Барышня ищет работу (СИ) - Кальк Салма - Страница 26

Кстати, первого и пятнадцатого ноября я получила положенные мне деньги, всё честно. И сходила в сопровождении Антонии на ярмарку, где приобрела сапоги на меху и валенки — для выхода и для дел во дворе и поблизости, тёплый полушубок и отличный пуховый платок. Зима не задержалась, и все эти предметы оказались очень кстати. И выделенные мне на обустройство деньги как раз и закончились, и ещё первую крошечную зарплату пришлось прибавить. Потом мне один раз удалось выиграть в карты — у чаеторговца Белова, это было приятно. Больше мне так не везло, но на проигрыши деньги тоже таким образом были. К счастью, проигрывала я понемногу.

А деньги, полученные мною в середине месяца, я очень быстро нашла, куда применить. Софья Людвиговна получила приглашение на бал к городскому голове в первых числах декабря, и велела мне готовиться. Это означало — шить платье.

Так я познакомилась с Татьяной Ивановной Буяновой, мастерицей, обшивавшей здешних гранд-дам. Дама лет сорока с небольшим, улыбающаяся, деятельная, она прибыла к нам домой вместе с двумя помощницами, выслушала заказ Софьи Людвиговны — платье к балу на меня, и приступила к работе.

Из гостиной выгнали всех, затворили двери, меня измерили в нескольких десятках мест — для точности посадки, так было сказано. Мы обсудили фасон и ткань — переливчатая тафта и немного кружева, и отделка из шёлковых цветов. Под такое платье следовало надеть корсет — как объяснила госпожа Буянова, для правильного модного силуэта. В общем, я отдала весь свой полумесячный заработок, а вторую половину следовало отдать в начале декабря, когда работа будет завершена. Ничего, меня кормят и поят, не пропаду. Зато буду на балу в красивом платье.

Это были хорошие новости, но были и такие себе. Соколовский не возвращался — говорили, застрял, говорили, нехорошая какая-то история.

А сны с золотой женщиной наоборот, приходили всё чаще.

11. Кто таков «М»

11. Кто таков «М»

Когда ты видишь во сне что-то приятное, то и днём хочется об этом вспоминать, и ловить это ощущение, и может быть, даже счастливо жмуриться, потому что было так тепло, так покойно и безопасно, и в целом хорошо. А когда тебя всё равно что по оголённым нервам царапают — совершенно ничего хорошего.

А знаете, приходили и царапали. Золотая дама, казалось, ходила вокруг дома, высматривала что-то, вынюхивала, но не могла ни вынюхать, ни разглядеть. И злилась, ощутимо злилась. Впрочем, у неё хватало терпения уговаривать меня откликнуться и что-то сделать, что-то, что было для неё важно, но почему-то я думала, что мне это не только не важно, но и просто вредно, или даже опасно.

Я просыпалась, слушала тишину в доме, вспоминала запрет на хождение по дому ночами. Может быть, это какое-то свойство дома, и мне не зря озвучили тот запрет? Мол, не ходи, целее будешь?

Я попыталась навести на разговор о снах почти всех обитателей дома. Марфушка тут же выдала мне десяток популярных сюжетов и множество толкований, как только всё это умещалось у неё в голове! Она и выдала, что видеть во сне рыжую женщину — к беспокойству и неприятностям. Беспокойства я и так огребла в полной мере, что же, теперь к неприятностям готовиться? Не хотелось бы, у меня и так только-только всё устаканилось!

Агафья подумала и сказала, что нужно сходить к бабе Анфиске, что живёт на Иерусалимской улице, в виду погоста, и она точно истолкует, что означает тот или иной сон, и что так делает и она сама, и какие-то её знакомицы — тоже.

Степан закрестился и сплюнул, и добавил, что вот ещё баловаться — сны толковать. Забыть, и дело с концом. А не отстаёт, так сходить помолиться, свечку поставить, всё дело, молитва — она и не такое решает.

Пристать с подобными вопросами к Антипу Валерьянычу я не рискнула, потому что занятой же человек, куда ему до моих женских глупостей. А про Антонию думала… но не стала, что-то меня удержало. Уже решилась, но в последний момент струсила и не стала спрашивать.

— Отчего вы на меня так смотрите? — Антония нахмурила свои тонкие чёрные брови.

— Простите, Антония, случайно вышло, — пробормотала я поспешно.

Можно было сказать что-нибудь про хороший цвет лица, но лицо у неё в последние дни, как у бледной немочи. Она вообще не из румяных, а сейчас и вовсе. Или вот про красивое платье, но платье у неё всегда одно и то же, то есть — их там три, что ли, штуки одинаковых, и фартучки к ним, и чепцы на волосы. И всегда в идеальном порядке, мы, трое оставшихся, Марфушка, Агафья и я — вечно смотрелись рядом с ней растрёпами. Но если домашней прислуге и кухарке это было ещё как-то дозволено, то мне, секретарю важной дамы — конечно же, нет.

— У вас нитка на юбке, — заметила Антония. — Её нужно убрать.

Я взглянула — точно, белая нитка, такой ниткой смётывали детали моего бального платья, и сегодня с утра состоялась очередная примерка, вот она и зацепилась. Я сняла нитку и по детской привычке принялась обматывать её вокруг пальца и называть про себя буквы. Вышла буква «М». И что это значит, простите?

Вообще один «М» тут вокруг меня в последние дни крутился. Господин Мельников, чиновник из штата генерал-губернатора. Лет так около тридцати, занимался тем, что принимал посетителей, которые шли с прошениями — разными, и жалобами, и предложениями, и за разрешениями на что-нибудь, и что-то там ещё. По чину господин Мельников был губернским секретарём, и утверждал, что у него блестящие перспективы, неплохое жалованье и вообще он хорош, с какой стороны ни погляди.

Мы познакомились с господином Мельниковым, а звали его Фёдором Алексеевичем, в театре. Он пришёл в ложу Софьи Людвиговны вместе с зашедшим поздороваться господином Беловым, был представлен мне, а Софье Людвиговне говорил многословные комплименты. Я же, как обычно, улыбалась и смотрела дружелюбно, но я именно это делала почти всегда, если сопровождала хозяйку. После того он ещё пару раз встретился в городе — в конфетной лавке, куда мы с Антонией заходили примерно раз в неделю, а потом ещё в церкви, куда я нет-нет да и сопровождала хозяйку.

Софья Людвиговна не была особо набожной, и на службу ходила, но даже и не каждое воскресенье. Я сопровождала её, но не одна, а со всеми домочадцами, они-то обычно служб не пропускали. И вот как раз на выходе из храма мы и встретились с господином Мельниковым, он улыбался, кланялся и просился навестить нас как-нибудь. Софья Людвиговна кивнула милостиво и дозволила прийти в среду, когда играли.

Он пришёл, играл не очень, даже ещё хуже меня — потому что всё время вертел головой, таращился на меня, если я это замечала — тут же улыбался, а под занавес спросил — будем ли мы на балу у Владимира Платоновича через неделю. У городского головы, сообразила я, хотела уже ответить, но пока я соображала, хозяйка величественно наклонила голову и сказала — да, будем непременно. Он прямо расцвёл, хотел, кажется, спросить ещё о чём-то, но под взглядом Софьи увял и не спросил.

В общем, вот вам «М». Собой он был… обычный такой. Волосы чёрные, глаза голубые, намечается животик. Ну да, сидячая работа. Одет… одет он всегда или в мундир, если со службы, или в серый сюртук, который немного мешковато на нём сидит, в мундире он выглядит значительно лучше. Но мне не нравились его руки — с криво остриженными ногтями на коротких пальцах. Эти пальцы всё время теребили то трубку, да, он ещё и курит табак, то карту из тех, что ему сдали, если он сидел за нашим столиком, или вот ещё крутили пуговицу.

— Не проворонь, Оленька, мужчина что надо, — шептала мне Агафья. — Барыня-то наша добра, держать не станет, других же не держала. А он на тебя-то как смотрит, глаз не сводит!

А я задумалась — что, это вариант здешней судьбы? Вот такой Фёдор Алексеевич? Который смущается, то бледнеет, то краснеет, вздыхает всякий раз, как ему бывает нужно обратиться ко мне во время игры или за чайным столом. Что-то мне совсем не хотелось торопиться, так я Агафье и сказала.