Дело глазника - Персиков Георгий - Страница 38

Идя по пустой улице, Роман Мирославович ощущал на себе пристальные взгляды. В темноте скользили лохматые тени, где-то скрипнула дверь, послышался приглушенный шепот. Он достал револьвер из пиджака и переложил в карман брюк. Видимо, его незримые преследователи заметили блеск вороненой стали и вскоре исчезли.

Через некоторое время, спустившись с горы в овраг, Муромцев вышел на небольшую площадь у развалин старого дома. Под небольшим деревянным навесом сидели люди. Когда он подошел поближе, то рассмотрел, что это сплошь старики и старухи, собравшиеся вокруг большой корзины с какими-то объедками, в которой они копались грязными руками. В корзине, как оказалось, лежали вареные потроха то ли свиньи, то ли коровы, от них шел пар и ужасный запах. Старики прекратили трапезу и молча уставились на вечернего гостя.

– Вечер добрый, господин, – прошамкал беззубым ртом один нищий. – Не желаете ли рябчика?

Он порылся в корзине и вытащил оттуда кусок коровьего желудка с остатками непереваренной травы. Муромцев, сдерживая рвотный позыв, отшатнулся. Вся толпа дико захохотала. Он вспомнил, как князь описывал это место: городское дно, куда, словно ил, оседает вся людская грязь, человечьи отбросы. Если в Водниках обитали «лихие люди» – воры, бывшие каторжные, попрошайки и беглецы из тюрем, то здесь, на Чертовой горке, доживали свой век те, кто уже не мог даже попрошайничать в силу болезней и старческой немощи, здесь они тихо умирали. И если в Водниках преступная жизнь била ключом, то тут на каждом обитателе лежала печать скорой и тихой смерти. Лишь изредка были слышны стоны умирающих или возня из-за драки по поводу лакомого куска или медной копейки.

Муромцев сокрушенно смотрел на шевелящуюся массу, думая о том, как можно было опуститься до такого состояния? Ведь раньше они были членами общества, возможно, солдатами или чиновниками. Он пришел в ужас от вида и запаха их больных, немытых тел, покрытых нарывающими язвами. По словам князя, сюда они выползали из своих нор в подвалах брошенных домов несколько раз в день – поесть и подышать воздухом.

Роман Мирославович присмотрелся к нищему, который хотел угостить его тухлым рубцом. Он оказался безногим инвалидом, однако выглядел более крепким, чем все остальные, и сыщик решил обратиться к нему:

– Я пришел к вам сюда по делу. Дело в том, что я представитель попечительского совета городского общества призрения и милосердия. Есть ли среди вас староста, которому я могу передать пожертвование на покупку хлеба? Кроме того, мне нужно задать некоторые вопросы – для отчетности.

Старик бросил кусок рубца в корзину, который тотчас схватила какая-то старуха, влез на деревянную тележку и подкатился к Муромцеву.

– Ну, я тут старшой! – сказал он, ковыряя грязным пальцем во рту. – Деньги можно мне дать, бумагу подпишу какую надо! А что за вопросы такие? Никто раньше не спрашивал ничего!

– Как я могу к вам обращаться? – учтиво спросил Роман Мирославович, извлекая из бумажника ассигнацию, которую старик тут же ловко выхватил и спрятал в лохмотьях.

– Ишь ты, как барин говорит вежливо, – ответил он, почесывая изрезанное шрамами лицо, – давно я таких речей не слыхал! Что ж, кличут меня Иваном, родства не помнящим, бродяга я без роду без племени. А свои кличут Ступой!

При этом он похлопал рукой тележку под собой и хрипло рассмеялся, брызнув слюной Муромцеву на брюки. Тот отошел на шаг и оступился, чуть не упав в лужу.

– Осторожнее, господин попечитель! А ежели запачкались, то платье можно Глашке Беззубихе отдать, она за пятак постирает!

– Благодарю, это лишнее, – процедил Муромцев. – Расскажите, как у вас жизнь устроена? Сколько вас тут обитает? На что живете? Ходит ли доктор к вам или священник?

– Нас тут, считай, тридцать душ да семеро. Ровное-то число никто не скажет, один помрет, другой придет, один убежит, а третий больной лежит! Больные да немощные, все с Водников сюда попадают. Едим, что Бог пошлет – корзину с объедками с трактира приносят да монастырь по две ковриги хлеба дает. Вот и вся снедь наша! А батюшка ходит, да, но только если помрет кто. Хоронят по-людски, на кладбище. Правда, в могиле общей. Да разве мертвому есть разница, с кем лежать в земельке сырой? Отмучился – и то счастье! В могиле – не в канаве, как собака! А дохтура тоже приходят, только не лечить, а за покойниками, для опытов. Они за них спирт дают, так что мы не против, пущай учатся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– А скажи, Ступа, из ваших никто не пропадал недавно или странной смертью не умирал ли, насильственной?

Ступа почесал грязную сальную бороду и, подумав, ответил:

– Так из последних преставились Андрон Копыто, Петр Бородатый и Фекла Рябая. Да их прибрали всех уже. Сильственной? Ну бывает, хлопцы по старой памяти за ножи возьмутся, да давно не бывало такого.

Тут из толпы нищих вышла старуха. Ее морщинистое лицо, обезображенное застарелыми шанкрами, напоминало жуткую маску. Согнувшись в три погибели, трясясь и шатаясь, она медленно подошла к Муромцеву и, ткнув в его сторону полусгнившим указательным пальцем, прокаркала:

– Что-то взяли моду господа сюда ходить, все ходят да выспрашивают у нас, сирых да убогих! Вот один такой тоже все ходил да вынюхивал чего-то! А ведь мы знаем, что от господ добра не жди. Ежели они простому люду помогать станут, так жди беды! Раньше и князь Павлопосадский все ходил да помогал, а потом и выяснилось, что душегубом он оказался! Детей крал да кровь из них спускал в погребе своем, прости господи! Дочку сестры моей, окаянный, замучил до смерти! Я тогда в его деревне жила, прежде чем в город податься! И недавно еще один такой шлялся, все с мужиками болтал о чем-то! Я их породу знаю, чуют они, что за нас заступиться некому, вот и режут людей себе на забаву!

Ступа сердито толкнул старуху в ногу и зашипел:

– Уймись, старая! Ты, барин, на нее внимания не обращай! Это Акулька, она рассудком повредилась, знамо дело – всю жизнь в девках продажных, чего только не насмотришься!

– Сам ты повредился, хрыч старый, – зло забормотала Акулька. – А куда тогда Емеля Старец пропал?

Старик задумался, поправил грязный треух на голове и ответил:

– А и правда, давно не видно Емелю! Надобно полагать, Богу душу отдал. Отсюда одна дорога – на тот свет.

Муромцев оживился:

– Пока не стемнело совсем, надо поискать Емелю этого. Тому, кто найдет, рубль дам! Собери всех, Ступа, кто ходить может!

Тот на удивление резво развернулся на тележке и принялся называть имена, на его окрик на площадь стали выходить мужики. Собралась команда человек из пятнадцати. Услышав про награду, из-под навеса стали выползать даже инвалиды с костылями.

Ступа отправил несколько человек в подвал, где ночевал Емеля, других послал в разные стороны Чертовой горки, а сам с Муромцевым отправился к помойке, где в отбросах рылись несколько человек. Они сказали, что Емелю не видели, и где он, не ведают. В подвале его тоже не оказалось.

Через час поисков вдруг послышался крик, и вскоре к следователю и Ступе, прихрамывая, приковыляла визжащая старуха. Муромцев заметил, что у нее на все лицо было красное пятно от ужасного ожога.

– Ты чего орешь, Тимофеевна? – спросил ее Ступа. – Черта увидала?

– Ой, Ступочка, увидала, да не черта! Там он, в канаве лежит!

– Да не ори ты, толком скажи – кто лежит?!

– Емеля! Емеля наш, Старец, лежит! В канаве, у ручья Гнилого!

Муромцев, не дожидаясь Ступу, бросился в ту сторону, куда показала Тимофеевна, и вскоре нашел пропавшего. Тот лежал на спине, почти полностью увязнув в жидкой зловонной грязи, что стекала в канаву. Роман Мирославович зажег шведскую спичку и склонился над телом. Голова была отрезана, одна глазница зияла кроваво-черной пустотой. Сухонький старик со сложенными на животе желтыми руками напоминал святого мученика со старых икон. Стало понятно, отчего его прозвали Старцем.

Вскоре вокруг тела собрались почти все обитатели Чертовой горки. Они крестились и шумно обсуждали жуткую находку. Последней приковыляла Акулька и запричитала: