Сумрачный лес - Роннефельдт Каролина - Страница 22

Трактирщик обычно присоединялся к ним, выпивал сам и бормотал под нос, что связь с Эстигеном Трутовиком указана правильно – потомки этого клана до сих пор живут в Звездчатке, – но отпрыск славного искателя приключений уж слишком крепко держится за родословную, да так, что живет, будто крыса, на окраине, среди топких лугов, у самого Сумрачного леса. Иногда он подолгу, даже в непогоду, стоит на мосту через Лисичку и смотрит сквозь Черные камыши на опушку леса.

– Бедняга просто не в силах оторваться от злосчастной чащи, – обычно завершал свое объяснение Дрого. – Беда, конечно, да ничего не поделаешь… Ведь на деле он богат, получил в наследство от покойной тетки по материнской линии не один мешок золота. Он хранит эти деньги в каком-то тайнике и однажды забудет, где их оставил. До этого еще дойдет, а пока он платит мне за вино мелкими монетками. Что тут скажешь?

С этими словами он осушал свою кружку и возвращался за прилавок. Тем временем Фендель Эйхаз продолжал сидеть перед камином: пить и заказывать, заказывать и пить. А когда огонь догорал и в зале никого не оставалось, он даже не пытался встать. Дрого по его просьбе приносил кружку-другую, а потом деловито расставлял стулья, тщательно подметал пол, особенно там, где сидел последний гость. Но поскольку Фендель все не собирался уходить, хозяин наконец вежливо, но твердо сообщал, что уже в самом деле пора. И только тогда Фендель находил дорогу к двери.

Однажды ночью он вытащил из кармана блестящую золотую монету и без слов положил ее на стол перед трактирщиком. Дрого был поражен. Такое он видел нечасто.

– Жизнь дорожает, ястребиный гриб! Думаю, этого хватит еще на две порции, – пробормотал отшельник и постучал грязным указательным пальцем по сверкающему кругляку.

Трактирщик помешкал, почесал в затылке и с тоской посмотрел на лестницу, мечтая о теплой постели.

– Хватит, – наконец проворчал он и быстро убрал монету в карман фартука.

Дрого промолчал о том, что этой монеты хватило бы и на четыре порции, ведь, в конце концов, его об этом никто не спрашивал. Он принес два полных бокала с настойкой и бузинным вином. Фендель опустошил оба так же размеренно, как и все предыдущие. Он потребовал добавки, а покончив с ней, с трудом поднялся, прикоснулся к своей засаленной шапке в знак прощания и исчез во тьме.

С тех пор эта ночная сцена время от времени повторялась, пока наконец Мета, жена Дрого, не поинтересовалась у мужа возмущенным тоном, почему из всех жаждущих освежиться он благоволит именно Фенделю Эйхазу и слишком многое ему позволяет. Шнеклинг молча достал из-за бокалов на верхней полке горшочек, в каких хранили мед, и протянул его Мете. Горшочек увесисто лег в ее руку. Когда она сняла крышку, то вместо янтарного меда увидела блестящие золотые монеты.

– Чтоб мне есть одни мухоморы, – в изумлении воскликнула Мета, – если мы не будем рады этому гостю всем сердцем в любое время дня и ночи!

Той ночью еще одна золотая монета прокатилась по столу и упала прямо в ладонь Шнеклинга, которую тот предусмотрительно подставил. Говорить было не о чем: Фендель и трактирщик понимали друг друга без слов. Конечно, настойка от этого слаще не стала, а вино наливали из тех же запасов, что и всегда. Зато в тихий час после полуночи отшельник мог, если пожелает, побыть в одиночестве.

Фендель знал, что посидеть в тишине удастся недолго: терпение старого обдиралы-трактирщика было отнюдь не безгранично. Жадность Дрого к блестящим золотым монетам едва пересиливала его готовность терпеть ночного гостя. За щедрую плату Фенделю разрешалось насладиться тишиной и покоем в таверне не более часа, чем и приходилось довольствоваться, ведь хозяин жертвовал своим заслуженным ночным отдыхом. Глядя, как блестят на дне бокала последние капли, Фендель время от времени подумывал о том, чтобы еще раз испытать трактирщика, выудив из кармана очередной золотой, вместо того чтобы убираться восвояси. Однако хозяину еще ни разу не приходилось мучиться при виде второй блестящей монеты, потому что потомка Эстигена Трутовика во время ночных посиделок накрывала мрачная меланхолия, и его неизбежно тянуло домой, к реке, к своей лисьей норе.

Он как раз шагал, придерживаясь за высокую стену, которая тянулась вдоль дороги от деревенской площади к реке. Так идти было легче, поскольку его ноги порой позволяли себе неожиданные кульбиты, приводившие к лишним поворотам. За стеной располагалась небольшая усадьба звездчатских Кремплингов – их многочисленное семейство расселилось по всем деревням Холмогорья, – где жили Пирмин и Фиделия со своими тремя детьми. Когда Фендель добрался до калитки в стене, он увидел, что из полуоткрытых дверей конюшни на темный двор падает свет.

«Ну и ну, кто тут еще на ногах, кроме меня, старого гуляки?» – подумал Фендель, разгоняя туман, клубящийся в голове от настойки и бузинного вина. Внезапно его охватило любопытство и желание выяснить, что там происходит: вдруг в соломе обнаружится настоящий домовой?

– Великолепная мысль, дряхлый ты выпивоха, – с удовлетворением пробормотал он и, подавив приступ икоты, с такой силой оттолкнулся от стены, что на носке правой ноги сделал непроизвольный, но чрезвычайно изящный пируэт, который, несомненно, вызвал бы восхищение на танцах в Баумельбурге.

У него хватило сил, чтобы проскочить во двор и броситься, будто маленький лесной зверек, к приоткрытой двери коровника. Тут силы покинули его, голова после такого стремительного движения сильно закружилась. Надо было перевести дух, прислониться к чему-нибудь, но рядом не нашлось ничего, кроме полуоткрытой двери. Фендель тяжело оперся на нее обеими руками и с удивлением ощутил, что дверь предательски ускользает, поворачиваясь на петлях.

– Пень трухлявый, так тебя разэтак… – недовольно проворчал он, безуспешно пытаясь удержаться на ногах.

Дверь со скрежетом и треском захлопнулась, и Фендель Эйхаз крайне неудачно приземлился у каменного порога, где и остался лежать, жалостливо постанывая.

Час назад отелилась бурая корова, и юные Кремплинги вместе с отцом, Пирмином, в благоговении наблюдали, как измученная мать нежно вылизывает симпатичного бычка. Малыш сделал первые в жизни шаги и потянулся бархатистым мягким носом к выпуклому коровьему вымени. Эту уютную сцену освещал теплый свет фонаря, и не было слышно ничего, кроме случайного шороха соломы и довольного чавканья трех других коров. Вот бычок нашел соски на вымени и, радостно хлюпая, начал пить.

Дверь в коровник совершенно неожиданно и с громким треском захлопнулась.

Младший из Кремплингов, Блоди, закричал от ужаса и зарылся головой в солому рядом с теленком. Его старшие сестра и брат, Афра и Флорин, вцепились друг в друга, перепуганно округлив глаза. Испугался даже Пирмин – видимо, что-то большое и тяжелое ударило в дверь, отчего она с такой силой захлопнулась. Пес Траутман, последовавший за хозяевами в коровник, с диким лаем бегал перед закрытым входом. Пирмин позвал его к себе, потому что коровы тоже забеспокоились, запыхтели и задергали привязь.

– Оставайтесь здесь, а я посмотрю, что происходит! – приказал он детям, взял встревоженного пса за ошейник и медленно пошел к двери.

– Может быть, это мама? – прохныкал Блоди, нерешительно поднимая всклокоченную голову из соломы. После счастливого рождения теленка их мать ушла в дом, чтобы отдохнуть и подкрепиться.

– Гремучая поганка! – выругалась шепотом Афра без особой уверенности. – С чего бы ей метаться в темноте и камнем падать за дверью? Быть может, это птица, которая прилетела на свет?

– Елки-моталки-поганки, – сказал старший брат Флорин, который в ругательствах опережал сестру на три года. – Значит, к нам прилетел по меньшей мере самый большой ворон из Вороньей деревни, если не орел со снежных гор.

– Ой, нет, это домовой! Он рассердился и пнул дверь, потому что сегодня мы забыли поставить ему миску с кашей, – предположил Блоди.