Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 26

Если за «Политбоями» действительно маячит «Большой дом», то все свои следы я как бы стер. Единственное, что могло меня выдать – это желтоватый листок бумаги, исписанный моей рукой. Но я и тут подстраховался, пользуясь не тем выработанным женским почерком, которым строчил «Квинт Лициний Спектатор», а моим обычным, довольно-таки корявым…

А Сёма-то, Сёма! Какой талант пропадает!

Резник не зачитывал тезисы, не декламировал даже, а исполнял, то притормаживая речь в раздумье, то восклицая в бурной экспрессии. Впрочем, жюри не аплодировало его выступлению, а принялось бомбить наши позиции каверзными вопросами.

«Насколько неблагоприятные условия Сахеля коррелируют с подъемом национально-освободительного движения берберов и туарегов?»

«Покажите на примерах, как англо-французская демаркация границ африканских государств влияет на рост трайбализма?»

Бедный Сёма живо вспотел, а мы всей командой устраивали мозговые штурмы, чтобы взъерошенный спикер выразил коллективный ответ.

Отстрелялись…

- Внимание!

Я даже не вздрогнул, с готовностью впадая в спасительное отупение.

- Внимание! – повторил ведущий, неторопливо поднимаясь на сцену. – По правилам «Политбоев», победа присуждается лишь одной команде, больше всех набравшей баллов. Однако, посовещавшись, жюри выявило двух победителей…

По притихшему залу волной разнесся оживленный ропот.

- На сцену приглашаются капитаны победивших команд! – газетчик выдержал паузу, чтобы грянуть: - Виталий Брюквин, школа номер двести семьдесят шесть!

Болельщики издали хоровой вопль.

- Марина Пухначева, школа номер двести восемьдесят семь!

Основательный, насмешливый, рассудительный Резник скакал и орал, как первоклашка. Он хватался за голову, словно нападающий, забивший гол в свои ворота…

Всё смешалось в актовом зале райкома ВЛКСМ.

- Сёма, успокойся, - вытолкнул я.

- Да несправедливо же! – бушевал одноклассник. – На мыло их всех! Да вообще!

Я устало выгреб с места отяжелевшее тулово - мутило не понарошку.

«Слился-таки… - тяжко ворочались мысли. - Вышмыгнул в последний момент… Повезло. Вон, Колобок и от бабушки ушел, и от дедушки смылся, а хитрая лиса – ам! – и съела хвастливого пухляша… Выходит, мне есть, чем гордиться! Я оказался умнее сдобного теста – улизнул от Чернобурки…»

Прицельный взгляд «заместителя третьего секретаря райкома по воспитательной и идеологической работе» чиркнул по моим глазам, и я понурился, изображая сосуд мировой скорби.

- Что, Андрей, обидно?

Бодрый настрой в голосе Лапкиной звучал фальшиво.

- А-а! – отмахнулся я, раздраженно кривясь. – Продули, как последние! Да еще девчонке!

Чернобурка хихикнула.

- Ну, там и парень выиграл!

- Да ну их всех, - буркнул я сумрачно.

- Не переживай, Андрей, - в воркующем голосе пробивались покровительственные нотки, - будет и на вашей улице праздник!

- Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем? – горько улыбнулся я, и вздохнул. – Спасибо, Светлана Витальевна… Пойду.

«И покатился Колобок дальше…»

Тот же день, позже

Ленинград, улица Фрунзе

Грамоту я сунул в портфель, чтобы не помялась, и неторопливо шагал к «моим» девчонкам. Нутро все еще подрагивало, но меня постепенно отпускало.

С чего я взял, будто впереди чуть ли не два года вольной жизни? КГБ вдумчиво прочесывает Ленинград в поисках неуловимой птички-говоруна, распевшейся о будущем. А если бы сегодняшняя операция удалась? Нет, конечно же, я не ощутил бы холодное касание наручников. Вообще ничего не заметил бы, кроме, может, торжествующего оскала Чернобурки – товарищ Лапкина плоховато справляется с эмоциями.

Андрей Соколов просто угодил бы в незримое, но плотное кольцо наблюдения. Усиленного. Вероятно, круглосуточного. «Мышка-наружка» сковала бы меня, провоцируя на очередной прокол. И тогда… М-да.

Кто-то в Большом доме внесет «А. Соколова, ученика 9-го «А» класса средней школы № 272» в список подозреваемых. Впишет красивым, таким, разборчивым почерком…

Я замер на углу сквера, ухватив за хвостик юркую мыслишку.

«Милый, наивный Дюша, - подумал я, ласково зверея, - ты ошибся! Комитет не устраивает чёс по всему городу, его бравые опера шарят исключительно по Ленинскому району. Весь охват «Политбоев» - пятнадцать школ! От Лермонтовского до Обводного!»

Спокойствие, только спокойствие… Я отмер и задышал. Прежде чем пугаться, надо вызнать кой-какие циферки. Действительно ли райком проявил инициативу, устроив ристалище политинформаторов? Даже если допустить, что в Большом доме резко сузили район поисков, и «Политбои» на самом деле прикрытие оперативной проверки или перепроверки, не станут же чекисты выдавать себя, упираясь лишь в один район города?

«А почему бы и нет? – насупился я. – Ах, Дюха, Дюха… Ты, конечно, птица большого полета, но с какого перепугу Комитет станет распылять силы, устраивая «Политбои» по всему Питеру? Ради твоего душевного спокойствия? Птичку им станет жалко? Да наоборот! Пускай занервничает «жирный пи́нгвин», забегает, засуетится! Быстрее в силки угодит…»

Обессиленно вздохнув, поплелся к знакомому дому. Плелся, и думал, что не зря таскаюсь к девчонкам - с ними я отдыхаю. Сбрасываю напряг и заряжаюсь энергией. Там хорошо, там тепло… Да и накормят!

Палец знакомо вдавил кнопку звонка. Треньканье электронного колокольчика не разобрал, а вот торопливые шаги услышал.

- Кто?

- Я, - мои губы разъехались в полуулыбке.

Дверь отворилась с величавым скрипом. С порога радостно лучилась Мелкая. В простеньком халатике и в тапках, она выглядела очень мило, по-домашнему.

- Привет, Дюш! - качнувшись в кратком раздумье, девушка отшагнула, пропуская меня.

- Привет… - отпасовал я, подумав скользом, что у нас с нею глубокая духовная близость… со взаимной неловкостью из-за того, что глубина - непривычна.

- Представляешь, - с воодушевлением объявила фройляйн Гессау-Эберлейн, подлащиваясь, - уже успела соскучиться!

Я с опасливым удовольствием огладил густые, упругие волосы. Девушка затихла, но тут же встрепенулась, распахивая глаза:

- Ой, ты же, наверное, голодный!

- Ну, если у тебя есть жареный слон, - шутка моя вышла натужной, - то я его съем!

- Слон в духовке не поместился! – захихикала Мелкая. – Но курочка туда влезла! Пошли, я буду тебя кормить…

Утроба моя привыкла уже к «курице тушеной, рубленной с овощами», но Тома смогла удивить – мне на тарелку легли маленькие отбивные, одуряюще пахнувшие чесноком и неведомыми травками. А рядом плюхнулась горка пюре – его так и тянуло окрестить «картофельным кремом».

Пока не умял половину, застольного разговора не вышло. Мелкая сидела напротив, подперев голову кулачком, и с умилением наблюдала за мной.

Неожиданно ее щеки протаяли румянцем, а палец завозил по скатерти.

- Дю-уш… - потянула она с запинкой: – Я тут узнавала… Меня на работу могут взять – уборщицей в ДК «Станкомаш». И там даже не надо, чтобы райисполком разрешил - четырнадцать-то мне есть, пятнадцать скоро! Четыре часа всего работать, а получу, как за полный день – рублей сорок или даже пятьдесят…

Сразу вспомнив Кузю со шваброй наперевес, я накрыл ладонью девичьи пальцы, и сказал бархатно:

- Успеешь еще наработаться… когда институт окончишь. А пока… - в моем голосе зазвучали просительные нотки. - Не надо, Том. Ну, правда, ты же и так вкалываешь!

Глаза напротив распахнулись.

- Я?!

- А кто? Вон, сколько вкуснятины наготовила! – вилкой я добрал остатки с тарелки, и смущенно хмыкнул, посматривая искоса: - Прямо, как фаворитка короля… Следишь, как его величество трапезничать изволит!

- Ага! – успокоено хихикнула Мелкая, но все же спросила: - Дюш, точно не надо? А то я могу!

- Точно! – твердо сказал я. – Моги учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин! Как у тебя с йогой?