Инфернальная музыка - Фостер Алан Дин - Страница 67

– Ладно, среди нас есть исключения, – раздраженно согласился Газерс. – А ты, дядя, что имеешь рассказать?

Джон-Том пустился в воспоминания.

– Это было давным-давно. Я учился в колледже, решал, дотягивать ли на адвоката или оставаться с любимой музыкой.

– Да уж, трудный выбор.

Циммерман хихикнул:

– А ты сомневаешься? Ты моих родных не знаешь.

– Вот что, дядя, только не надо тут мне ныть про родню, – осерчал Газерс. – Мои предки в Скарсдейле живут, снобье, каких свет не видел.

Я для них паршивая овца, и когда бываю дома, вожу гостей через дверь для слуг, чтоб ты знал! Друзья моих предков говорят, что я своих знакомых по помойкам собираю, прикинь.

– А мои предки считают, мне самому на помойке место, – пробормотал Циммерман.

– Я надеялся, если группа прогремит, моя родня… – Газерс оборвал фразу, и Джон-Том понял, что под маской спокойствия прячется настоящий страх. И одиночество. Эта троица – просто большие дети, для них музыка – весь мир. И вот их обидели, обокрали, даже пустякового мотивчика не оставили в утешение. Разве они не заслуживают сочувствия?

– Я верну вам музыку. – Он с удивлением услышал страсть в своем голосе. – Она наверняка там, вместе с остальной.

– Ты уж поосторожней, приятель, – предостерег Хилл. – Хинкель с виду сущее чмо и поет, как сливной бачок, но парень он не слабый. Я это серьезно говорю.

– Ничего, нам встречались субчики и покруче, – Мадж погладил рукоятку меча. – Правда, чувак? Ты отвлечешь его песенками, а мне, можа, подвернется шанс маленько раскроить клепаную глотку. Оченно трудно колдовать, када у тебя из шеи торчит полфута стали.

– Поговорим о его возможностях. – Джон-Том повернулся к Газерсу:

– Ты бы не мог получше описать тех, кто ему помогает?

Гитарист состроил кислую мину.

– Толку не будет. Похоже, они сменяют друг дружку по его прихоти.

Достаточно будет сказать, что он там не одинок. Вокруг Хинкеля собрались таинственные силы, и они ему конкретно симпатизируют.

– А хуже всего то, – добавил Хилл, – что он все еще поет. Типа, сам для себя. Постоянно. Если день погожий и ветер в нашу сторону, не услышать его невозможно. – Он глянул на клубящиеся злые облака. – Скажи спасибо грому.

– Маленько странноватый гром-то, – заметил Мадж, – шума много, а молний нету.

– Лично я так считаю, – решил поделиться своими предположениями Циммерман. – Хинкель до того паршиво поет, что у стихий начинается мигрень, и для природы этот гром как бы способ выражения протеста.

– Кто услышит Хинкеля, тот возненавидит, – добавил Хилл. – Это наш лозунг. Мы даже несколько песен на эту тему сочинили. Музыку он у нас отобрал, но стихи придумывать не мешает. Такая задачка ему не по зубам.

Газерс энергично кивнул:

– У нас тут свободного времени уйма. Уже двойной альбом составили.

– На его лице появилась мечтательная мина. – Кто услышит, обторчится… Эх, вернуться б домой…

Хилл вдруг выпрямил спину:

– Эй, ребята, что это с вашей ручной гармонией?

Музыкальное облачко, гудя и звеня, лучась и искрясь, понеслось вверх по склону, затем остановилось, покрутилось, сияя, вокруг невидимой оси и вернулось. И повторило красноречивое приглашение, а потом еще раз.

– Беспокоится. – Джон-Том поглядел на Маджа. – Ладно, хватит разговоров. Решили делать дело – не будем откладывать.

– Ага, чувак, тут я с тобой согласен. – У выдра решительно блестели глаза. – Не, ты тока вообрази: мир без музыки! Под че прикажешь зенки заливать? Под че на танцульках выдрючиваться? Под че красотку…

– Идем. И тихо. – Джон-Том двинулся за нетерпеливым облачком. Через два-три шага оглянулся. – Парни, вы с нами? Вы рискуете потерять не меньше, чем любой другой.

Музыканты обменялись взглядами. Хилл высказался за всех:

– А фиг ли? Что еще он может нам сделать?

– И то сказать, – согласился Шплиц-Циммерман.

Газерс поравнялся с чаропевцем:

– Мы пройдем с вами, чисто конкретно, сколько сможем, и постараемся помочь, но особо на нас не рассчитывайте. Этот Хинкель, гад, слишком хорошо нас изучил. – Он зашагал вверх по склону. – Только на одно надеюсь: застать его в спокойном настроении.

– Да что я, по-твоему, безголосых придурков не слышал?

Джон-Том осторожно перешагнул через гнилой пальмовый ствол.

Гитарист оглянулся:

– Нет, друг ты мой чаропевец, по-настоящему безголосого придурка ты еще не слышал.

Глава 22

Склон уверенно набирал крутизну, уступ громоздился на уступ. Время от времени Джон-Том помогал коротконогому выдру, но покамест риск сорваться не возникал. Преодоление даже самых труднодоступных участков требовало только решимости, чувства равновесия и крепкой хватки.

Джон-Тому восхождение давалось относительно легко, однако у Маджа, обычно неутомимого, участилось дыхание, превратившись в надсадное «пых-пых-пых». С высотой растительность неуклонно редела. Музыкальное облачко вело скалолазов вперед и вверх.

– Слышишь?

Джон-Том остановился прислушаться и передохнуть.

Мадж кивнул.

Воздух заполнялся нежным, деликатным шелестом. Звуки были расплывчаты, но слух не резали, их громкость увеличивалась с каждым шагом.

– А че, не так уж плохо, – выразил свое мнение выдр.

– Это не Иероним. – Газерс развернулся влево. – Слышите? Вон оттуда!

По склону горы струилась музыка. Отчетливо улавливались протестующие, страдальческие ноты, и это побудило искрящееся облачко юркнуть за спину Джон-Тома и зазвенеть, как напуганный будильник.

Целые такты, выломанные из своих так-товых черт, неслись по поверхности музыкального потока гармоническим плавником. Реверберации, отдельные ноты, переборы, посвист, эхо погребального плача, взревывание маршей – все бессистемно роилось и смешивалось в мелодичном селе. Музыка пронеслась мимо них песчаной бурей, состоящей не из пыли, а из нот, ударила по барабанным перепонкам безумной какофонией, какой не состряпать и десятку объединившихся композиторов-авангардистов.

Она мощно потянула к себе музыкальное облачко, но крошечный комочек гармонии прижался к спине Джон-Тома, спрятавшись за дуару, как за щит.

И появился лишь после того, как сель пронесся мимо, потеряв по дороге несколько случайных арпеджио.

– Эхма, кабы я мог такое лабать!

У Циммермана звенело в ушах.

– Это никому не под силу.

Газерс тряс головой, словно хотел очистить уши от застрявших в них нот.

– Она повернула и пошла в гору.

Хилл, уперев руки в бедра, хмуро глядел вверх.

– Вот так всегда: музыка течет и течет к нему, но никогда не возвращается. Он ее всасывает, как прорва. – Ударник встретил недоумевающий взгляд Джон-Тома и пояснил:

– Хинкель.

За главным потоком карабкались вдогонку вялые ручейки музыки.

Джон-Том шагнул наперерез одному из них, похожему на квартет Моцарта в интерпретации Джона Колтрейна – но лишь похожему. Он знал: все мелодии, кроме творчества «Панкреатического отстоя», принадлежат этому миру. Он убрал ногу, аккорды устремились вверх, но ему показалось, что возобновили они движение неохотно.

А вдруг сумасшедший Хинкель набрал достаточно сил, чтобы воровать звуки и на родине Джон-Тома? Представьте только: на Земле не останется рока и металла, рэпа и блюза, джаза и фолка, классики и кантри-вестерн, национальной и мировой музыки. Послушать этих несчастных лабухов – так Хинкель способен похитить все до последней колыбельной. Джон-Тому не хотелось жить в мире, лишенном музыки, будь то его родной мир или какой-нибудь другой.

Над головой раскатился гром, напомнив ему, что предстоит работа.

Вот тут-то и обрушился на чаропевца кошмарный вой.

Он съежился. Не столь чувствительный Мадж тоже скрежетал зубами.

Это было похуже, чем царапанье ногтями по классной доске. Или даже вождение пилочкой для ногтей по обнаженным нервам.

Не обладали иммунитетом к этой напасти и спутники.