Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

Дядя Сережа смотрел из дальнего угла невозмутимо. И не успел ничего сказать, потому что в дверь снова позвонили.

На этот раз явилась техничка Роза. С запиской.

– А-а! Ну и ладненько, что родители дома! К директору вас, значит! Вместе с им! – Она бородавчатым подбородком указала на вставшего в дверях Инки. – Достукался, голубчик! С учителями драки затевает…

Она была не просто уборщица и курьерша, она себя считала тоже вроде бы педагогом…

– Иннокентий, что ты натворил? – Серьги-полумесяцы под ушами у матери заметались, как спугнутые с варенья осы.

– Ничего я не натворил. Сами полезли…

– Собирайся немедленно! – Теперь он был уже не „рыбонька“ и „ласточка“, а „моя вечная головная боль“.

– Не пойду… – сказал Инки, сразу погружаясь в привычную угрюмость.

– Как это ты не пойдешь?! Тебя вызывает директор!

– Пусть она сама идет. В… – Инки полностью назвал место, куда следовало идти Фаине Юрьевне.

– Иннокентий! – И мать размахнулась. Впрочем, скорее для вида.

Инки без труда отклонился. Сказал с ноткой злорадства:

– Я не Иннокентий, а Смок.

– Ты мне еще поговори! Одевайся!.. Не успеешь приехать, как подарочки… Сережа, ты извини. Видишь ведь, как оно…

– Яся, не спеши, – сказал дядя Сережа. Негромко и без выражения. – Давай сходим без него. Ты и я.

– Да… но…

– Что „да“, что „но“, – сказал дядя Сережа по-прежнему бесцветно. И… в то же время с ощутимой твердостью. – Сходим, я сказал. Это наше дело…

Он мельком глянул на Инки и обратился к Розе:

– А вы ступайте, голубушка. Скажите там, что мы скоро будем…

Роза, фыркнув, исчезла.

Инки лег на свою тахту. Не смотрел, не слушал, как мать и ее летчик собираются уходить. Часы тикали, и это, несмотря ни на что, было хорошо.

– Не смей исчезать, пока мы не вернемся, – велела мать из прихожей. Проявила остатки родительской власти.

А зачем было исчезать? Он задремал.

На леске появились Желька и Сим.

– Привет, – сказал им Инки. – Почему вас долго не было?

Они промолчали. Но не обидно, а так… Знаешь, мол, сам, где мы были. Инки знал. Сим и Желька иногда отправлялись в путешествия по леске, натянутой сквозь космические пространства. Им там было интересно и радостно. Они шагали бок о бок, взявшись за руки. Для земного жителя (сперва и для Инки тоже) было непонятно, как можно идти рядышком по не имеющей ширины струне. Но в том пространстве это получалось. И у Инки получалось, когда он шагал вместе с ними. С недавних пор Сим и Желька стали брать Инки с собой (правда, нечасто). Они скакали, кувыркались, прыгали через его голову, а он шел с опаской. Все-таки страшновато в звездной пустоте, среди пролетающих рядом комет и вертящихся неподалеку планетных шариков. Конечно, сорваться со струны было нельзя. Ведь рядом – ни Земли, ни других увесистых небесных тел, которые обладали бы силой тяжести. Притягивала к себе только леска, с нее – никуда. Можно было идти по ней сверху и снизу (хотя где там верх и низ!), можно было видеть Жельку и Сима не только рядом, но и над собой (или под собой), все равно не сорвешься. Поэтому страх постепенно исчезал, оставалось только сдержанное веселье и замирание от окружающей звездной тайны…

Сим и Желька взяли с собой Инки и на этот раз. И даже поучили его не просто шагать по струне, а кувыркаться и прыгать на ней („Не бойся, падать некуда!“). И у него стало получаться. Но хлопнула дверь, звездный мир исчез. Вернулись мать и дядя Сережа.

И стал слышен их разговор.

– Все-таки, Сергей, я порой не понимаю тебя. Это же школа, а не диспетчерская. А ты…

– Просто я был точен в определениях.

– Но ведь все-таки он затеял драку с учительницей! Это же…

– Яся, не было драки. Учительницы изложили события с точки зрения своей дамской истеричности. Сделали из мухи слона. Мальчишка просто выхватил коробок. Свою собственность, кстати…

– Но его поведение…

– А их поведение?

– Но есть „Правила для учащихся“. Это… все равно как ваш пилотский устав. Ты же сам говорил: его всегда надо выполнять…

– Есть устав, а есть конкретные ситуации. И устав требует их учитывать…

– И все же зря ты так с ними. Мальчику еще учиться в этой школе, такое обстоятельство тоже надо учитывать…

– Не будет он там больше учиться, – ровным (уже знакомым) тоном сообщил дядя Сережа.

– То есть… я не понимаю… а где…

– Возьмем с собой.

– Но мы же хотели… Мы договаривались, что сначала… что надо посмотреть…

– Ну, договаривались. Теперь иная ситуация. Передоговоримся…

Инки слушал эти речи отстраненно. При словах о „дамской истеричности“ он испытал короткий толчок удовольствия, понял, что ругать его не будут, но тут же опять как бы отключился. Словно говорили не о нем. Даже слова „возьмем с собой“ не зацепили его. То ли не понял сразу, то ли было все равно…

Мать и дядя Сережа продолжали спорить еще о чем-то (вернее, спорила мать, а он лишь ронял короткие ответы). Инки перестал вникать. Пока не услышал, как мать спросила с накалом:

– А если он не захочет?

Дядя Сережа ответил не сразу. Впервые что-то сбило его уверенность.

– Да… это вопрос… – И он шагнул к двери Инкиной комнаты. Спросил с порога: – Можно к тебе?

– Да, – глядя в потолок, сказал Инки. (Под потолком, зацепившись ногами за леску, висели вниз головой красные, как морковки, Сим и Желька; они смотрели с веселым любопытством. Но Инки внутри себя веселья и любопытства не ощущал, холодновато было…)

Летчик вошел, сел на табурет спиной к окну. Его лицо на фоне серого, но резко-светлого дня было почти неразличимо.

– Можно вопрос?… Даже несколько вопросов…

Инки чуть шевельнулся: можно, мол… Сим и Желька насторожили уши на перевернутых, с обвисшими волосами, головах.

– Вопрос номер один: как тебя называть? – по-прежнему ровно и негромко спросил дядя Сережа. – Я заметил, что при слове „Кеша“ тебя коробит…

– Коробит. Меня зовут Смок… – (Не говорить же ему „Инки“.)

– А меня Сергей. Годится и по фамилии – Егошин. И не надо „дядя“, звучит глуповато. И можно на „ты“.

– Понял, – отозвался Инки, обмениваясь взглядами с Желькой и Симом. Те покачивались (а ходики говорили „дагги-тиц“). „Буду звать „Егошин“, – решил Инки.

– Вопрос два. Раз ты человек понятливый, то сообразил, я думаю, что мы с твоей мамой теперь муж и жена…

Инки опять молча шевельнулся: нетрудно, мол, догадаться.

– Ну и… – сказал дядя Сережа (то есть Егошин).

– Что?

– Как ты к этому относишься? – спросил Егошин, и стало вдруг заметно, что ровность его тона не столько от крепкого характера, сколько от зажатой неловкости.

– Никак, – честно сказал Инки. – Она в таких делах со мной не советуется…

– Жаль… – откликнулся Егошин. И поскрипел табуретом.

Инки шевельнулся третий раз: не знаю, мол, что ответить.

– А… тогда еще хочу спросить. Если не секрет, конечно… Зачем тебе нужна была та муха… Из-за которой скандал.

Сим и Желька повисли неподвижно. Ждали: скажет ли Инки „не твое дело“ или… Инки знал, что коротко сказанная правда порой решает вопросы лучше всякой ругачки.

– Муха жила в этой комнате. Любила качаться на маятнике. Я к ней привык. А она ко мне… – (Тронуть бы висок у глаза, ну да ладно…) – Потом она… умерла… Я решил закопать, положил в коробок, чтобы после уроков… А в школе с утра обыск, против курильщиков…

– В принципе ситуация понятна… А что, объяснить там все это было нельзя?

– Там?– сказал Инки. – Кому?

– Ясно. Про это вопросов больше нет. Вернемся к прежнему… Мы с твоей мамой любим друг друга.

Сим и Желька закачались вразнобой. Потом замерли.

– Ну и… на здоровье, – согласился Инки (хотя сперва чуть не сказал „мне-то что“).

– А ты ведь тоже любишь ее… маму…

Инки всегда было неловко говорить про любовь. Про всякую. Он промолчал, как бы спрашивая: „И что дальше?“

– И, значит, вот что. Самое правильное: всем троим нам жить вместе. Одной семьей…