Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Парамонов Борис Михайлович - Страница 116

Выяснить точку зрения компетентного исследователя на проблему девальвации писательского труда, - так означает тему беседы Надежда Григорьева. - Социальные отношения - вот что интересовало Берга. Это нормально. "Текстом" уже не интересуется никто.

А вот что говорит сам Берг:

Для меня литература, как и любое творчество, - это создание некоей модели игры, которая предлагается читателю как способ выиграть. Каким образом эта модель создается - значения не имеет. Сколько инвестиций труда вложено в ее создание - также неважно. Кстати, дороже всего стоит имя, в которое труд инвестировался, может быть, 20-30 лет назад. Важно другое: в состоянии ли эта модель увлечь достаточное число читателей из достаточно важных для социального пространства референтных групп, чтобы мысль о выигрыше и желание выигрыша сопровождали и подталкивали их на игру. Имеет смысл учитывать инвестиции читательского внимания. Сегодня об иных способах легитимизации, иначе как рыночных, следует забыть.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я-то, простак, думал отвлечься от тяжелых мыслей о России, прибегнув к привычному литературному дурману, но современность не отпускает - и тут нагнала со своими разговорами и терминами. Опять эти инвестиции, будь они неладны.

Надежда Григорьева тоже не лыком шита. Берг ее отнюдь не шокировал, она непринужденно подхватывает разговор:

Когда мы говорим о социальном пространстве, когда мы говорим о ценности, мы уже используем псевдомарксистский дискурс, вошедший в моду со времен революции 68-го года, и не можем избежать понятия труда. Парадокс русской культурологии в том, что она игнорирует понятия труда и производства, говоря о ценности. Между тем любая западная современная статья, посвященная социологии и экономике культуры, пестрит понятиями labor и production. Видимо, сказывается идеология советской эпохи, до сих пор мешающая совку абстрагироваться от "истмата". Труд в русском менталитете фигурирует либо в значении дискредитированного лозунга ушедшей эпохи, либо в узком значении "затраты труда" и "трудовые навыки", сиречь "приемы".

"Приемы", взятые в кавычки, - это презрительный плевок в сторону Шкловского. Нынешние в гробу видели такой эстетизм. Берг согласен:

Оценивать, позиционировать - могут только определенные институции. Не об эстетических же пристрастиях нам говорить, при условии, что эстетика почти всегда есть производная от социального интереса.

В конце беседы Надежда Григорьева задает сакраментальный вопрос: Что же делать России? Берг в ответ:

Понять, что культура - это, прежде всего не эстетика, а социально ориентированные практики, результат социальной конкуренции, полезной для общества. Мне кажется, такие социологи, как Рональд Инглегарт, Гидденс, Драккер и, прежде всего Пьер Бурдье, могли бы оказать положительное влияние на русскую культуру, избавив ее от комплексов неполноценности и превосходства, показав, что любое явление имеет социальное измерение, в том числе и физическое тело.

Как говорил один популярный киногенерал: ну, блин, вы и даете! Особенно умиляет разговор о псевдомарксистском дискурсе, который нужно усвоить в России после 68-го года (имеется в виду не Прага, а парижский студенческий бунт). Вопрос возникает: а 17-й год для России не важнее 68-го? тот "дискурс", который был в России до 68-го, равно как и после, - он марксистский или псевдо? И как насчет моды на него? Понятно, что истматчик Чесноков и диаматчик Спиркин - это не Маркс и Энгельс, и даже не Драккер с Бурдье; но как бы и ни лучше последних, в общем-то, повторяющих, только на новомодной академической "фене", зады вульгарного социологизма: все-таки в СССР с определенного времени не писали, что Гоголь - представитель психоидеологии мелкопоместного дворянства, а Пушкин - крупного, но разорившегося. А Берг - не Михаил, но собирательный, то есть русский интеллигент, о котором "Вехи" еще писали, - опять наживку проглотил: ни Конт, ни Кант, ни Маркс с Энгельсом Россию не спасли, так Рональд Инглегарт спасет!

И не эстетика, получается, существует, не искусство, а стратегии и практики, определяемые, виноват, позиционируемые референтными группами. Как известно, одна из самых важных - владельцы художественных галерей, решающие, что из нынешнего дерьма гениально, а что просто дерьмо. Это называется валоризация. Проблема настоящая в том, что выбора сейчас вообще нет, искусства нет. Ибо искусство, стоящее того названия, может существовать только в рамках высокого культурного мифа. Культуру большого стиля создает всегда и только миф. Мифов сейчас нет у передового человечества. С одной стороны, это как бы и хорошо, способствует всяческому реализму, здравому смыслу и экономическому процветанию. Но, с другой стороны, в такой культурной ситуации и не ждите ничего, кроме Голливуда, и хавайте его. Пипл хавает, как сказал какой-то телевизионный самозванец. Но Григорьева и Берг, люди культурные, хавают Бурдье за истину. Это верно, что России полезно выучиться социальной конкуренции и прочим штукам, но не новая псевдоэстетика этому выучит. Все-таки искусство отдельно, а экономика - отдельно. А Берг предлагает публике очередную ромовую бабу.

В общем, такие разговоры от Путина отвлечь не могут. Да и не должны. И лучше говорить об экономике, имея в виду именно ее. Лэйбор и продакшн в России - это тема, что ни говори, не эстетическая. К сожалению. Чем вводить в эстетику темы псевдореалистические, лучше вернуться к реальности, к наблюдению реализма жизни, как любил говорить Коля Красоткин. И какие же темы действительно существуют, приходя на ум в первую очередь при любом упоминании Путина?

А вот Патрик Тайлер их перечисляет в воскресной Нью-Йорк Таймс (от 26 марта, день российских выборов). Числом девять. Это: коррупция, экономика, подотчетность органов власти, непотизм во властных кругах (кронизм, как говорят в Америке), сбор налогов, общественное здравоохранение, Чечня, армия и соотношение центральной власти с местными. А можно все эти девять позиций, все эти слова заменить одним: Чечня. Ибо это сам Путин сказал, спрошенный однажды о Чечне: да что о ней говорить специально, когда у нас кругом Чечня!