Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 61

– Давай, давай, Дюха! – сдавленно подбодрил меня Сёма, и по рядам разнесся веселый шумок.

Я вышел на сцену, и взял в руку микрофон, протянутый Чернобуркой.

– Спасибо, конечно, за доверие, – сказал, улыбаясь слегка натянуто, – но, что касается моего лидерства… Очень не люблю командовать!

В зале засмеялись, а Куприянов снисходительно улыбнулся.

– Мне, в принципе, и не пришлось раздавать приказы да ЦэУ, – продолжил я. – Все наши в отряде знали, куда шли, на что шли… Хотя… Да, было непросто поначалу. Организовать, обеспечить, продумать… Вот это было трудно. А «раскопки по войне»… Это не трудно. Это очень и очень тяжко! Копаешь саперной лопаткой – и будто сорок четвертый вокруг… Но мы и на следующий год организуем экспедицию. Создадим в школе музей. «Кировский завод» поможет с помещением под военно-патриотический клуб… Найдем новых поисковиков в восьмых-девятых классах, да и в другие школы обратимся. Будем разбирать находки, и есть надежда, что отыщем родных хотя бы некоторых из тех, кого мы схоронили в братской могиле. Согласитесь, что это настоящее, нужное, живое дело! Что еще? Да все, пока… Хотя, нет, – по моим губам скользнула улыбка. – Забыл поблагодарить руководство нашей школы, райком партии, военных и чекистов за помощь. Без их поддержки ничего бы у нас не вышло! Вот теперь всё.

Микрофон лег на зеленую скатерть, и очкарик тут же подхватил его.

– Товарищи комсомольцы! Приступаем к голосованию. Кто за то, чтобы избрать Андрея Соколова секретарем школьного комитета комсомола?

Зал зашумел, вскидывая руки, словно самый лучший класс, где все готовы выйти к доске. Аллочка привстала, шевеля губами и слабо водя рукой.

– Кто «против»? Воздержался? Единогласно!

Среда, 6 сентября. День

Ленинград, улица 1-я Красноармейская

«Чемпион» долго выплывал из мутного, путаного сна. Дремотный сюр неохотно отпускал вялый мозг, но вот набрякшие веки поднялись, запечатлевая унылую комнату, оклеенную выцветшими, обшарпанными обоями, и сознание вцепилось в явь.

Издав хриплый стон, Федор Дмитриевич сел. Панцирная сетка ржаво взвизгнула, а босые ступни шлепком пристали к холодному, липкому полу.

Омерзительное ощущение нечистоты скользнуло по согбенному телу – поникшие плечи передернулись, а на обрюзгшем лице, заросшем трехдневной щетиной, проступило выражение отврата.

Кряхтя от натуги, агент склонился, чувствуя, как набрякает лицо от прихлынувшей крови, и нащупал под кроватью заношенные тапки.

– Да пошло оно все к черту… – устало выбранился он, и скривился. Голова раскалывается, во рту словно кошки нагадили… С раздражением отбросив серую, скрученную простыню, Федор Дмитриевич встал, хватаясь за никелированную спинку, и утвердился в вертикальном положении.

– Человек – существо прямоходящее, – замямлил он. – Бывает, что и разумное…

Окружающий мир покачивался, но понятия верха и низа уже устоялись.

Окно без занавески выходило во двор. «Чемпион», равнодушно глянув на крашенные стены и чахлые насаждения, отворил форточку – холодный воздух хлынул, как поток из водосточной трубы.

«Алкаш…» – криво усмехнулся «разбуженный спящий».

Хотя, в принципе, он редко уходил в запой – два раза за всю свою никчемную жизнь. Этот – третий. А первый…

Федор Дмитриевич поморщился – ту давнюю свирепую тоску не избыть. Молодой был еще, дурной… Нелады на службе суммировались и возвелись в степень с уходом жены.

Любимой до сих пор. Ненаглядной… Хотя как Галка выглядит сейчас, тридцать лет спустя? Наверняка постарела, подурнела, набрала лишний вес…

– А сам-то… – буркнул мужчина сварливо.

Шаркая, он прошагал на кухню. Палец больно ударился об пустую бутылку. Та откатилась, тупо звякая о соседнюю.

– Да чтоб тебя…

На какой-то миг Федора Дмитриевича охватило бешеное желание швырнуть стеклопосуду об стенку, да так, чтобы в мелкие брызги! Но он устоял. Замучаешься потом выметать жалящие осколки…

«Галка… Галка…»

Не верилось ему, что женщина способна испортить всю жизнь, до самого донышка. А ведь даже теперь память режет по живому, не хуже битого стекла, раз за разом прокручивая тогдашнюю свирепую тоску. Ох, и запил же он в те черные дни…

«По-черному…» – жалкая усмешка искривила тонкие губы.

Галя была не права.

И он был не прав.

А кто прав? А его командир!

Как он сказал тогда, глухим своим, трубным голосом:

«Федор, помнишь то выражение Дзержинского? У чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Руки у тебя чистые, а сердце… Ладно, пусть остается холодным! Но голова… Федор, Комитету слабаки не нужны».

Сказал, как точку в биографии поставил.

«Чемпион» долго смотрел за окно, прижимая лоб к облупленной раме. С серого неба закапало, засочилось, завилось по стеклу потеками…

Дождь падал отвесно, долбя по жестяным отвесам, и Федор Дмитриевич медленно оттолкнулся от подоконника в желтых пятнах подпалин, со скрюченными тельцами окурков вразброс.

Развернувшись, он молча прошлепал в ванную. Ожесточенно содрал с себя обляпанное, пропитанное потом и дымом, и сунулся под душ.

«У-у-у!»

Пахнувшая хлоркой вода пробрала до самых печенок, а «Чемпион» будто нарочно мучал тело зябкими касаниями струй. Затем смилостивился, подпустил тепленькой. Жестко прошелся мочалкой, и вылез, отфыркиваясь.

Полотенце в пятнах от кетчупа… Ничего, алкашу и такое сгодится…

Федор Дмитриевич с трудом отыскал на полке в шкафу чистые «треники». Пузыри на коленях, но дырок нет, и ладно. Тесноватая тельняшка дополнила наряд. Ну, для хрестоматийного образа пропойцы лучше подошла бы заношенная майка, но и так сойдет. Станиславский сказал бы: «Верю!»

Подумав, «Чемпион» прошел в полупустую комнату, занятую единственным сервантом, и взял с полки маленькую плоскую бутылочку. Плеснул в рюмку ровно полста грамм, и выкушал.

Благородный напиток согрел нутро. Молоточки в висках застучали чаще, но это ничего – выходить из запоя надо умеючи.

«Опыт есть», – поморщился агент.

Глянув в зеркало, он аккуратно зачесал мокрые волосы, и бочком шагнул в чулан, плотно прикрывая дверь. Рука по привычке нашарила выключатель, и густой красный цвет заполнил тесную фотолабораторию. Сразу же зашелестела вентиляция – всё по уму.

Проявка фотопленки давно превратилась в некий ритуальный процесс, не требующий усилий мысли. Руки сами наводили растворы и качали бачок, а память возвращала давешние моменты…

…Андрея Соколова он искал, да подлавливал недолго. Правда, пришлось тащиться аж на Звездную, где объект кого-то навещал, зато прическа у него, что надо – «канадка». Простая и дешевая стрижка – уши с любого ракурса видны.

А вот с Шуриком Смирновым пришлось повозиться – зарос, как хиппи! Снимок получился лишь на второй день, на пруду у Политеха, где отрок купаться изволил. Волосы облепили его голову, как водоросли, а оттопыренные лопушки – наружу.

Развесив пленки сушиться, Федор Дмитриевич постоял немного, слушая, как «кадры» шелестят – и резко вышел вон, хлопнув дверью.

Воскресенье, 10 сентября. Позднее утро

Ленинградская область, станция «Сиверская»

– Подкапывать надо уметь… – покряхтывал дядя Вадим, всаживая заступ сбоку от засохших плетей спутанной ботвы, приподнимая и встряхивая кустик на весу. Желтые клубни просыпались в рыхлую землю. – Тут главное – черенок не сломать от усердия! Хе-хе…

Томин папа молча пыхтел на соседнем рядке, а мама Люба с Томой в простеньких «дачных» нарядах трудолюбиво собирали картошку.

– Дю-юш! – разнесся зов, и я поспешил на подмогу.

Тома стояла на коленках в приятном ракурсе, и тыльной стороной ладони в нитяной перчатке терла щеку.