Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - Санне Келефа - Страница 33

Термин “медленный джем”, или “слоу-джем”, вошел в широкий обиход только после того, как в 1983 году R&B-группа Midnight Star выпустила культовую одноименную песню. Но сама форма “слоу-джема” – порождение 1970-х и конкретно Пендерграсса и его единомышленников. В 1973-м, через два года после “What’s Going On”, Марвин Гэй выпустил “Let’s Get It On”, еще один концептуальный альбом, но совершенно другого типа, полностью посвященный любви и сексу. Заглавный трек с него стал архетипической песней соблазнения: спустя годы первые три незабываемые гитарные ноты мгновенно переносят нас в мир благовоний и приглушенного света – в кино они нередко используются как своего рода панчлайн, например, в “Остине Пауэрсе”, где Доктор Зло выпивает афродизиак и затем с нежностью смотрит на свою мрачную подельницу.

Главным соблазнителем среди соул-певцов, несомненно, был Барри Уайт, с его глубоким голосом, лоснящимся грувом и пышными оркестровками – его музыка для телесных ласок была родной сестрой филадельфийского соула. В 1970-е Уайт пользовался неизменным успехом на R&B-радио (и несколько менее постоянным успехом на поп-радио – песня “Can’t Get Enough of Your Love, Babe” 1974 года стала его единственным поп-хитом номер один); критики гадали, насколько серьезно им стоит его воспринимать – и насколько серьезно он воспринимает сам себя. В статье джазового журнала DownBeat его песни были названы “фальшивыми” и “напыщенными” – подобные эпитеты чем дальше, тем чаще использовались и в адрес самого жанра R&B. В действительности бархатные вокализы Уайта вовсе не были заведомо более “фальшивы” и менее честны, чем хриплые вопли и стоны Джеймса Брауна – однако слушатели проницательно уловили разницу между одним и другим. Классический соул утверждал, что расскажет нам правду. “Слоу-джемы” 1970-х звучали куда менее сыро и куда более роскошно: музыка и текст здесь утверждали ценность получения удовольствия. Авторы этих песен стремились рассказать нам именно то, что мы хотим услышать, – то, что поднимет нам настроение.

После выпуска альбома “Let’s Get It On” Марвин Гэй решил поехать в гастрольный тур. Это был триумфальный момент его карьеры – заглавная композиция стала его первым хитом на верхушке поп-чарта со времен “I Heard It Through the Grapevine” 1968 года; Гэй в то время был одним из самых любимых массами артистов в США. Однако позже он вспоминал, что чувствовал, как будто ему есть что доказывать. “Все вокруг говорили о новых фанк-группах – таких, как The Commodores, Earth, Wind & Fire и Kool & the Gang, – рассказывал музыкант. – Да, это были отличные группы, но я тоже мог играть фанк не хуже, чем любой фанк-чувак на районе”. Апелляция к “району” со стороны Гэя была признанием того, что новые группы, как считалось, имеют более прочную связь с афроамериканским сообществом, чем исполнители песен о любви, – вероятно, именно потому, что их песни реже ценили белые слушатели. Историк Нельсон Джордж, ссылаясь на эксперта по американским хит-парадам, замечал, что пиком кроссовера между ритм-энд-блюзом и поп-музыкой стали 1967–1973 годы – позже R&B-записи чаще оставались в своем собственном хит-параде и не проникали в поп-чарты (иными словами, вскоре после выхода в свет отчета Гарвардской школы бизнеса ручеек R&B-звезд, перетекавших в поп-мейнстрим, стал иссякать). Для Джорджа это было “катастрофой” – свидетельством того, что в эпоху диско музыкальная индустрия становилась все менее и менее гостеприимна к темнокожим исполнителям. Однако на длинной дистанции, возможно, именно спад в ротациях на поп-радио позволил R&B сохранить свою идентичность “черной музыки”, повысил историческую важность тех R&B-артистов, которые действительно были популярны среди темнокожих слушателей.

В 1970-е годы целая когорта прифанкованных R&B-групп – не только The Commodores, Earth, Wind & Fire и Kool & the Gang, но также Rufus, Ohio Players и многие другие – записывала энергичные, изобретательные альбомы, полные песен, сегодня заслуженно считающихся классикой ритм-энд-блюза. Возможно, самой горячо любимой из них была та, которая сочиняла наименее доступную музыку – Funkadelic (и ее альтер-эго – родственная группа Parliament). Обеими управлял Джордж Клинтон, в прошлом – автор песен для Motown, оставивший этот опыт далеко позади. В автобиографии Клинтон суммировал свое отношение к R&B-мейнстриму, вспомнив ранние концерты в Детройте, во время которых он иногда выходил на сцену в подгузнике, а еще выхватывал из рук толстосумов в первых рядах напитки и опорожнял их им на голову. “Ходил слух, что я помочился на Берри и Дайану во время выступления, – писал он, – но нет, это было просто белое вино, которым я их облил”.

Клинтон был не только выдающимся бэндлидером, но и не менее талантливым мифотворцем. Во вселенной P-Funk[8] каждый альбом и каждый гастрольный тур был новой главой развернутой саги о космическом освобождении с помощью фанк-музыки. Строгие суждения, такие как “Америка пожирает свою молодежь” (“America Eats Its Young” – так назывался альбом Funkadelic 1972 года и его скорбный заглавный трек), здесь чередовались с шутками ниже пояса, научной фантастикой и великолепными медитативными гитарными соло в исполнении Эдди Хейзела. Все, что делал Клинтон, было изобильным, даже избыточным – и поклонники отвечали ему тем же: например, ученый по имени Корнел Уэст, который назвал музыку Parliament-Funkadelic идеальным выражением афроамериканской идентичности. “Она не может быть сымитирована не темнокожими”, – писал он, подчеркивая, что весь корпус работ Клинтона “смело обостряет, акцентирует все «черное» в черной музыке, все афроамериканское в афроамериканской музыке – ее неразложимость на элементы, ее невоспроизводимость, ее уникальность”. Однако “черное” в популярной музыке – это ненадежный параметр: в конце концов, характер той или иной песни в значительной степени определяется тем, кто ее слушает. Да, есть черты, присущие афроамериканской культуре: пятиступенный минорный звукоряд, определенные типы синкопирования, блюзовые ноты, антифонное строение вокальных партий, импровизация. Но самое удачное определение “черной” музыки оказывается одновременно и самым простым, а также самым гибким и содержательным. “Черная музыка” – это музыка, которая сделана темнокожими музыкантами и которую слушает непропорционально большое количество темнокожих слушателей. И неважно при этом, как она звучит.

Кто слушал P-Funk? Ритм-энд-блюзовые радиостанции иногда ротировали хиты Parliament и (реже) Funkadelic. Но они порой звучали и на рок-радио. Джордж Клинтон продолжал сознательно располагаться в отдалении от афроамериканского музыкального мейнстрима и в 1970-е, много лет спустя после его достопамятной встречи с Берри Горди и Дайаной Росс. Определяющим свойством своей музыки и своей аудитории он считал не чистоту, а наоборот, гибридность. “Мы были слишком белыми для черных ребят и слишком черными для белых, – с гордостью вспоминал он. – Мы вызывали недоумение. И именно это нам и было нужно”. Впрочем, порой он изыскивал и способы подчеркивать свою черную идентичность, возможно, с целью укрепить связь с темнокожими слушателями. В 1975 году группа Parliament выпустила фанк-композицию “Chocolate City”, основанную на мечте о полностью темнокожем кабинете в Белом доме: “Ричард Прайор, министр образования // Стиви Уандер, ответственный секретарь изящных искусств // И мисс Арета Франклин, первая леди”.

Имидж Philadelphia International был не таким ярким, как у Клинтона, но подход лейбла к черной идентичности был столь же непредсказуемым – то предельно конкретным, то, наоборот, абстрактно-обобщенным. Прорывной альбом The O’Jays “Back Stabbers” включал композицию “Love Train”, оду человечеству, достигшую первого места и в ритм-энд-блюзовых, и в поп-чартах. Следом группа выпустила альбом “Ship Ahoy”, названный по гипнотической песне о порабощении африканцев, которая длилась почти десять минут. Точно так же Билли Пол после зрелого трека “Me and Mrs. Jones”, исполненного любовной тоски блокбастера, в 1972 году издал сингл под названием “Am I Black Enough for You”, который скромно выступил в R&B-чарте и провалился на поп-радиостанциях – в горячей сотне он занял лишь 79-е место. Больше кроссовер-хитов у Пола не было, и впоследствии он винил Гэмбла и других боссов Philadelphia International в том, что они заставляли его продвигать месседж расовой гордости – а потом оставили его самостоятельно разбираться с профессиональными последствиями. “Это обернулось для меня травмой, – вспоминал музыкант, – и я много лет хранил на них обиду”. Чем дальше в 1970-е, тем чаще Гэмбл обнаруживал в себе стремление делать громкие заявления: новым слоганом лейбла стала фраза “Основной месседж – в музыке”, а на обложках пластинок разных артистов, выходивших на Philadelphia International, теперь периодически размещались короткие эссе о вере, любви и семье его авторства. В этих текстах можно уловить свежий дух идеализма, но можно посчитать их и типичными примерами начальственного сумасбродства – скорее всего, по-своему справедливы обе точки зрения.