Дни поздней осени - Сергиенко Константин Константинович - Страница 21

29 июля. Воскресенье

И снова я счастлива! Он меня не забыл!

На дачу приехали днем, соорудили обед из консервов, пошли купаться. Конечно, речушка наша не Рижский залив, но приятно вернуться к пенатам!

Я вся дрожала от нетерпения. Пока наши нежились на пляже, я сочинила, что болит голова, она и вправду немножко болела, и помчалась домой. Еще через несколько минут была на той стороне. Ноги подкашивались, когда подходила к дому. Но в комнатах его не оказалось. Я растерялась. Так долго готовилась, собиралась с духом, а его просто нет.

Обессиленная, повалилась в кресло, книгу в руки схватила. Может, уехал совсем? Может, с ним что-то случилось? Но тут дверь отворилась, и он вошел. Я вскочила ни жива ни мертва. Он застыл на мгновение, потом подошел ко мне, обнял:

— Маша! Как я тебя ждал!

Он был взволнован.

— Нет, вы не ждали меня, — бормотала я, — вы забыли...

— Забыл! Да я только о тебе и думал.

Я вручила ему два камешка и листочек.

— Мне нравится этот, — он взвесил на ладони крестик. — Впрочем, и другой неплох. Похож на звериную мордочку.

Он стал расспрашивать о поездке, просил рассказывать обо всем. И я рассказывала. О солнце, лежащем яблоком на белом столе залива. О соснах и ангельском пении хора. О мерном бое часов, о ночном дыхании моря. О том, как однажды в темноте прикатила на пляж машина и смело поехала в воду. Фары ее светили далеко, аж до самой Швеции. Мне казалось тогда, что это живое существо. Каждую ночь оно забредает в море, вглядывается, ожидает.

— Да, — сказал он задумчиво. — Этот берег странное для меня место. Я ведь намекнул когда-то, Маша, что бывал в Юрмале. И всегда там что-то терял. Вернее, кого-то. Я возвращался в Москву, и оказывалось, что тот, кто меня провожал, уже не приходил встречать. Я посылал оттуда письма, они не доходили. Я звонил и слышал равнодушный голос. Бывало наоборот. Не я, а близкий человек уезжал в Юрмалу. Но суть оставалась той же: я терял человека.

— Наверное, вы очень рассчитывали на мою поездку, — храбро сказала я.

Он засмеялся:

— Ты ведь представить не можешь, как я нервничал. Думал, неужто и в этот раз?

— Не повезло, — сказала я со вздохом.

Он смеялся, а потом серьезно сказал:

— Маша, нам нельзя расставаться. Нет, правда, почему все должны расставаться?

— А как же книга про расставание? — спросила я. Он заходил по комнате.

— Я напишу все, что знаю о расставании, и, может, тогда оно обойдет нас стороной.

— До осени еще целый месяц, — сказала я, — а там вы уедете.

— Ну и что? Разве только на даче можно встречаться?

— Я буду в школу ходить.

— Найдем время!

Я только вздохнула.

Он обнял меня и посмотрел в глаза.

— Тебе хорошо со мной?

— Да, — ответила я.

— Так зачем же нам расставаться?

И он приблизил ко мне губы...

30 июля — 6 августа

Понедельник, вторник, среда, четверг и так далее. Дни закрутились колесом, фонтаном брызнули в небо. Дни моего счастья.

— Скажи мне «ты».

— Ты...

— Всегда говори мне так.

— Я не умею сразу.

— Пускай не сразу. У нас вся жизнь впереди.

...А дни замечательные! Небо синее, сосны телесного цвета. Тела сосен вокруг. Ветер налетит, листва вскинется и покажет серебристую изнанку. Как хорошо! Мир принял наш союз.

Каждый день, каждый день мы видимся. И все дольше. Дома пытались устроить сцену, но я сделала томный взор.

— Мама, бывают моменты...

Она удивилась, но промолчала. Решила, что я провожу время с Димой. Они шепчутся, поглядывают на меня тревожно, но вовсе не подозревают, что это серьезно. Тетя Туся остекленела совсем, пронзает меня нестерпимыми взорами и хочет промолвить: «А как же голландский? Неблагодарная!»

— Давай скажем это слово.

— Какое?

— Единственное! Мне хочется сказать это слово.

— А вам часто приходилось говорить?

— Приходилось...

— Значит, оно не единственное.

— Нет. Это слово единственное.

Он говорит:

— Как хорошо мне с тобой! Уютно, покойно. Дай мне руку. Маленький теплый ковшик. Смотри, он целиком умещается на моей ладони. Маленький ковш. Ковш Созвездия. Прости, что выражаюсь красиво. Но мне хорошо, и хочется, чтобы появились слова, тоже хорошие, красивые. Мне кажется, что между нами происходит необычайное. Словно это не жизнь, а повесть. Я должен написать хорошую книгу, очень хорошую!

— Иногда мне вдруг кажется, что она — это ты. Возвращенная, обновленная, юная. Нет, что я говорю! Ты лучше, чище, намного красивей. У тебя глаза цвета граната. Да, да, иногда на их дне появляется гранатовый свет. У нее были другие глаза, гораздо менее драгоценные. И вся она была не такая. В ней было много обманного, ложного.

И он заговорил о той с таким страстным негодованием, что я смутилась. Ведь ее уже нет.

De mortuis aut bene aut nihil*. Осуждаю его, а сама... Самой-то небось приятно. Ведь он любил ее, а я, оказывается, ревнива даже к прошедшему.

Много играю. Тетя Туся довольна, ей нравится, когда я играю. В эти минуты можно увидеть совсем другую тетю Тусю. Даже блеск очков пропадает. А то и вовсе снимет очки, подопрет кулачком щеку и с подобревшим лицом бормочет: «Славно, Машенька. Ну еще поиграй».

Был сильный дождь. Мы сидели на террасе в плетеных креслах. И в этом дожде забрела на участок женщина. Она была без зонта и прикрывалась нелепой сумкой. Она кого-то искала, но мы ничем не могли ей помочь. Она ушла, мы смотрели ей вслед, а зонта у нас тоже не было. Внезапно он потемнел лицом и быстро вышел на улицу, не прячась под ветками елок. Так он стоял на виду у меня, засунув руки в карманы.