Укрытие - Адзопарди Трецца - Страница 19

Он так и сказал, Селеста? снова проверяет он. Сальваторе ставит локти на стойку, прикрывает глаза платком и медленно вздыхает.

Он сказал, Селеста очень красивая —… Фрэнки, этот человек — он же старик! Неужели ты хочешь такого в сыновья?

Фрэнки, представив себе Пиппо в качестве зятя, ухмыляется — бесплатный лимонад обеспечен.

Ему сорок один, Сал. Ну ладно, может, сорок два — он еще молод!

А тебе сколько, Фрэнки? тихо спрашивает Сальваторе.

Фрэнки знает ответ. Его нешуточное намерение отдать Селесту за Пиппо воздвигает между ним и Сальваторе каменную стену.

Отцу тяжело дается разговор с Сальваторе, но другого он и не ожидал: так он готовит себя к объяснению с Мэри.

Ни за что в жизни, говорит мама. Она жарит яичницу, и в воздухе стоит запах прогорклого масла. Куски ливерной колбасы лежат горкой на бумаге посреди стола — мы уже поужинали. Фрэн и Люка играют во дворе — во всяком случае, играли, когда я смотрела в окно последний раз, но сейчас из окна кухни я вижу только Люку, которая стоит руки в боки и орет на кого-то в открытую калитку. Ее нельзя оставлять открытой — у нас в огороде и так ничего толком не осталось. Мама считает, это всё цыгане. Вбегает Люка.

Ма-ам, Фрэн ушла…

Не сейчас, говорит мама. Папа ужинает.

Люка от злости каменеет, разворачивается и мчится обратно во двор. Я бросаю взгляд на подоконник, где лежала «Слава Англии». Коробка нет.

Мама кладет буханку хлеба рядом с ливерной колбасой, и отец, желая сделать ей приятное, отрезает ножом кусок, кладет на толстый ломоть белого хлеба. Когда ему подают яичницу, ее он тоже ест с хлебом, ловя вилкой кусочки белка. В другой раз он бы давно закончил трапезу и отправился на ужин в «Лунный свет», но сейчас пытается убедить маму все-таки подумать.

Мэри, Пиппо — человек зажиточный, говорит он.

Да будь он хоть Крезом, я все равно не позволю ему наложить лапу на мою дочку!

Отец меняет тактику.

Я вот смотрю на Энн Джексон, говорит он, кивая в пространство. Опасное нынче время для девушек.

Энн Джексон — шлюха! Наша Селеста не такая. Сам ее спроси, говорит она, взглянув на часы на кухонном столе. Она вот-вот с работы вернется.

Вот этого отец делать не хочет. Он отодвигает стул, бочком проскальзывает к лестнице. Проходя мимо мамы, гладит ее по плечу.

Фрэнк, я сказала нет, кричит она, когда он поднимается наверх. И не надо ни с кем говорить!

Наверху Фрэнки переодевается в свой лучший костюм. Беды не будет, думает он, если я просто выслушаю предложение Пиппо.

Вечер ясный. Мама ждет у задней двери, а я сижу на корточках у нее за спиной, защищенная от ветра ее широкой юбкой. Я слышу, как болтают в столовой Роза с Люкой, то и дело разговор стихает, а потом раздается пронзительный смех Люки. Наверняка это Роза кого-то представляет: она может одними только гримасами изобразить все семейство Джексонов: кривая улыбочка для Артура, Элис с надутыми губами, Рой — один глаз зажмурен, а второй вращается вокруг своей оси. Она и нашу семью не пощадила: подметила, как Фрэн сдувает челку со лба, как отец, когда злится, раздувает ноздри. И меня — это легко: Роза просто втягивает руку и машет пустым рукавом в воздухе.

Я не знаю, кого ждет мама — Фрэн или отца: уже скоро девять, а их обоих нет. Селеста пошла в молочный бар и вернется позже, так что мама точно поджидает не ее.

Меня не ждите, сказала Селеста, роясь в кошельке в поисках мелочи. У меня встреча.

Ясное дело, мадам, говорит мама. А как же вы домой попадете?

Селесте нравится делать вид, будто у нее есть ключ. Она вздергивает подбородок.

Есть способы, шепчет она загадочно.

Это означает, что Селеста будет стоять на улице и кидать в окно камушки, пока Роза не прокрадется вниз открыть ей дверь. Отец об Уловке, так это называется, и не догадывается, но маме все известно.

Вот разобьешь стекло, сама будешь платить, говорит она обычно наутро, когда Селеста пытается запихнуть в себя овсянку.

Какое такое стекло? — вскидывается отец, и его рука с ложкой застывает в воздухе. Мама меняет тему.

Кто-нибудь хочет добавки? — спрашивает она, берясь за прокопченную кастрюлю. И мы тут же притихаем.

Селеста еще не знает про Пиппо. В глубине души мама хочет, чтобы Селеста порадовалась напоследок: она знает, что ждет дочку.

Мама поначалу меня не замечает: она увлечена пением. Она обычно тихонько что-то напевает, а потом вдруг, ко всеобщему удивлению, разражается громкой песней. Сейчас она что-то пыхтит себе под нос — очень похоже на генератор, что стоит на углу Площади, — и я не хочу ее прерывать. Из-за ее спины я вижу стену в конце двора, небо, полное звезд, изморозь на дорожке. Нам пора ложиться, но мама поручила это Розе. Ничего хорошего, потому что Роза не станет тратить время и помогать мне надеть ночнушку, а вот Люка такой возможности не упустит: ей всего семь, но ведет она себя так, будто это она моя мама.

Долорес, скажет она, ты надела рубашку задом наперед. Немедленно переодень как следует! А когда я высуну руки из рукавов, переверну ночнушку и снова надену, она найдет новый повод придраться:

Вот дурочка убогая! Ты ж ее наизнанку напялила! А ну, давай все заново!

Люка переглянется с Розой, и обе захохочут. Может, я не разбираю, где зад, а где перед, где лицо, а где изнанка, но понимаю, когда надо мной издеваются. Я не хочу сидеть с ними в столовой, особенно когда задняя дверь открыта и мама стоит на сквозняке. У нее такой вид, будто она сейчас уйдет и уже никогда не вернется.

поет она громко, словно нарочно желая укрепить мои страхи.

Мам, может, ты мне почитаешь, тихонько прошу я, чтобы отвлечь ее.

Она оборачивается и смотрит на меня: от вечернего воздуха лицо у нее бледное. Она наклоняется ко мне.

Дол! Ты же замерзнешь! Где твои тапочки?

Я забыла их надеть; они под кроватью. Мы обе смотрим на мои ноги, и мама обнимает меня, берет на руки.

Ох, какая ты стала большая, стонет она. Где же эта негодница Фрэн, а?

Она крепко прижимает меня к груди и прислоняется к притолоке. В соседском дворе кто-то возится, из уборной доносится ругань мистера Рили. Через пару минут он вопит:

Делла! Где это чертово «Эхо»?

Мама, уткнувшись мне в шею, тихонько смеется.

Этот Рили, шепчет она. Опять у него бумага кончилась, Дол. Может, ему через забор перекинуть, а?

Из сортира доносится очередной вопль, миссис Рили кричит что-то в ответ, звякает цепочка. Мама уже не улыбается, она уставилась взглядом куда-то вдаль.

Где эта сволочь? говорит она.

Я не понимаю, о чем она.

Фрэн забыла о времени. Она не думает о том, что уже поздно, а только радуется, что в темноте пламя будет казаться ярче. Фрэн тихонько пробирается вдоль домов на Джет-стрит, приглядывается, нет ли где признаков жизни. Жильцов отсюда выселили, но есть опасность, что их место заняли другие — цыгане, ищущие, что бы продать, или пьянчуги, которые пристраиваются на ночлег где угодно. Однажды Фрэн заглянула в темное окно дома в конце улицы и увидела мужчину и женщину, лежавших посреди комнаты. Теперь она сначала находит незапертую дверь. Стоит, прислушиваясь, в коридоре.

Дверь за ее спиной закрыта, и от этого еще темнее. Фрэн ждет, пока привыкнут глаза, но все равно она вынуждена двигаться по узкому коридору, вытянув руки. Она инстинктивно поворачивает направо, в залитую лунным светом комнату. Посреди стола стоит чашка с блюдцем, перед потухшим очагом сушка для одежды, на которой висит одинокий слюнявчик: жильцы, видно, выезжали в спешке. На полу валяются бумажные пакеты и какая-то одежда. Фрэн их толком не видит, но слышит, как они шуршат у нее под ногами. Она переходит в кухню, слышит в тишине свой собственный вздох и выдвигает ящик. Пусто. Другой — пусто. Она не боится ни пространства, ни его пустоты, ни размеренного гула в собственных ушах: она ищет. В кладовке при кухне находит стул, вытаскивает его в коридор и пинает ногами, пока он не разваливается.