Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - Страница 10

Поскольку работа по перлюстрации держалась властью в строгом секрете, то ни Министерством внутренних дел, ни старшим цензором не было издано никаких письменных циркуляров и правил о ведении этой работы. Одновременно существовало негласное распоряжение об уничтожении всей переписки и всех материалов перлюстрационных пунктов на случай народных волнений. Этим объясняется, что в 1905 году погибло много документов, а в начальный период Второй российской революции 1917–1922 годов, в феврале 1917-го, многие материалы перлюстрационных пунктов на местах были уничтожены. Однако значительная часть архива «черного кабинета» на Санкт-Петербургском почтамте оказалась в делах Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств, созданной Временным правительством 4 марта 1917 года [100].

Перлюстрация вызывала единодушное возмущение в оппозиционной среде. В одной из брошюр, изданной социал-демократами в 1905 году и разъяснявшей программу партии, рассказывалось о наличии в Петербурге «черного кабинета», а далее делался вывод: «В свободных странах закон строго запрещает кому бы то ни было распечатывать частные письма, задерживать их, отбирать при обысках иначе, как по распоряжению суда. Это и называется неприкосновенностью переписки» [101]. Этот же вопрос поднимался неоднократно в Государственной думе при обсуждении бюджета Главного управления почт и телеграфов, входившего тогда в состав Министерства внутренних дел. В III Думе 3 апреля 1908 года в прениях по докладам представителя бюджетной комиссии Думы К. К. Черносвитова и начальника Главного управления почт и телеграфов М. П. Севастьянова тему нарушения тайны корреспонденции затронули в своих выступлениях депутаты Т. О. Белоусов (социал-демократ, Иркутская губ.), Н. С. Розанов (трудовик, Саратовская губ.) и А. И. Шингарев (кадет, Воронежская губ.). А. И. Шингарев напомнил о том, что это противоречит официальному законодательству. Т. О. Белоусов предложил от имени социал-демократической фракции резолюцию, предлагавшую отказать в просимых ассигнованиях. Один из пунктов в обоснование этого указывал на то, что «тайна корреспонденции не соблюдается и почтамство (так в тексте. — В. И.) эксплуатирует почтово-телеграфные учреждения в целях полицейского сыска и политической борьбы» [102]. В защиту правительственной практики перлюстрации выступил В. М. Пуришкевич (крайне правый, Бессарабская губ.), ссылаясь на то, что это может «предупредить какую-нибудь бомбу, готовящуюся в том или в другом месте» [103]. Еще более резко критиковал практику перлюстрации как проявление антинародной сущности существующего режима будущий член ЦК и ЦКК РКП(б) — ВКП(б) М. К. Муранов (социал-демократ, большевик, Харьковская губ.) на заседании IV Государственной думы 22 мая 1913 года. Он, в частности, отметил, что «Главное управление почт и телеграфов обращается, таким образом, в филиальное отделение охранки» [104].

С началом Первой мировой войны, 20 июля 1914 года, было впервые официально утверждено Временное положение о военной цензуре. Им предусматривалось введение в полном объеме почтовой военной цензуры «на театре военных действий» и «частичной» — в других районах. В соответствии с этим разрешались просмотр и выемка «в отдельных случаях, по распоряжению главных начальников военных округов, внутренних почтовых отправлений и телеграмм». Вместе с этим указывалось, что «вскрытие всякого рода почтовых отправлений производится в присутствии военного цензора и двух чинов учреждения порядком, определенным в постановлениях по почтовой части». Официально не подлежали просмотру почтовые отправления и телеграммы, как посылаемые, так и получаемые: а) особами императорской фамилии; б) главнокомандующими или командующими отдельными армиями; в) всеми правительственными учреждениями и должностными лицами, за присвоенной сим учреждениям и лицам печатью; г) дипломатическими и консульскими представителями иностранных государств [105]. Следует помнить, что цензура не являлась перлюстрацией, поскольку на конвертах и открытках имелся штамп военной цензуры. Но одновременно сохранялась и перлюстрация корреспонденции, не подлежавшей просмотру военными цензорами.

Таким образом, к началу XX века в Российской империи был создан внушительный аппарат по тайному сбору, хранению и обработке информации в сфере политического контроля и политического сыска. Важно подчеркнуть, что этот аппарат в своей деятельности нарушал неотъемлемые права людей (неприкосновенность личности, жилища и тайну переписки) и в определенной степени нарушал само законодательство государства. На основе внешнего и внутреннего агентурного наблюдения, перлюстрации с 1881 года готовились ежегодные обзоры революционного движения, насчитывавшие по 200–300 страниц.

В начале века Департамент полиции стал издавать два-три раза в месяц литографированную газету с информационными материалами, которая рассылалась начальникам Охранных отделений. Кроме того, 10–15 раз в году выходил «Царский листок», представлявший солидный том объемом 500–600 страниц. Он имел заголовок «Свод заслуживающих внимание сведений по Департаменту полиции» и включал данные о российской эмиграции, деятельности революционных организаций, о перлюстрированной корреспонденции. В виде приложения здесь помещались перехваченные прокламации, отобранные при обысках рукописи и копии перлюстрированных писем. Например, в «Своде» за период 20 апреля — 15 мая 1898 года было помещено перлюстрированное письмо Л. Н. Толстого В. Г. Черткову [106]. Огромную работу по проверке жителей проводили создаваемые с 1905 года сначала на время, а затем на постоянной основе так называемые «регистрационные бюро». Они трудились на стыке политической и общей полиции «для наблюдения и контроля за населением», прежде всего в «дворцовых городах», а также там, куда наносили визиты и где останавливались высокопоставленные лица для выявления возможных террористических групп. Например, Московское регистрационное бюро лишь за четыре месяца в 1911 году осуществило проверку почти 500 тысяч лиц [107]. В результате в недрах Департамента полиции имелись досье на десятки тысяч человек. Только в картотеке московской охранки к 1917 году числилось больше 300 тысяч карточек на лиц, попавших за многие годы в поле зрения полиции [108]. Все это давало и дает основания специалистам оценивать царскую Россию как полицейское государство.

Вместе с тем было бы неверно преувеличивать масштабы полицейского контроля и политического сыска в дореволюционной России. Аппарат, осуществлявший эти функции, оставался сравнительно небольшим вплоть до 1917 года. Например, в Москве в 1903 году было 62 филера (агента наружного наблюдения), а на январь 1914 года — всего 42 секретных сотрудника (сексота) [109]. По другим данным, в 1912 году в Первопрестольной было 159 агентов [110]. Возможно, это расхождение объясняется тем, что в одном случае приводятся сведения лишь об «агентах внутреннего наблюдения», а в другом учтены и «вспомогательные агенты» (лица, не входящие в разрабатываемые организации непосредственно) и «штучники» (лица, доставляющие сведения за плату в каждом отдельном случае).

По утверждению бывшего начальника Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, в столице в 1909 году было не более 200 секретных сотрудников. В других крупных городах их численность составляла от 10 до 30 человек [111]. В современной литературе существует значительный разнобой в определении общего числа тайных агентов политического контроля и политического сыска императорской России. Одни называли цифру 30–40 тысяч человек (В. К. Агафонов), другие — 1,5–2 тысячи агентов (Ч. Рууд и С. Степанов). Лучший знаток этой проблемы З. И. Перегудова указывает на то, что за весь период 1880–1917 годов в картотеке Особого отдела Департамента полиции было зафиксировано около 10 тысяч секретных сотрудников, но сроки их службы варьировались от нескольких месяцев до 10 лет. Поэтому она делает вывод, что на конкретный период времени, в частности к 1917 году, количество секретных сотрудников, входивших в партийные организации или имевших постоянные контакты с ними, «вряд ли превышало 1000 человек» [112]. Надо признать, что такое количество тайной агентуры являлось небольшим для империи, переживавшей серьезнейший политический кризис.