Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - Санне Келефа - Страница 107

Иногда для описания волны основанных на звучании синтезаторов танцевальных записей, хлынувших в Америку в конце 1970-х, используют термин “евродиско”. Нельсон Джордж, историк ритм-энд-блюза, пренебрежительно отзывался о “бите метронома”, на котором зиждились эти треки, и писал, что они “идеально подходят для людей, лишенных чувства ритма” (подтекст высказывания: афроамериканских музыкантов грозятся заместить белые продюсеры из-за океана). Но евродиско-вторжение, позволившее диско размежеваться с ритм-энд-блюзом, помогло ему обрести собственную, независимую музыкальную идентичность. Через несколько месяцев после “I Feel Love” французский продюсер, известный как Черроне, выпустил композицию “Supernature”, десятиминутное электронное путешествие, на фоне которого трехминутные поп-песенки звучали старомодно. Патрик Каули, клавишник и продюсер из Сан-Франциско, работавший с Сильвестром, стал первопроходцем скоростного по темпу, чисто электронного варианта диско, обозначавшегося как Hi-NRG – в 1980-е этот саунд стал ассоциироваться с гей-клубами. Самой популярной сольной композицией Каули была “Menergy”, возглавившая танцевальный чарт в конце 1981 года – песня одновременно хулиганская и футуристическая. К этому моменту многие считали, что диско мертв – на самом деле стиль был живее всех живых, просто располагался в андеграунде.

В частности, диско звучал в Чикаго, где поселился Фрэнки Наклз, знаменитый своими марафонскими субботними сетами в клубе “Warehouse”: он вставал за вертушки до полуночи и заканчивал выступления около полудня. Смерть диско в мейнстриме ничуть не убавила энтузиазм Наклза по поводу этой музыки, однако теперь ему было труднее находить нужные пластинки – крупные лейблы потеряли к диско интерес. В начале 1980-х подборки Наклза включали зрелые диско-хиты вперемешку с диковинными электронными поп-песнями европейских артистов – таких, как Yello или Modern Romance. Предпочтения диджея оказывались столь своеобразными, что один чикагский музыкальный магазин завел специальную полку, куда отправлялись полюбившиеся ему записи, с вывеской в честь клуба: “Музыка «Warehouse»”. Правда, некоторые композиции из плейлистов Наклза было невозможно достать в самом прямом смысле слова: диджей периодически использовал катушечный магнитофон для создания собственных уникальных ремиксов.

В 1982 году Фрэнки Наклз ушел из “Warehouse” и открыл свой клуб “Power Plant”. У него появился и конкурент, Рон Харди, ставивший более неистовую разновидность диско в новой версии “Warehouse”, клубе “Music Box”. У Наклза и Харди была одна общая проблема: им нужны были все новые и новые танцевальные треки, причем более мощные, чем те, которые можно было найти в близлежащих музыкальных лавках. Поэтому вскоре некоторые чикагские продюсеры стали выпускать свои композиции, записанные при помощи электронных клавишных инструментов: со временем последние дешевели, и их становилось легче программировать. В 1984 году диджей по имени Джесси Сондерс выпустил 12-дюймовый сингл под названием “On and On”, который был, в сущности, просто бутлегом понравившегося ему диско-ремикса (соавтором трека выступил другой местный продюсер, Винс Лоуренс, тот самый билетер с матча Chicago White Sox). Годом позже продюсер, известный как Chip E., опубликовал композицию “Time to Jack” с роботизированным битом и практически без текста – за исключением словосочетания из заголовка, многократно повторенного как призыв к танцующим[74]. А в 1986 году Маршалл Джефферсон записал сравнительно продвинутый по звучанию трек “Move Your Body” с мощным битом и впечатляющим фортепианным вступлением, которое он сыграл в три раза медленнее, а затем ускорил, отчего стал казаться кем-то вроде пианиста-виртуоза. К этому моменту эти и похожие записи стали обозначаться по той самой секции в музыкальном магазине: “Музыка «Warehouse»”, или короче – хаус-музыка. Песня Джефферсона с ее триумфальным рефреном была то ли признанием в любви новому жанру, то ли уведомлением о его рождении: “У нас будет хаус! Музыка! Всю ночь напролет!”

Ни одна из этих записей даже близко не подошла к чартам Billboard, но в Чикаго именно они были поп-музыкой или по крайней мере популярной музыкой: классные хаус-треки расходились в местных музыкальных лавках десятитысячными тиражами, а радиостанции транслировали миксы хаус-диджеев. Тем временем о чикагской сцене прознали несколько умельцев из Детройта – и занялись производством своих собственных электронных композиций. Как и чикагские первопроходцы, детройтские музыканты были темнокожими, в равной степени испытавшими влияние доморощенных грувов Parliament-Funkadelic и инопланетных электронных звучностей немецкой группы Kraftwerk, для которой продвинутая технология была не только средством производства, но и поводом для рефлексии в текстах песен. Одним таким умельцем был Хуан Аткинс, взявший себе псевдоним Model 500 (за его “этническую неопределенность”, согласно более позднему объяснению самого артиста), – в 1985 году он выпустил жесткий, дерганый трек “No UFOs”, ставший клубным хитом в том числе в четырех часах езды к западу от Детройта, то есть в Чикаго. Не менее громко на чикагских танцполах прозвучала и “Strings of Life”, композиция Деррика Мэя 1987 года, вызвавшая восторг и изумление у посетителей вечеринок Фрэнки Наклза. В ней не было ни слов, ни партии баса – лишь сбивающий с толку коллаж электронных струнных и фортепианных аккордов, придавленных энергичным битом, который мутировал, видоизменялся, пропадал на мгновение, а затем возвращался с новой силой.

Выяснилось, что чикагские диджеи были не единственными поборниками диско, находившимися в постоянных поисках новой танцевальной музыки. В Англии, в не чуждом экспериментам клубе “Hacienda” в Манчестере, стали включать хаус-пластинки, и в июле 1986 года модный британский лайфстайл-журнал i-D отправил корреспондента в Чикаго изучить местную сцену, которая, как поясняла редакция, была “главной сенсацией у диджеев и скаутов рекорд-лейблов в последние три-четыре месяца”. После того как статья вышла, песня “Love Can’t Turn Around” чикагского хаус-продюсера Фарли “Джекмастера” Фанка вскарабкалась на десятое место британского поп-чарта; год спустя другой продюсер из Чикаго, Стив “Силк” Херли, достиг первого места с композицией “Jack Your Body”. Вдохновившись этими достижениями, компания Virgin Records решила познакомить британских слушателей с другой группой продюсеров со Среднего Запада: в 1988-м лейбл выпустил сборник под названием “Techno! The New Dance Sound of Detroit”. Он тоже оказался неожиданно успешным: в топ-10 попал трек “Big Fun” проекта Inner City, ведомого Кевином Сондерсоном, одним из тех самых детройтских умельцев. Помимо прочего, релиз подарил название самому жанру – вслед за треком Аткинса “Techno Music” слово “техно” стало стандартным термином для обозначения этой происходившей из Детройта музыки, более прохладной и таинственной, чем чикагский хаус.

Успех техно и хауса в Британии был особенно удивителен на фоне отсутствия интереса к этим звукам в США. Но затем произошло нечто еще более странное. Несколько белых британских диджеев съездили на каникулы в испанскую Ибицу, где днями и ночами слушали танцевальную музыку всех видов, включая и хаус, а также пристрастились к ранее не слишком распространенным таблеткам, которые официально назывались MDMA, а неофициально – экстази: за порождаемое ими ощущение дружелюбной эйфории, при котором музыка кажется лучше, а люди – приятнее. Вернувшись в Лондон, они попытались воссоздать на собственных вечеринках то же раскованное сочетание танцев и разгула; в то время как большинство лондонских клубов культивировали шикарный и дорогой стиль, эти мероприятия были намеренно скромными и демократичными, а собирались на них в основном люди в мешковатой одежде или в футболках с улыбающимися рожицами – словно на отдыхе. Главным хитом этой сцены стала не какая-то из вышеупомянутых композиций, попавших в чарты, а относительно малоизвестная запись – но весьма любопытная: трек “Acid Trax” 1987 года чикагского проекта Phuture. Чикагский хаус часто звучал сыро, но “Acid Trax” даже на его фоне казался необыкновенно минималистским: в песне не было ничего, кроме качающего бита и невероятно извилистой клавишной партии, полученной в результате кручения ручек на компактном синтезаторе Roland TB-303, который вообще-то предназначался для программирования электронного баса. Рон Харди, буйный конкурент Фрэнки Наклза, ценил “Acid Trax”, и лондонским гулякам он тоже пришелся по душе, став основой целого поджанра, который назывался “эйсид-хаус”[75] – так же стали определять и всю цветущую клубную сцену города. Термин получился слегка сбивающим с толку, ведь преобладающим наркотиком в Лондоне тех времен был не диэтиламид лизергиновой кислоты, или ЛСД, а экстази, название которого чаще всего сокращали просто до буквы “э”. Тем не менее он закрепился, и в феврале 1988 года британский музыкальный еженедельник Record Mirror сообщил читателям, что “эйсид-хаус” – это “самый сумасшедший и самый крутой танцевальный саунд прямо сейчас”, с одобрением отметив, что количество мелодий в этой музыке “равно нулю” (в свежем документальном фильме британского четвертого канала диджей Пьер из Phuture вспоминал, как изумлен он был, узнав об эйсид-хаус-сцене в Великобритании: “Белым нравится хаус?!”). В статье упоминалась “наркотизированная атмосфера” британских танцполов; автор задавался вопросом: “как скоро наши «блюстители нравов» начнут утверждать, что поощрять эту музыку – значит поощрять пропаганду наркотиков среди несовершеннолетних?”