Двойная звезда [Двойник; Дублер; Звездный двойник; Мастер перевоплощений] - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 33

– Прибереги свои речи для избирательной компании, – проворчал он. – Я просто спросил. – Он снова взял в руки список. – Ты уверен, что эти люди – именно то, что ты хотел бы?

Я протянул руку, и он передал мне список. Проклятье, да ведь ясно как день, что Император старался иносказательно, не нарушая конституционной морали, привести меня к мысли о том, что по его мнению Браун абсолютно не годился. Но клянусь самым лучшим антрацитом ада, у меня не было абсолютно никаких оснований перекраивать список, который в поте лица составляли Родж и Билл.

С другой стороны, ведь этот список был составлен не Бонфортом. Он представлял собой то, что по их мнению составил бы Бонфорт, будь он в здравом уме.

Мне вдруг очень захотелось попросить перерыва и осведомиться у Пенни, что она думает по поводу этого Брауна.

Затем я потянулся, взял со стола ручку и вычеркнул из списка фамилию Браун, вписав вместо нее «Де ла Торре» печатными буквами. Рисковать имитировать почерк Бонфорта я еще не решался. Император только и сказал:

– Вот теперь это выглядит как приличная команда. Удачи тебе, Джозеф.

Она тебе еще пригодится.

На этом аудиенция как таковая, закончилась. Я начал подумывать о том, что мне пора уносить ноги, но нельзя вот так просто уйти от короля: это одна из прерогатив, которые они сохранили. Он пожелал показать мне свою мастерскую и новую модель поезда. На мой взгляд, он как никто другой много сделал, чтобы возродить это древнее увлечение, хотя с моей точки зрения – это не занятие для взрослого человека. Но я конечно рассыпался в вежливых похвалах по адресу его нового игрушечного локомотива.

– Если бы не обстоятельства, – сказал он, вставая на четвереньки и заглядывая во внутренности игрушечного двигателя, – я бы мог стать отличным механиком, может быть даже главным, или машинистом. Но превратности высокого рождения не дали мне возможности заняться любимым делом.

– Вы что, серьезно думаете, что предпочли бы подобную работу своему нынешнему положению?

– Не знаю. То, чем я занимаюсь, тоже неплохо – все-таки король. Рабочий день недолог, а плата сравнительно хорошая – да и застрахован я вполне удовлетворительно, если не принимать во внимание возможность революции – а моя династия всегда была на них везучая. Но большая часть того, что я должен делать – скучно, с этим справился бы любой второсортный актер.

Он взглянул на меня.

– Я избавлю тебя от множества утомительных и скучных церемониальных обязанностей – по крайней мере старался раньше. Сам знаешь.

– Знаю и очень высоко ценю.

– Только однажды за очень длительное время мне представилась возможность сделать толчок в правильном направлении – по крайней мере я считаю его правильным. Быть королем вообще очень странное занятие, Джозеф. Никогда не соглашайся на это.

– Боюсь, что уже поздновато, даже если бы я захотел.

Он что-то поправил в игрушке.

– Подлинное мое предназначение – это не дать тебе сойти с ума.

– Что?

– А что такого? Ситуационный психоз – профессиональное заболевание глав государств. Мои предшественники по королевскому ремеслу, те, кто действительно правил, почти все были немножечко не того. А возьми к примеру хотя бы ваших американских президентов: их положение иногда требовало, чтобы их убивали еще во время первого срока. А вот мне не нужно ничем управлять: для этого у меня есть профессионалы вроде тебя. Но и ты не испытываешь гнетущего влияния власти: тебе или кому-нибудь еще в твоей шкуре можно тихонечко уйти, пока дело не приняло совсем уж плохой оборот – а в это время старый Император – он почти всегда – «старый», потому что мы восходим на трон тогда, когда прочие люди уходят на пенсию – Император всегда тут как тут, олицетворяя собой преемственность власти, символизируя собой государство, в то время как вы, профессионалы, заняты тем, что выбираете нового на место прежнего. – Он печально моргнул. – Моя работа, конечно, не такая уж увлекательная, но полезная.

Потом он еще немного порассказал о своих игрушечных поездах, и мы вернулись в кабинет. Я решил, что теперь-то уж он отпустит. Действительно, он сказал:

– Наверное, тебе пора снова браться за работу. Перелет был, наверное, довольно тяжелым?

– Да нет, не очень. Я все время работал.

– Так я и думал. Кстати, кто вы такой?

Потрясения бывают разные – полисмен внезапно хлопает вас сзади по плечу, вы делаете шаг по лестнице, а следующей ступеньки нет, ночью вы вываливаетесь из кровати во сне, муж вашей любовницы внезапно возвращается домой – я бы предпочел сейчас испытать любые из этих потрясений в любой комбинации, только бы не слышать этого простейшего вопроса. Я изо всех сил постарался сделаться еще более похожим на Бонфорта.

– Сир?

– Да перестаньте, – нетерпеливо отмахнулся он, – сами понимаете, что моя работа предоставляет мне и кое-какие привилегии. Просто скажите мне правду. Я уже примерно час назад догадался, что вы не Джозеф Бонфорт – хотя вы могли бы провести и его собственную мать – у вас даже жесты точь-в-точь как у него. Но кто же вы такой?

– Меня зовут Лоуренс Смайт, Ваше Величество, – понуро ответил я.

– Не теряйте присутствия духа, милейший. Если бы я захотел, то мог бы позвать стражу давным-давно. Вас случайно послали не для того, чтобы убить меня?

– Нет, сир. Я ваш верноподданный.

– Странная манера выражать преданность своему монарху. Ну хорошо, налейте себе еще, садитесь и все мне расскажите.

И я рассказал ему все, абсолютно все, до самой последней подробности.

На это ушло значительно больше одного стакана, и в конце рассказа я чувствовал себя значительно лучше. Он страшно рассердился, когда я рассказал ему о похищении, но когда я описал ему, что похитители сделали с сознанием Бонфорта, гневу его не было предела, он разъярился так, что даже лицо его потемнело.

Наконец он тихо спросил:

– Так значит он все-таки придет в себя через несколько дней?

– Так утверждает доктор Кэнек.

– Не давайте ему работать, пока он не выздоровеет полностью. Это просто бесценный человек. Да вы и сами прекрасно это знаете. Он один стоит шести таких, как вы и я вместе взятые, так что продолжайте свою игру до тех пор, пока он не поправится. Он нужен Империи.

– Да, сир.

– Перестаньте вы твердить «сир» да «сир». Раз уж вы замещаете его, так называйте меня просто «Виллем», как он. А знаете, как я раскусил вас? – Нет, си… нет, Виллем.

– Он звал меня Виллем уже лет двадцать. Мне сразу показалось странным, что он перестал называть меня по имени в личной беседе, хотя бы даже и по официальному делу. Но тогда я еще ничего не заподозрил. Но хотя ваша игра и была совершенной, она навела меня на кое-какие мысли. А когда мы пошли смотреть мои поезда, я убедился окончательно, что передо мной другой человек.

– Прошу прощения. Но почему?

– А потому что вы были вежливы, друг мой! Я и раньше имел обыкновение показывать ему свои игрушки – и он всегда становился просто груб, считая это совершенно непотребным времяпровождением для взрослого человека. Это всегда превращалось в целое маленькое представление, от которого мы оба получали большое удовольствие.

– О! Я не знал этого.

– Откуда вам знать?

Тогда я еще подумал, что должен был знать, если бы не это проклятое полупустое фэрли-досье… И только позже я понял, что досье четко выполняло свою функцию, в полном соответствии с теорией, которая лежала в основе всего этого фэрли-архива. Ведь архив должен был дать возможность известному человеку помнить о менее известных людях. Но ведь именно таким Император и не был – я хочу сказать – менее известным.

Конечно же, Бонфорту и не требовалось заносить в досье сугубо личные сведения о Виллеме. Да он скорее всего счел бы просто непорядочным иметь заметки интимного свойства о своем монархе, куда мог сунуть нос любой из его клерков. Я не понял совершенно очевидной вещи – хотя, даже, если бы я и понял ее, досье от этого полнее не стало.