Голоса в темноте - Френч Никки - Страница 17

— Я хочу вам помочь и правильно оценить ситуацию, — сказала она. — А для этого мне необходимо как можно полнее восстановить всю картину. Нужно посмотреть вашу историю болезни, но для этого требуется ваше разрешение. Я прошу вас подписать вот здесь.

— Вы серьезно? — удивилась я. — Там куча всякой чуши о прививках, которые положено делать перед тем, как поехать в отпуск, и об антибиотиках, которыми меня пичкали, если донимала инфекция.

— Это может оказаться полезным. — Айрин подала мне ручку.

Я пожала плечами и подписала.

— Не завидую вам. А что теперь?

— Я хотела бы, чтобы говорили вы. Мне интересно посмотреть, куда вас это заведет, — ответила она.

И я согласилась, отдалась этому занятию. Айрин Беддоз сходила в больницу и принесла сандвичи, салат и шипучую воду. Солнце двигалось по небу, а я все вспоминала, иногда плакала, когда мне казалось, что в последний год жизнь сделалась сплошной морокой, но главным образом говорила, пока не выдохлась. Во дворе стало темно и холодно, и Айрин отвела меня по гулким коридорам в палату.

На кровати у меня лежал букет нарциссов и записка на использованном конверте: «Жаль, что тебя не было. Ждала, сколько могла. Заеду снова, как только сумею. Миллион поцелуев, думаю о тебе. Сэди».

Ослабев от огорчения, я опустилась на кровать.

— Как проходит расследование?

— У нас нет ничего, чтобы его вести.

— А те женщины?

— Это только пять имен.

— Шесть со мной.

— Если вы... — Кросс остановился и как-то странно посмотрел на меня.

— Если я что-нибудь вспомню, вы узнаете об этом первым.

— Вот это ваш мозг.

— Мой мозг, — повторила я, посмотрев на прикрепленный к светящемуся стеклу компьютерный снимок, и дотронулась до висков. — С ним все в порядке?

Чарли Маллиган улыбнулся:

— На мой взгляд, все отлично.

— Какой-то темный.

— Так и должно быть.

— О, я по-прежнему ничего не могу вспомнить. В моей жизни образовалась пустота.

— Не исключено, что она останется навсегда.

— Дыра в форме беды.

— Но возможно, память станет постепенно возвращаться и заполнит ее.

— Я могу что-нибудь сделать для этого?

— Не волнуйтесь и расслабьтесь.

— Вы не знаете, с кем говорите.

— Бывают вещи гораздо хуже, чем потеря памяти, — заметил врач. — Ну, мне пора.

— К своим мышам?

Он протянул теплую и сильную руку, и я ухватилась за нее.

— Свяжитесь со мной, если что-нибудь потребуется.

«Мне нужно все, что вы способны сделать с моей памятью», — подумала я, но в ответ просто кивнула и попыталась улыбнуться.

— Я где-то читала, что в жизни можно влюбиться всего два, от силы три раза.

— Вы думаете, это правда?

— Может быть. Но в таком случае я влюблялась либо много раз, либо никогда. Доходишь до точки, когда не можешь ни есть, ни спать, чувствуешь себя больной и бездыханной и не знаешь, это счастье или беда. Хочется одного — быть с ним, а остальной мир пусть идет куда подальше.

— Да.

— Я испытывала это чувство много раз. Но оно продолжалось недолго. Иногда несколько дней или до того момента, пока я не ложилась в постель. А потом любовь начинала растворяться, и я видела, что осталась ни с чем. Словно зола после того, как пламя погасло. Думаешь: Господи, что это на меня нашло? Но иногда сохраняется привязанность, чувство, желание. Так разве это любовь? Сильнее всего я влюбилась, когда училась в университете. Боже, как я его обожала. Однако и это длилось недолго.

— Он вас бросил?

— Да. Я плакала неделями. Думала, не переживу.

— А как сложилось с Терри? Чувство к нему оказалось сильнее, чем к остальным?

— По крайней мере продолжительнее. Наверное, сыграло свою роль ощущение долга. Или терпение. — Я рассмеялась, но смех получился какой-то неестественный. — Понимаете, мне кажется, я знаю его самые незначительные интимные детали. Все, что он прячет от других... Более того, чем больше я вижу причин его оставить, тем мне труднее это сделать. Неужели в этом есть какой-то смысл?

— Вы говорите так, словно находитесь в ловушке.

— Вы немного драматизируете. Я просто пустила все по накатанной колее.

— Из которой всеми силами хотели выбраться?

— Постепенно погружаешься в какие-то вещи, но не понимаешь, в каком ты положении, пока внезапно не наступает кризис. Тогда все становится ясным.

— Так вы утверждаете...

— Что это мой кризис.

На следующий день, когда Айрин пришла в мою комнату... Мою комнату! Я поймала себя на слове. Разве я собираюсь провести здесь остаток жизни? Неужели не сумею приспособиться к внешнему миру, где мне придется самой покупать для себя вещи и принимать решения?

Она была, как всегда, сдержанна. Улыбнулась и спросила, как я спала. В реальном мире люди время от времени интересуются самочувствием других, но не потому, что хотят об этом знать. Надо просто ответить: «Хорошо». Они не станут уточнять, как вы спали, что ели, каковы ваши ощущения.

Им это просто неинтересно. А Айрин Беддоз надо было знать все. Она смотрела на меня умными глазами и ждала, чтобы я заговорила. И я сообщила ей, что спала превосходно, но покривила душой. Да, мне предоставили отдельную палату, но поскольку она располагалась не на острове посреди Тихого океана, каждую ночь примерно в два тридцать меня непременно будила криком какая-нибудь дама. К ней приходили, ею занимались, а я продолжала лежать, смотреть в темноту, думать, что значит быть мертвой, и вспоминать голос в подвале.

— Да, превосходно, — сказала я.

— Пришла ваша история, — начала Айрин. — Из вашего лечебного учреждения прислали общую историю болезни.

— Господи, я совершенно забыла, — ответила я. — Наверное, там много всякого, что можно взять и использовать в качестве улики против меня?

— Почему вы так говорите?

— Просто шучу. Хотя вы можете возразить, что нет таких вещей как «просто шутка».

— Вы мне не рассказали, что лечились от депрессии.

— А разве такое было?

Айрин сверилась с записной книжкой.

— В ноябре 1995-го вам прописали ССРИ.

— Что это такое?

— Антидепрессант.

— Не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

Я немного подумала. 1995-й. Университет. Разрыв.

— Должно быть, это случилось, когда я рассталась с Джулзом. Я вам вчера о нем рассказывала. Я была в ужасном состоянии, думала, что мое сердце разбито, я не вылезала по утрам из постели, все время плакала и не могла остановиться. Удивительно, до чего много в человеке влаги. И тогда подруга заставила меня обратиться к нашему университетскому врачу. Он прописал мне таблетки, но не помню, чтобы я их принимала. — Я осеклась и рассмеялась. — Только не подумайте, что речь идет об амнезии. Просто я не придаю этому значения.

— Почему вы мне раньше об этом не сказали?

— В восемь лет мне подарили на день рождения перочинный нож. Через несколько минут я уже пыталась разрезать толстую деревяшку в саду и попала по пальцу. — Я показала левую руку: — Видите, здесь до сих пор маленький аккуратный шрам. Стоит мне посмотреть на него, и я представляю, как лезвие срывается и кромсает палец. Об этом я тоже не рассказывала.

— Эбби, мы с вами говорили о ваших настроениях, о том, как вы реагируете на стресс. А вы об антидепрессанте даже не упомянули.

— Хотите сказать, забыла — как не помню того, каким образом меня похитили? Но я же вчера исповедовалась, когда мы разговаривали.

— И ни словом не обмолвились, что лечились.

— Только потому, что не считала это существенным. У меня была в университете связь, потом все разладилось, и я впала в депрессию. Разве это важно? Хорошо, согласна, все важно. Наверное, я не упомянула об антидепрессантах, потому что чувствовала себя покинутой.

— Покинутой?

— Конечно. Я его любила, а он меня нет.