Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 40

— Это случилось, когда я еще был в фельдшерском училище… молодой был, не умел сказать «нет»… в общем, делал аборт одной девчонке. Мой бывший одноклассник ее обрюхатил, она ко мне за помощью прибежала. Девчонка вроде тебя, пятнадцать лет… было… кто ж знал, что у нее нарушение свертываемости крови? Умерла от кровопотери, так быстро, что я сообразить ничего не успел. Прямо там, у нее на даче…

— Короче, ты в Москву от уголовного розыска сбежал.

— Да не бежал я! Училище успел закончить… Она никому не сказала, что ко мне обратилась, даже своему парню. Его, кстати, через месяц машина сбила. Насмерть. У девчонки папаша — известная в городе фигура… печально известная. А Виктор Антонович меня с улыбочкой спрашивает: как ты думаешь, существует ли для безутешного отца срок давности за такое преступление? И если отец погибшей узнает, кто автор неудачного аборта, какая смерть ждет этого эскулапа — быстрая, как твоего дружка, или они что-то поизящнее придумают? Вот такие вилы. С одной стороны — вы с Эвой Теодоровной, с другой — саратовский бандюк.

— Давно ты «стучишь» Неживому?

— Давно.

— Еще до нас?

— Почему? До вас меня никто не трогал. Не пошел бы я к вам, ничего бы не было.

— Ну и когда он тебя вербанул?

— Да только первый месяц я работал спокойно. Потом Виктор Антонович остановил меня возле квартиры, которую вы мне отдали в пользование…

— Откуда взялись копии ключей?

— Удалось снять слепки. Сначала от будуара и от вот этого вот сейфа. (Борис Борисович показал взглядом на дверцу в стене. ) В один из тех моментов, когда… ну, ты понимаешь… когда Эва Теодоровна несколько размякает. Во всяком случае, в уборную она с собой ключи не брала… (он кивнул в сторону туалета )… а уже потом я сюда проник без приглашения, открыл сейф и снял остальные копии ключей.

— Где ты научился это делать?

— Виктор Антоныч дал мне воск, или как там эта штука называется. Непосредственно копии изготавливал уже он сам.

— Понятно. А зачем было выпускать этого… из подвала?

— Неживой приказал.

— Ты хоть знаешь, КОГО выпускал?

— Он сказал, там преступник, скрывающийся от правосудия.

Елена долго, долго смеялась, не могла остановиться. Даже новые соратники смотрели на нее с удивлением. Потом она спросила:

— Как же ты не побоялся, что тебя первого прирежут?

— Неживой посоветовал сказать ему «Приятного аппетита».

— Это могло не сработать.

— А еще просил передать, дословно, поклон со всем решпектом от Витюши.

— Заветное слово джунглей, — улыбнулся Стрептоцид.

— Значит, три раза ты выпускал его на прогулку, — подытожила Елена. — По приказу Витюши.

— Почему три? — испугался Борис Борисович. — Два.

— Как это — два?! Мент — раз, тетя Тома — два, Сергей — три.

— Только два раза, Елена! С разницей в сутки. Сначала — в ночь с субботы на воскресенье, потом — нынешней ночью. Чем хочешь клянусь!

— Кто-то уже клялся в любви, положив руку на диссертацию, — проворчала Елена.

— Ну, я не знаю… Зачем мне врать?

— Вроде незачем. Кухонные ножи кто с кухни крал, ты?

— Я.

— А зачем один нож спрятал? И где?

— Не прятал я никаких ножей!

— Боря! — укоризненно сказала Елена. — После первой ночи один нож пропал. Если не ты его спрятал, то кто?

— Не знаю! — истерично выкрикнул Борис Борисович. — Я тебе все рассказал! Когда ты меня развяжешь?

Елена по-прежнему сидела на кровати, задумчиво похлопывая рукой по матрасу. Потом вдруг встала.

— Я давно хотела тебе кое-что сказать, Борька, да все к слову не приходилось. Если не сейчас, то уже никогда не скажу.

— Да? — напряженно спросил Борис Борисович.

— Прежде чем клясться в любви, хорошенько выучи текст.

— Не понял…

— Могу на французском. Avant de dire tes serments amourex, il faut mieux apprendre le texte . Опять не понял? Тогда на английском: Before making a declaration of love, learn the script properly .[19]

Борис Борисович непроизвольно поморщился:

— Лучше так: Before swearing in love, learn the script properly .

— А мне нравится первый вариант, — бросила Елена, выходя из будуара.

Вернулась она со шприцем.

— Что это? — аспирант опять задергался, изо всех сил пытаясь вырваться.

— Сомбревинчик.

— Ты же обещала! Ты обещала, дрянь!

— Я тебя обманула. Ты меня вон сколько раз за год обманывал, а я тебя — всего один раз…

Пока Балакирев держал его руку, она вкатила наркоз в вену.

— Теперь в потрошильню? — спросил Балакирев.

Обмякшее тело освободили и погрузили на каталку.

— Добро пожаловать в новую пищевую цепочку, — сказал посерьезневший Стрептоцид.

…Дворцовый переворот завершился, подумал Саврасов, спешно срывая гарнитуру и рассовывая подслушивающую аппаратуру по карманам.

Пока эта компания нелюдей режет и пилит чужую плоть, превращая людей в человечину, я решаю наконец пообщаться со своей супругой.

Она давно уже очухалась; но в себе ли она? Непросто удержать разум на таких виражах судьбы — кому как не мне это знать. Она лежит неподвижно. Под тремя капельницами сразу: противошоковая терапия в полный рост (заботливая дочь подстраховалась). Свободная рука пристегнута к кровати, как и положено новеньким. Со мной разговаривать не пытается, хоть наши койки и соседствуют. Смотрит в потолок…

Я смотрю на нее. И одна-единственная мысль скачет в моей раскаленной голове, как мячик в тесной комнате: дождался! ДОЖДАЛСЯ!!!

— Все еще тошнит? — спрашиваю ее.

— Не тошнит, — отвечает Эвглена. — Просто тошно.

Монотонный, заторможенный голос.

— Тошнит, тошно… Эвочка, мой глаз оттенки дерьма не различает.

— Надо было тебе первым делом язык отрезать, а уже потом все остальное.

— Язык? Это почему?

— Отстань.

— Как тете Томе?

— Тамара сама себе отрезала язык.

— Зачем?

— Чтобы я ей поверила. И я ей тогда поверила.

— О, какие у вас тут страсти были. А мой-то тебе зачем?

— Я знаю, это ты настроил Ленку против меня. Свернул девчонке мозги. Потом натравил меня на ее парня… Боже, только сейчас догадалась… только сейчас…

— Жаль.

— Жаль? Чего?

— Что ты догадалась. Я мечтал, как рассказываю тебе об этом. Как ты вдруг понимаешь, что запеленатая тобой добыча тебя укусила, и этот укус смертелен, что никакая ты больше не паучиха, а такая же муха, как все мы тут, и никто тебя не хватится, и жизнь закончена, хоть страх и гонит мысли по извилинам, а сердце — кровь по жилам…

— Хватит, Саврасов, — сказала Купчиха, повернула голову и посмотрела на меня. — Убей меня, Саврасов.

— К…как?

— Как хочешь. На твое усмотрение.

Вот это поворот! Вот уж вираж, так вираж!

Убить ее?

Сползаю с кровати. Встаю перед Эвгленой. Наши головы — почти на одном уровне. Убить ее… Почему нет?

— Ты серьезно?

— Это твой час. Закончи свое торжество красиво, ты же художник.

— Я кузнец.

— Вот именно.

— Я не убийца, в отличие от тебя.

— Дай мне руку, Саврасов… (Я выполняю ее просьбу. ) Страшная ручища. Как я любила ее… все эти месяцы…

— Все эти месяцы ты меня медленно укорачивала. Твое чувство прекрасного дорого мне стоило.

— Эту великолепную руку я бы ни за что не тронула. (Она кладет мою пятерню себе на шею. ) Знаешь, я ведь решила остановиться и больше не менять мужей. Ты был в безопасности, ты меня полностью устраивал. Жаль, не нашла времени сказать тебе это… Ну же. Сожми пальцы.

Шея ее тонка, горяча и подвижна. В артерии отчаянно бьется пульс. Сжать пальцы — как просто… Или лучше подушкой? Чтобы никаких следов. Елена подумает — последствия шока. Психогенная асфиксия, судороги гортани…

— А видеокамера? — напоминаю. — Ведется запись.

— Система испорчена. После случая с Сергеем я психанула, стукнула по пульту.