Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 41

— Да, горяча ты, матушка… Что ж, признаюсь и я тебе. Ты права с Еленой, она была моим единственным шансом. Она — ваше слабое место, девочки. Дети и невротики всегда сравнивают себя с кем-то, пусть даже не отдают себе в этом отчет. Она, естественно, всю жизнь сравнивала себя с тобой. Посеять в ней сомнения оказалось так просто, что даже неинтересно рассказывать.

— Как ты завоевал мою дикарку?

— «Елена Прекрасная, я восхищаюсь твоими нежными и в то же время очень умелыми руками»… в таком ключе. Сироп. Твоя дочь падка на лесть, как и все вы, бабы.

— Это да.

— Оставалось мне только закрепить негатив позитивом и навесить на тебя побольше обидных ярлыков… Короче, я не о том хотел сказать. Ты, Эвочка, создала в доме идеальную атмосферу унижения и постоянно подпитывала ее. Так что без твоей помощи я бы не справился. Спасибо тебе за это — как матери и как боссу.

— Много говоришь, Саврасов, — шепчет Эвглена. — Где твоя ненависть?

И правда, что со мной? Чего я жду? Завершить месть — секундное дело. Если уж справедливость — то по полной…

— Ну же! Ну!

Отчего я убираю руку с ее шеи?

Не могу.

Эвглена беззвучно плачет. Я прижимаюсь лицом к ее обнаженному плечу, я слепо ласкаю ее грудь.

Не могу! Я до сих пор люблю эту женщину.

Адский выползень, утащивший меня в бездну, — как же я тебя ненавидел, пока ты была всесильна! Теперь, когда ты стала беспомощной и жалкой, я все тебе простил.

Ненависть — это форма любви.

И вдруг оказывается, что мои глаза тоже влажны…

Стрептоцид вытащил биксу из сухожарого шкафа и сказал озабоченно:

— Пробник цел. Будем заново стерилизовать или как?

— Зачем заново? — удивилась Елена.

— Инфекцию занесем.

Пробник в биксе — это пузырек с порошком серы. Если сера во время термообработки не расплавилась, значит, инструменты не стерильны и не готовы, значит, есть опасность внести в рану бактерии… Елена развеселилась.

— У нас «аккорд», коллега! Тебе Вадька рассказывал, что такое «аккорд»?

— Вадька рассказывал, — буркнул Балакирев.

— Трупу инфекция не страшна, — сказала Елена. — Ты, главное, успокойся. По первому разу непривычно, я понимаю.

— А чего непривычно? — браво расправил плечи Стрептоцид. — Нормальное потрошилово.

— Маньяк-самоучка, — пошутил Балакирев.

— Почему самоучка? Па-апрашу! Лауреат президентской стипендии!

— Трепачи, — с удовольствием констатировала Елена.

Впервые в операционной была отвязная, раскованная атмосфера. Тело Бориса Борисовича лежало на столе под лампой, полностью готовое к употреблению.

— Поехали, — сказала Елена.

Дружно сменили перчатки.

И закрутился маховик, изящно поименованный одним из участников процесса, как «потрошилово»…

…Руки членили на специальном столике, отставленном вбок от основного операционного стола.

Елена и Стрептоцид работали поочередно, давая друг другу отдых. Лишь Балакирев вкалывал без замен: раз за разом подносил контейнеры, в которые сам же и закладывал готовые фрагменты.

Контейнеры хранились в кладовке. Их пока еще хватало, мать была запаслива, однако Елена озабоченно прикидывала, что же делать, когда невероятный по объему заказ Неживого будет сдан… Разумеется, клиенты-москвичи исправно возвращали эту специфическую тару обратно, но Виктор-то Антоныч грозил отправить их не куда-нибудь — англичанам! Вряд ли оттуда вернется хоть что-то… впрочем, вопросом этим можно и нужно озаботить посредника.

— А хорошо придумано, — с восторгом сказал Стрептоцид.

Оказывается, его мысли двигались в параллельном направлении. Пока она возилась с плечевым суставом, он подробно рассматривал один из контейнеров.

— Ваша система перевозки мяса проста до гениальности, коллега… — Стрептоцид причмокнул. — С виду — кастрюлька как кастрюлька, а внутре у нее… сюрпрайз! Где делают?

— На заводе «Ленинец» в Питере. Конверсионное производство. Только их ведь совсем для другого делают, это уже мать под наши дела приспособила.

Система и впрямь была проста и эффективна. Абсолютно герметичные «кастрюльки» были предварительно обработаны охлажденным газом, затем закрыты. В таком виде они ждали своего часа сколь угодно долго.

— Не говори «мясо», — ворчливо произнесла Елена. — Говори «игрушки». Привыкай пользоваться рабочей терминологией. Специфика товара требует осторожности и такта, особенно в переговорах.

— А правда, что у твоей досточтимой мамаши погоняло «Купчиха»?

— Погоняло у блатных. У порядочных людей — ники или псевдонимы.

— «У порядочных»!.. — Балакирев раскатисто хохотнул.

— Чего ржешь?

— Кошерно сказано!

— Заявка на роман «Идиот», присланная неизвестным автором, — прокомментировал Стрептоцид.

Все улыбались. Было весело…

…Когда занялись нижними конечностями, Елена спросила:

— Кстати, а тебя почему называют Стрептоцидом?

Добровольный помощник объяснил:

— Потому что я только в первую секунду кажусь сладким. На самом деле я горький.

— А лыбишься по-доброму.

— Улыбка, моя госпожа, это чисто животное движение, изначально предназначенное устрашить врага — показать зубы, оскалиться. (Он с удовольствием продемонстрировал свои клыки. ) То есть ничего доброго в улыбке, по здравому размышлению, быть не может…

Он поправил очки испачканным в крови пальцем.

…Когда Борису Борисовичу вскрыли брюшную полость, Елена изрекла, обращаясь к его изрядно укороченному телу, лежащему на хирургическом верстаке:

— «Обрюхатил», говоришь? Хорошее слово… Я думаю, ты мне с три короба наврал, принц. Небось, не от твоего дружка, а от тебя самого та девчонка и залетела. А ты ей взял и криминальный аборт прописал… фельдшер…

Это поразительно, но Елена была права! Жаль, что никто не мог в этот момент подтвердить ее ослепительную догадку…

…Когда очищенную от лишних деталей голову укладывали в контейнер, Стрептоцид полюбопытствовал:

— Неужто и такая безделушка в дело идет?

— Да в книге одной написано, что сырой мозг на тарелке — это завтрак для чемпионов. Вечная молодость и все такое. Кое-кто поверил.

— Автор книги, разумеется, из Москвы.

— Не помню, а что?

— У нас все приличные авторы в Москве, это общеизвестно. Ты сама, кстати, не пробовала…кх-кх… сей завтрак для чемпионов? Вдруг правду написали?

— Во-первых, с меня хватит и вороньего мяса…

— Пардон муа?

— Неважно, проехали. Во-вторых, я и так номер один.

— А вот это — точно…

…Когда оставшиеся от разделанной туши субпродукты побросали в мусорный мешок, когда в коридоре вырос штабель готовых к транспортировке контейнеров, когда мужчины, с разрешения хозяйки, тяпнули по паре глотков неразбавленного спирта, Вадим Балакирев сгреб в охапку обоих компаньонов и сообщил им, блаженно заглядывая в лица:

— Понтово! Йесс?

Елена содрала с руки перчатку и провела пальцем по его забрызганной красными капельками щеке:

— Что понтово, медвежонок?

— Все понтово, что в кайф.

Он был, по обыкновению, краток, но емок…

…Когда позвонил посредник, обещанный полковником Неживым, товар был уже спущен вниз, в кабинет Эвглены Теодоровны.

Новая знать благополучно обживалась во дворце страданий.

— Теперь-то ты можешь все рассказать? — говорю я Эвглене.

Она долго молчит. Наконец рожает:

— Могу.

Она уже не плачет, и совершенно зря. Если долго оплакивать себя, целеустремленно обезвоживая организм, — возможно, не пришлось бы просить супруга сыграть роль Отелло.

— О чем ты хочешь спросить, Саврасов?

— Да хотя бы куда вы деваете все то, что от нас отрезаете.

Опять молчит.

— На что пошли мои ноги? — почти кричу я. — А моя рука?!