Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - Страница 94

Конечно, такая жестокость выглядит неадекватно, и среди тех, кто изливал свою ненависть в разговорах или письмах, многие так «отводили душу», не собираясь проливать чужую кровь на самом деле. Но, во-первых, подобные враждебные настроения создавали определенную атмосферу в обществе, укрепляя позиции тех руководителей страны, которые стремились использовать эту ненависть в собственных политических целях, заставляя партийные кадры учитывать ее при принятии любых решений. Во-вторых, ненависть ни в коем случае не оставалась чем-то абстрактным. Она проявлялась во вполне конкретных действиях.

Так, 2 июля 1923 года бюро Петроградского губкома партии обсуждало дело И. Ф. Маврина, члена партии с 1913 года, и А. Н. Ржавина, члена партии с мая 1917 года, убивших на улице «бывшего белогвардейца». По предложению губернской контрольной комиссии дело в суд не передали, но было решено «исключить из РКП условно на один год» и перевести осужденных на работу в другой город, например в Бодайбо [1083].

В 1925 году Информотдел ЦК отмечал распространение красного террора «на почве противодействия новой политике партии в деревне со стороны деревенских коммунистов». В алтайской деревне зафиксированы угрозы: «дайте нам хотя бы на два дня 20‑й год. Мы с ними расправимся». В Забайкалье мобилизованные красноармейцы, в том числе три коммуниста, арестовали и расстреляли шесть односельчан; секретарь одной из сельских ячеек убил бывшего «белогвардейского офицера». Нередки были нападения на селькоров и других местных активистов [1084].

Материалы политконтроля показывают, что внимательные наблюдатели отмечали определенные изменения в духовном облике нового поколения. Приведем очень интересное по тону и характеру размышлений письмо немолодого человека, датированное декабрем 1924 года:

Я право не знаю, можно ли отождествлять Россию и СССР. Мне лично думается, что эти две величины совершенно не равны и не однородные, даже враждебные друг другу. Насколько позволяют наблюдения судить, думаю, что старая Россия вымирает медленно, но неизбежно и нарождается новая, бодрая, активная, молодая Россия в виде СССР. Хороша ли она или дурна, лучше или хуже старой, это вопрос совершенно лишний, неуместный. <…> Старой России не видно и не слышно, она понуро повесила голову и безмолвствует; ее еще можно наблюдать разве в церквях, но там ведь не думают о мирских делах, а заботятся о спасении души. <…> В России, как и встарь, одни живут впроголодь, другие — безбедно и припеваючи, а третьи — роскошно и это нэпманы и комиссары. Как и встарь, земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. С внешней стороны она ничем не отличается от старой, разве несколько постарее, выглядит менее шикарно, проще; на каждом шагу встречаются закрытые магазины; много торчит фабричных труб, не испуская дыма; молчат гудки, но внутренняя сторона, именно строй души человеческой изменился настолько, что его не узнать. Русский молодой человек — это уже совсем новое существо. Хорош или худ — это опять другой вопрос, который трудно решить с субъективной точки зрения. <…> Но факт несомненен: тот же человек, но душа подменена [1085].

Конечно, духовный облик молодого поколения был многограннее и сложнее этой характеристики, вместе с тем, нам представляется, что неизвестный автор сумел во многом описать те перемены, которые претерпело духовное самосознание российского общества. Анализ материалов политического контроля показывает, что в социально-мировоззренческих ориентирах российского общества на протяжении 1920‑х годов при всей их вариативности позволительно выделить несколько основных составляющих. Прежде всего, в глазах значительной части населения сохраняли свою привлекательность лозунги большевиков.

Надежды на скорый крах капитализма и победу мировой революции, на построение прекрасного социалистического общества, лишенного нищеты, преступности, пьянства, социального расслоения, национальной вражды и других негативных черт дореволюционной России, питали энтузиазм многих людей, формировали их искреннюю готовность отдать все силы воплощению этой воодушевляющей идеи. Немалую роль в распространении этих ориентиров в 1920‑х годах играла целенаправленная пропаганда, обращавшая особое внимание на молодежь.

Немалое значение, в частности для крестьянской молодежи, в этом отношении имела служба в Красной армии. Оказываясь вне рамок традиционного существования, осознавая возможности другого, привлекательного для многих образа жизни, многие из них с полной убежденностью становились адептами и пропагандистами коммунистической идеологии, воспринимая ее во многом через традиционные религиозные представления и верования. Усвоение марксистских идей этой частью общества нередко было примитивным и поверхностным. Низкая культура в сочетании с традиционным религиозным сознанием делала таких людей силой, удобной для манипулирования со стороны официальных вождей.

Наряду с этим искренним энтузиазмом, носившим частично характер религиозного поклонения новым идеям и обожествления новых святынь, духовное сознание все более пропитывалось лицемерием и страхом. Режим, как показывают документы, требовал, по сути, не столько подлинной убежденности, сколько догматической готовности соблюдать утвержденные нормы поведения (участие в митингах, собраниях и других официальных мероприятиях). Искреннее желание разобраться в сути марксистской теории, в ленинских трудах, подвергая их критическому анализу, встречало настороженное отношение «сверху», ибо могло привести и часто приводило к различным «ересям», тем или иным отклонениям от официозного толкования учения, все более превращавшегося в новую религию.

Вступление в комсомол и коммунистическую партию в этих условиях постепенно становилось объективной необходимостью для служебного продвижения, получения высшего образования. Без этого оказывалось невозможно реализовать свое желание заниматься политической и общественной деятельностью. Неизбежное формирование и расширение нового слоя партийно-государственной бюрократии, связанного прежде всего вертикальной подчиненностью, привлекало в его ряды немалое число молодых карьеристов, готовых выполнять любые решения вышестоящих органов.

Одним из существеннейших элементов духовного мироощущения, особенно в среде служащих и интеллигенции, к концу 1920‑х годов становится страх. Боязнь репрессий, несколько уменьшившаяся после окончания Гражданской войны, постепенно все сильнее дает о себе знать. Определенными этапами на этом пути, как показывают данные политконтроля, были высылки интеллигенции и представителей социалистических партий (эсеров, меньшевиков и т. п.), «чистка вузов», аресты священников, репрессии по отношению к инакомыслящим и, наконец, «шахтинское дело».

Антисемитизм как черта духовного самосознания части российского общества не только сохраняется, но и приобретает новые особенности. С одной стороны, он теряет официальную государственную поддержку и возможности легального распространения. С другой стороны, в глазах немалой части населения, особенно интеллигенции, он отождествляется с антиправительственной идеологией, дающей простое и понятное объяснение всех трудностей, переживаемых Россией. Значительное увеличение числа евреев в сфере управления и культуры подпитывало антисемитские настроения. В результате антисемитизм для части общества стал выражением неприятия новой власти и утверждаемых ею политических и духовных ценностей. Это не означает, однако, что он был присущ всем противникам большевизма, среди которых было, во-первых, немало евреев, а во-вторых, людей, не принимавших антисемитизм как попытку объяснения действительности.

Среди противников коммунистического режима, имевших свои духовные ценности, одни, сравнительно немногие, ориентировались на дореволюционные идеалы; другие противопоставляли большевизму демократические лозунги; третьи рассчитывали на постепенную эволюцию новой власти по пути либерализации и были убеждены в необходимости прежде всего повседневной «культурнической работы». Одновременно продолжала сохраняться резко усилившаяся за годы Гражданской войны ненависть политически активных групп населения к своим политическим и экономическим противникам, реальным или мнимым. Широко распространенные в массах рабочих и части крестьян идеалы «уравнительности» питали злобу и ненависть к «нэпманам», «кулакам», «спецам», «бюрократам» и другим категориям граждан, превращающимся в духовном сознании значительной части трудящихся в политические символы.