных Соединенных Штатов, а оттуда проникли в Гренландию.