Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - Санне Келефа - Страница 93

С точки зрения рэп-текстов в правила игры были внесены изменения: так, строчки с одобрением изнасилования теперь, как правило, оказывались табуированы. В 2013 году рэперу Рику Россу пришлось извиняться за оправдание сексуального насилия – поводом стал текст, в котором лирический герой вводит женщину в бессознательное состояние с тем, чтобы овладеть ей: “Подсыпал экстази в ее бокал, она даже не заметила / Привез ее домой, мне все понравилось, а она даже не заметила”. (“Я никогда бы не использовал в своих записях слово «изнасилование», – говорил он позже. – Хип-хоп этого не поощряет, и уличные понятия этого не поощряют, никто этого не поощряет”. Он добавил, что его строчки “не так поняли, неверно интерпретировали”.) Впрочем, зачастую рэп-исполнители вели себя вызывающе и отказывались становиться на путь исправления. Эминема осуждали за то, что он полушутя использует гомофобную лексику – артист перестал это делать, но так и не принес извинений. Кендрик Ламар, справедливо ставший самым именитым рэпером 2010-х, в 2017 году записал хит “HUMBLE.”, в котором рычал: “Сука, сиди и не рыпайся”; что он имел в виду – сделать выволочку партнерше, оскорбить рэпера-конкурента или дать полезный совет самому себе, – так и осталось неясным. А когда в хите 2019 года рэпер DaBaby объявил: “Сказал суке, чтоб она заткнулась / И дала мне кончить”, никто вообще не обратил на это внимания. Строчка не звучала как-то особенно провокационно – она просто звучала как хип-хоп.

Осознанный

В 2008 году Триша Роуз опубликовала продолжение “Черного шума”, книгу “The Hip Hop Wars” (“Войны хип-хопа”), намного более пессимистическую по содержанию. Хип-хоп, по ее словам, был “тяжело болен”, потому что тратил слишком много времени и сил на то, чтобы “удовлетворить самые примитивные, расистские и сексистские запросы американцев”. Правда, она оговаривалась, что подразумевает здесь только “коммерческий” хип-хоп – доминирующую, но далеко не единственную разновидность жанра. Ей хотелось напомнить читателям о существовании другой традиции, менее популярной, но более содержательной: ее представители, указывала Роуз, занимались “социально осознанным”, или “прогрессивным” хип-хопом. В андеграунде, вдалеке от “мощных корпоративных игроков”, контролирующих медиа и музыкальную индустрию, появилась целая когорта рэперов, записывающих вдумчивую, политически неравнодушную музыку, – Роуз писала, что эти артисты отошли от “триады «бандиты-сутенеры-шлюхи»” и представляют собой главную (и, возможно, последнюю) надежду жанра. Правда, даже воспевая “социально осознанный” хип-хоп, писательница испытывала определенные сомнения по поводу избранного термина – он звучал упрощенно и вводил в мир хип-хопа дополнительную разделительную черту, которая, по мнению многих рэперов, была ни к чему. Для них “социально-осознанный ярлык сродни коммерческому смертному приговору”, считала Роуз, ведь он вызывал у слушателей ассоциации с прямолинейно политизированными текстами, лишенными юмора: “Если рассуждать об осознанности под таким углом, получится, что гангста-рэперы – единственные, кому реально весело”. Тем не менее состояние хип-хоп-мейнстрима так ее тревожило, что она считала важным поддержать альтернативу: одна из глав книги заканчивалась алфавитным указателем “прогрессивных” хип-хоп-музыкантов – от рэпера Афу-Ра до проекта Zion I.

Эпитеты “сознательный” или “социально осознанный” испокон веков использовались для описания людей, желавших изменить мир вокруг них или хотя бы задумывавшихся об этом. В 1937 году Джеймс Тербер опубликовал в The New Yorker короткий сатирический текст о компании “левых, иначе говоря, социально осознанных литературных критиков”, безуспешно пытающихся объяснить “обыкновенному рабочему”, кто же они такие. В хип-хопе 1980-х как “осознанные” обозначались так называемые записи с месседжем типа альбома “The Message” Грандмастера Флэша и The Furious Five. Термин подходил и Public Enemy, группе, вроде бы возвещавшей новую, более воинственную в политическом отношении эпоху в хип-хопе. Впрочем, в мае 1989 года, спустя всего месяц после того, как Спайк Ли заснял марш Public Enemy в Бруклине для клипа “Fight the Power”, Профессор Грифф, один из участников ансамбля, не читавших рэп, заявил в интервью газете The Washington Times, что евреи ответственны “за большинство бед во всем мире”, и он утверждает это, не опасаясь, что они подошлют ему своих “мелких пидарасов-киллеров”. Цитаты вызвали возмущение и ярость и в еврейском сообществе, и за его пределами – к лету, когда клип “Fight the Power” вышел в свет, в ансамбле царила полная неразбериха: Public Enemy распадались и собирались снова, Гриффа увольняли и брали обратно в состав, Чак Ди приносил извинения, а Грифф – нет. Было что-то сюрреалистическое в том, что все анализировали заявления не самого заметного участника хип-хоп-группы так тщательно, как будто он был крупным политическим деятелем – но, с другой стороны, Public Enemy были крупными политическими деятелями, и поэтому антисемитские конспирологические теории Гриффа логичным образом превратились в настоящий политический скандал. Происшествие, вкупе с неопределенной реакцией Чака Ди, подорвало репутацию членов ансамбля как бесстрашных и пылких революционеров; впрочем, еще важнее оказалось то, что поклонников хип-хопа стали отвлекать другие звуки и другие истории. Public Enemy выпустили еще немало альбомов, а несколько их песен даже стали хитами, но участники группы никогда не выглядели так впечатляюще, так влиятельно, как тем весенним днем в Бруклине во главе универсального революционного марша “за все хорошее”.

У политизированного хип-хопа была одна проблема: из рэперов не всегда получались хорошие политики. Бунты и протестные выступления 1992 года в Лос-Анжелесе превратили Айс Кьюба, главного героя гангста-рэпа, в спикера на политические темы – его яростные вирши внезапно попали в фазу с вечерними выпусками новостей. Но в его альбом “Death Certificate” 1991 года вошло осуждение “чертовых узкоглазых крохоборов” за кассами круглосуточных магазинов, враждебные реплики в адрес экс-менеджера N. W. A., “белого еврея”, якобы развалившего группу, а также предостережение всем “шайтанам”, особенно “гребаным педикам”, чтобы они не вздумали его обманывать. Такие строчки несколько обесценивали содержавшиеся по соседству политические призывы – линия защиты тут могла быть только эстетической: что, мол, Айс Кьюб действительно писал захватывающие песни, позволявшие слушателям понять, почему он (и, вероятно, не только он) имел те или иные взгляды на мир.

Один из самых выдающихся образцов хип-хоп-активизма той эпохи звучал менее конфронтационно – “Self-Destruction”, сингл-коллаборация 1989 года, опубликованная под вывеской движения “Stop the Violence”: его организатором был KRS-One, а участниками – Public Enemy, MC Лайт и некоторые другие топовые рэперы (целью заявлялся фандрайзинг в пользу Национальной городской лиги[65], а также привлечение внимание к проблеме преступности “черных против черных”; это была одновременно благотворительная инициатива, протестное движение и мотивационная речь). В длинном видеоролике KRS-One выражал надежду, что проект не только поможет остановить насилие, но и трансформирует хип-хоп: “Я уверен, что рэп спасают такие проекты, как Boogie Down Productions, Public Enemy, движение «Stop the Violence». Если бы он сводился только ко всем этим эгоистичным сексистским понтам, то давно бы умер”.

Идея хип-хоп-активизма, направленного на спасение самого хип-хопа, звучит несколько рекурсивно, однако чем дальше, тем большее количество артистов оказывались озабочены именно этим. Успех так называемого гангста-рэпа дал деятелям жанра новое представление о том, как вообще может выглядеть успех (малоизвестный ранее калифорнийский рэпер Кулио пришел к славе в 1994-м, оттолкнувшись от гангста-рэпа, чтобы выпустить два суперхита подряд: “Fantastic Voyage” и “Gangsta’s Paradise”). А слияние гангста-эстетики с поп-музыкой стало проблемой для многих музыкантов, не испытывавших интереса ни к тому, ни к другому и, как следствие, почти потерявших доступ к доминирующему хип-хоп-радио. В 1996 году De La Soul, группа, в свое время сочинявшая эксцентричные рифмы про “эпоху D. A. I. S.Y.”, выпустила довольно серьезный альбом с черно-белой обложкой под названием “Stakes Is High”[66]. В заглавном треке рэпер Дэйв (он больше не называл себя “Голубем по имени Тругой”) утверждал, что современный хип-хоп в массе своей скучен и вреден: