Педант - Овчинников Олег Вячеславович - Страница 2

Однако наслаждаться комфортом, пусть минимальным, мне пришлось недолго.

– Видишь, какие окошки? Круглые окошки! – услышал я за спиной знакомый голос и внутренне подобрался. – Сейчас Тимоша сядет к окошку и полетит домой. Да? Как самолет гудит?

Тимоша с удовольствием замычал, и я узнал, что самолет гудит примерно так же, как шумит водопад. А еще – понял, что выспаться этим утром мне, похоже, не суждено. Некоторое время в душе еще теплилась надежда, что знакомая пара пройдет мимо, но вскоре истаяла и она.

– Извините, вы не могли бы… – раздалось над ухом. – Ой, это вы?

– Да, это я. – Я открыл глаза и поморщился – надеюсь, со стороны казалось, что от солнца. – Вам, наверное, нужно место у окна?

– Если вы не против. Правда же, странно, что мы с вами…

– Ничего странного. Мы же регистрировались вместе. Теперь вместе летим, – сказал я, пряча в голосе тоску о шести часах полета, на которые возлагал большие надежды. Место у иллюминатора я уступил с легким сердцем, все равно вид из него открывался не лучший. Можно сказать, никакой.

Дождавшись, пока новые соседи усядутся, я занял кресло у прохода и закрыл глаза в надежде урвать хотя бы пару минут блаженного беспамятства.

– Тише, Тимоша, видишь, дядя спит. – Девушка перешла на шепот, который был лишь самую малость тише обычной речи, но раздражал почему-то даже больше. – А мы сейчас тихонечко посидим, посмотрим в окошечко… Что там? У-у!.. – Спустя секунду разочарование сменилось деланным восторгом. – О-о! Смотри, Тимоша, крыло! Как самолет крылышками машет?

– У-у-у-у! – сказал Тимоша, а одно из «крыльев» задело кончик моего носа.

– Ой, извините! Мы больше не будем. Тише, тише, Тимка, все! Давай лучше книжечку почитаем. Какую ты хочешь?

Ребенок что-то мяукнул, и, уж не знаю по каким признакам, но мама распознала в мяуканье «Колобка».

Кстати, конец у сказки оказался совсем не таким, какой мне запомнился с детства. В новом варианте Колобку удавалось скрыться от лисы, оставив в ее пасти бог весть откуда взявшуюся палку. «А жаль, – подумал я, когда неугомонный кусок теста проделал эту операцию в четвертый или пятый раз. – Сожрала бы его, и дело с концом. А я бы немного поспал».

Наконец мама перестала читать и спросила:

– Хочешь сок? На. Вот трубочка.

Через две минуты, заполненные шелестом целлофана, я все-таки открыл глаза. Ребенок увлеченно возился с пакетиком, внутрь которого была запаяна пластиковая трубочка.

– Давай помогу, – вызвался я, отбирая у малыша пакетик. – Смотри, раз – и все. Держи свою трубочку.

Ребенок посмотрел на меня, как на убийцу Колобка, и, задрожав подбородком, отвернулся.

– Что же вы наделали! – вздохнула мама. – Он всегда достает трубочку сам. Надо было только надорвать пакетик.

– Извините, – пробормотал я. – Не знал.

– Ладно, ничего. – Она достала из сумки новый пакет яблочного сока с еще нетронутой трубочкой, которая была извлечена из целлофана по всем правилам.

Напившись, Тимка, к счастью, задремал. Мама подняла разделяющий их подлокотник и уложила голову ребенка себе на колени.

И все-таки, сколько ей, интересно? – пытался определить я, украдкой скашивая глаза. Узнать возраст ребенка было куда проще.

– Сколько вашему Тимоне? – спросил я вполголоса.

– Как вы его назвали? – неожиданно нахмурилась мама.

– Как и вы. – Я растерялся. – Тимоня.

– Только один человек называл Тимку так, – холодно сказала она, покачала головой – я с ужасом заметил, что ее подбородок тоже начинает дрожать – и ответила: – Полтора. Вернее, год и семь.

«Что за день! – подумал я. – Неловкость на неловкости!» И пролепетал:

– Простите, я вас, кажется, чем-то…

– А мне скоро двадцать один, – невпопад ответила она, глядя исподлобья, с вызовом, потом опустила глаза и неожиданно поведала мне историю своей жизни. Ничего особенного, ни слова сверх того, о чем и так можно было догадаться по блестящим карим глазам, по кругам вокруг них и по этому ее «скоро двадцать один», но я вдруг почувствовал, что не так уж сильно хочу спать.

– Что ж это я, – спохватилась в конце. – Тимку разбудим.

– Пусть поспит. – Я протянул руку, чтобы погладить кудрявую макушку мальчугана, но наткнулся на тонкие пальцы его мамы и снова пробормотал:

– Извините.

Она кивнула и отвернулась к иллюминатору, я – в другую сторону.

Она совсем не в моем вкусе, подумал я. Слишком усталая. Слишком вся в ребенке. Мать-одиночка, по совместительству – секретарь-референт в мини-турфирме. Нет, нет… Слишком много дефисов!

Но что-то было в ней. Я так и не понял что, ни тогда, ни сейчас.

Поэтому не стану кривить душой, утверждая, что от этого случайного прикосновения между нами пробежала искра, из которой возгорелось пламя, в конце концов поглотившее… и тому подобные банальности. Лучше смалодушничаю по примеру кинорежиссера, которому нужно показать жизнь героев в развитии, но жаль тратить экранное время на незначительные подробности. Возьму и напишу по-простому, огромными буквами во весь экран:

Ну, и еще пара месяцев.

– Кто там?

– Я, Тимош, – признался я под звук отпираемой задвижки. А когда спустя пять секунд дверь распахнулась, неодобрительно покачал головой. – Опять босиком!

Тимка радостно кивнул, глядя снизу вверх своими голубыми глазищами, и посторонился, пропуская меня в прихожую.

– Ну, что же ты, начинай, – вздохнул я и пробормотал себе под нос: – Снимай куртку.

– Снимай култку! – потребовал ребенок, нимало не смущенный моей подсказкой.

Я кивнул своему отражению в овальном зеркале и сделал следующий прогноз:

– Мой руки.

– Иди мой луки! – сказал Тимка. – Вклютяй воду! Бели мыло!

Я послушно выполнил все требования, крикнул «Хорошо» в ответ на Аленино «Ужин через десять минут», прилетевшее из кухни, и взял в руки полотенце.

– Снимай блюки! – сказал ребенок, дергая за штанину. – Надевай халат!

– А где он? – обреченно поинтересовался я.

– В спальне! – ответил Тимка и всю дорогу до места возмущенно ворчал мне в спину: – Где же есё? Ох, нитего не помнит! Эй, ты тего еле-еле плетешься?

Разумеется, возмущение малыша было бы куда сильней, если бы я забыл спросить о халате.

Все время ужина Тимошка голодным беспризорником увивался вокруг стола. Требовал:

– Дай хлеб! – А когда я отщипывал кусочек, усугублял: – Есё!

– Сколько тебе? Два? Три?

– А-а. Столько! – Он показывал ладошку с прижатым большим пальцем.

Тимка всегда вымогал ровно четыре кусочка. Первый съедал на месте, второй относил маме, третий, изрядно потрепанный, возвращал мне, а четвертый, немного подумав, отправлял в рот вслед за первым.

После ужина наступало время следующего ритуала. Тимка забирался ко мне на колени и, тыча пальчиком в щетину над верхней губой, спрашивал:

– Вот балада?

Я мотал головой.

– Нет, это усы.

– Вот балада? – повторял он, опуская палец на сантиметр.

– Нет, это губы.

Маленький пальчик сдвигался еще ниже, вызывая к жизни новый вопрос.

– Это усы?

– Нет, – улыбался я. – Это как раз борода.

Ребенок удовлетворенно кивал, и серия вопросов повторялась сначала. Причем оборвать ее, ответив, например, «Да, пусть это будет борода», не представлялось возможным. Нечестный ответ повергал Тимку в кратковременный ступор, после чего указующий пальчик превращался в грозящий и все возвращалось на круги своя.

В свете ночника ребенок с разметавшимися по подушке кудрями походил на ангелочка. Я с трудом отобрал у спящей Алены книжку про Буратино, переложил Тимку в кроватку и наклонился, чтобы поцеловать его – теплая щека пахла украденной со стола конфетой, – после чего с сожалением погасил свет.

«Ужас, ужас!» – подумал я, рассмотрев зеленые цифры на часах, и провалился куда-то, едва сомкнув челюсти после отчаянного зевка.