Мой бесполезный жених оказался притворщиком (СИ) - Павлова Нита - Страница 13

— Я открою окно!

— Там сидеть не на чем!

— Подоконник достаточно широкий!

Обиженно фыркнув я попятилась назад и, зацепившись за ступеньку, все же полезла вниз. Аргументов у меня не осталось, а ссориться не хотелось. К тому же я действительно боялась высоты, и, уступи мне Платон, вряд ли мне бы хватило духу довести начатое до конца. Скорее всего, все закончилось бы тем, что я рухнула бы вниз с оглушительным визгом. Хорошенький бы вышел тогда подарочек, просто чудо.

— Эй, — крикнул Платон. — А торт?

— Вот сам и забирай, — сварливо крикнула в ответ я. — Считай, что я его уже вручила.

Я не видела себя со стороны, но интуиция подсказывала, что у Платона управляться с коробкой выходило куда успешнее. Он спокойно спустился по лестнице, не заваливаясь куда-то вбок на каждом шаге. Распахнул шторы, положил коробку на подоконник и наконец толкнул тяжелые створки, распахивая окно и пропуская в комнату прохладный ночной воздух.

В слабом лунном свете его волосы казались серыми, и я наконец обратила внимание на то, что с восстановленным режимом питания Платон стал выглядеть заметно лучше. Все еще так, словно одеваясь он постоянно куда-то спешил, но теперь одежда не висела на нем мешком. Часы, пока что свободные от уроков этикета, Платон тратил на дополнительные занятия с капитаном Раскатовым.

После стольких часов на плацу — не удивительно, что он немного загорел.

Теперь Платон хоть немного походил на нормального человека, и, будь я на месте автора, я бы непременно сделала главным героем именно его.

Только подумав об этом, я немедленно ощутила злость. И эта злость была направлена на Надежду Змееву, главную героиню, у которой, похоже, не было ни вкуса, ни глаз. И почему она не могла обратить внимание на Платона?

Он ничем не хуже цесаревича!

Конечно, я пока не видела того Илариона, но вот если чисто гипотетически судить по тексту романа, то во что там было влюбляться? Как по мне, так он не был ни интересным, ни остроумным.

Да даже большую часть работы по продвижению сюжета сделал Платон!

Ох.

Я немедленно одернула себя.

Какая странная мысль, я что, его мать, какое мне вообще до этого дело?

Платон молчал.

Я молчала.

Я не продумывала свой план так далеко и теперь не знала, что говорить, но все же я нашла в себе силы сказать:

— С днем рождения.

Платон замер возле окна, вцепившись в коробку. Я не умела читать настроения по спинам людей, но он так ничего не ответил. Ну, видимо, он не особенно рад меня видеть. И раз так, то лучше и не надоедать.

— Это все, что я хотела сказать. И я… я пойду.

— Куда?

— А?

Платон наконец повернулся ко мне лицом, оставив ленты на коробке в покое.

— Я должен один есть торт? — обиженно спросил он.

Эх, ты еще того торта не видел.

— Платоша, если хочешь, то я останусь!

Но Платон уже вернулся к разворачиванию торта, видимо, решив, что и так сказал слишком много. Если так подумать, то он сегодня прямо-таки превысил свой лимит.

Я осторожно подошла к Платону как раз в тот момент, когда он наконец расправился с подарочными лентами и развернул коробку.

Торт выглядел еще хуже, чем когда я его запаковывала, крем по бокам смазался, а часть фруктов и вовсе отвалилась, но губы Платона дернулись в намеке на улыбку.

Эта улыбка пронзила мое сердце, и я почувствовала как на глаза наворачиваются слезы умиления.

Я мысленно пообещала — на следующий год, или через год, не сейчас, но однажды я придумаю, как заставить самого графа притащить тебе торт, а пока.

Пока у тебя будет хотя бы этот.

Глава 8

Четыре года спустя

— Я уже начинаю скучать по тем временам, когда из тебя слова было не вытянуть, — сквозь зубы пробормотала я.

— Ах, я тоже скучаю по тем временам, когда ты звала меня Платошей, — не остался в долгу Платон, и, готова поспорить, смешно надул щеки стремясь продемонстрировать обиду. — Почему ты больше меня так не зовешь?

— Потому что это кто-то маленький и милый. А в тебе, — я бросила на него быстрый взгляд, — ничего милого нет!

Это, конечно, была неправда.

Он был милый.

И Платошей я его звала. Но только редко и про себя.

И ещё — когда мне что-нибудь было нужно.

— Это потому что ты выжила всех наставников по этикету, что у нас были. Сначала старика Бонье, надеюсь его карета угодила в канаву по дороге в город. Потом был, эм, не помню.

— Плетнев, — подсказала я.

— Точно, — прищелкнул пальцами Платон, и немедленно принялся в извинении раскланиваться по сторонам, откуда донеслось вежливое покашливание и совсем невежливое шиканье. — Лаврентий Онуфриевич. Я запомнил его как Горошка!

На нас немедленно обрушилась новая волна шиканья.

— Лучше бы ты запомнил, что на балах нельзя орать.

Если оружием Бонье были голодовка и линейка, то Плетнев пошел дальше — он несколько раз попытался поставить нас с Платоном на горох за допущенные ошибки. Платона это не волновало. Он просто разгребал горох и спокойно стоял коленями на полу, насвистывая себе под нос.

Вот только на беду господина Плетнева, свидетелем этого эпизода стал граф.

Неудачливого наставника выставили в тот же день.

Да я для этого вообще ничего не сделала!

— Мы так далеко не продвинулись, — вздохнул Платон. — И даже госпожа Чайкина не смогла ничего исправить, вот насколько мы оказались безнадежны.

Госпожа Чайкина помимо этикета должна была также учить нас музыке. И тогда в нашу жизнь вернулась линейка. За каждую неверно сыгранную на фортепиано партию она лупасила ей по пальцам. Видела старуха плохо, попадала редко, но графу и этого было достаточно.

И тут на самом деле, я снова была не при делах.

Нажаловался Платон.

Тем не менее, взяв на заметку мой успешный трюк с Бонье, Платон упирал на то, что достается преимущественно мне, так что у графа просто не могло быть иной реакции, кроме как выгнать госпожу Чайкину безо всяких сожалений.

Отчаявшись найти приличного учителя, в дальнейшем он предпочитал учить нас сам.

Или привлекал к этому нелегкому и заранее обреченному делу матушку.

Ну, когда у кого-то из них, конечно, было свободное время, что случалось нечасто.

Поэтому в итоге — я могла, приложив некоторые усилия, отличить космею от нимфеи, Платон саблю от пистолета, в остальном же мы являли собой настоящий кошмар высшего общества.

Хоть прячь и говори, что так и было.

Граф бы с радостью так и поступил, вот только от приветственного бала в Императорской академии деваться было некуда. По решению администрации академии в этом году он заменял церемонию посвящения.

Вероятно, они хотели начать учебный год на позитивной и привычной всем ноте.

Традиционно в Императорскую академию принимались магически одаренные дети аристократов. У кого-то дар просыпался раньше, у кого-то позже, но в общем целом как правило это случалось к шестнадцати годам. Иногда способности так и продолжали дремать, поэтому за полгода до поступления все приезжали в столицу на обязательные тесты.

Тесты также позволялось сдавать простолюдинам, для них выделяли специальный день. И несмотря на то, что вот уже который год находились те, кто свысока смотрел на таких учеников, и предлагал вовсе запретить им поступать в академию, делать этого было нельзя.

Неконтролируемый магический дар мог обернуться огромной опасностью не только для самого человека, но и для всей империи.

Тем не менее это было такой же редкостью, как и отсутствие хоть какого-нибудь дара у аристократа, поэтому аристократические семьи старались так или иначе брать обнаруженных среди простолюдинов магов под опеку. Иногда опека над таким ребенком обеспечивала в будущем очень ценного союзника при дворе.

Я до последнего планировала не ехать в академию.

В романе говорилось, что Дафна владела магией молний, но мои способности к управлению молниями не проявлялись очень долго. И я уж было понадеялась, что они и вовсе не проявятся. Я же не была настоящей Дафной, а магия была тесно связана с душой мага.