Создатель сказок (СИ) - Крынов Макс - Страница 43

Знаешь, как это выглядит с моей стороны? Как идиотство, не меньше. Я понимаю твою точку зрения, но допусти — хотя бы однажды — что не только ты можешь быть прав! Просто представь, что прав я, и на самом деле симбионт абсолютно безопасен! Поставь себя на моё место и подумай, каково мне, человеку, знающему про абсолютную безопасность симбионта наблюдать, как ты всеми силами отказываешься от средства спасти любого из нас от рухнувшей с крыши сосульки, от удара головой об уголок ванны, и от тысяч других нелепых смертей!

— У каждого человека должно быть право на собственное мнение! Я здесь глава рода! Я!

— А теперь у тебя просто выбора нет. Остается жить, как жили, и выяснять мою правоту эмпирически. Вот теперь я не собираюсь нарушать никаких твоих приказов. Теперь мне незачем этого делать. Главное уже произошло — моя семья защищена, и ты уже не отыграешь этого никакими операциями.

— Что же ты наделал?.. — покачал головой отец.

— Расширил возможности твоего тела! Вычеркнул добрую половину причин, которые могли тебя убить! Только не говори, что когда ты раньше резко вставал с кровати, у тебя не темнело в глазах. Я тебя спас, пусть даже против твоей воли! Давай, скажи, что у тебя никогда не кололо сердце, не сдавливало грудь! Ты даже к целителям не обращался: какой-то странной ментальной гимнастикой пришел к выводу, что это выставит тебя слабым, и гордо шел к могиле!

От такого напора отец даже малость опешил.

— Ты мог…

— Поговорить? Предупредить, посоветоваться? Да ты меня даже слушать не стал бы, сказал, что все решено! Тебе нужно минимум несколько месяцев, чтобы принять факт, что я взрослый! Сжиться с этой мыслью, понять, что мое мнение имеет вес, а мои слова — нечто большее, чем лепет ребенка. И даже тогда ты будешь считать себя умнее, дальновиднее и взрослее. Это родительская точка зрения, которую очень сложно сменить: ты помнишь, как я в пеленки писал, как первое слово сказал. Я в твоем восприятии только недавно в первый класс пошел, и вдруг — заимел мнение и не такое, какое есть у тебя! Я пытался уговорить тебя, убедить, но ты не слушал меня. Симбионт… я не уверен, что даже если бы я предоставил тебе диссертации или даже живого ученого, который твердил бы о безопасности операции, ты разрешил бы ее провести. Потому что ТЫ уже решил, как будет лучше. ТЫ уже все для себя определил, и переубедить тебя, выбить из обозначенной тобою колеи, практически невозможно. Да! Решил и сделал! Потому что если ты не видишь, что вся семья скачет на краю обрыва, то я это вижу!

Теперь уже я начал чеканить шаг по железному полу, а отец стоял, скрестив руки на груди, и слушал.

— А тут ещё эти Липовы, Соколовы, Григорьевы, Салтыковы и прочие представители древоптичьих семейств. Имперские дознаватели опять же, до полной радости.

— Да заметил я, что ты ведешь себя иначе, — уже обычным тоном сказал отец. — Такое нельзя не заметить — слишком кардинальная смена поведения. Все, кто живет в доме, обратили на тебя внимание. Но если бы ты не рассказал, в чем дело, я бы списал на переходный возраст.

— В семнадцать?

— Да начхать. Гормоны, переосмысление своей жизни на фоне расставания с Алисой, подростковый бунт. Разве мало возможных причин? Но ты и сам все прекрасно объяснил. Знаешь, когда я понял, что с тобой что-то произошло? Даже не за столом, когда ты Алису домой отправил. Кажется, в этот же день, но чуть позже. Когда написал мне и спросил номер нашего кадрового специалиста и оформил какую-то девчонку на должность секретаря. Вот это был настолько не свойственный тебе поступок, что я сразу заподозрил неладное. Но моя вера в то, что ты из будущего, не дает тебе карт-бланша на свинство и любые поступки, которые ты посчитаешь нужными. А теперь давай, сотри мне память, измени мысли, выруби или заставь обо всем забыть, как ты уже, возможно, делал ни один десяток раз, и пойдем в палату. Я уже продрог.

Вздыхаю.

— Ты прав, я спокойно могу переписать тебе, маме и вообще кому угодно отношение к симбионту, копаниям в мозгах и любой другой теме. Но я этого не делал ни для тебя, ни для любого другого человека из нашей семьи. И твое отношение к ситуации — явное тому доказательство. То, что ты не хлопаешь меня по плечу и не говоришь «молодец, сынок, не побоялся и сделал», само по себе говорит о том, что я не рылся в твоих мозгах. И без твоего разрешения я в твоей памяти копаться не стану!

Вот тут я слегка слукавил. Если у родных пойдут сдвиги на почве подселенца, придется проводить сеансы терапии.

— Я тебя услышал. В общем так, давай договоримся. Ты поступил перед нами всеми некрасиво, и я, как твой отец, вправе выбрать тебе наказание, несмотря на весь твой гонор и выпячиваемые напоказ прожитые годы. Во-первых, ты составишь мне полную инструкцию по своему симбионту. Чем он питается, как развивается, что от него ждать, и чего не ждать. Во-вторых, ты составишь брату и сестре программу тренировок и принесешь мне на согласование. Мне с матерью тоже составь.

— Справедливо. Сделаю.

С первым пунктом проще всего — на ходу перекидываю мысленный пакет данных хобгоблину, который сидит у нас дома в сторожке, пусть набивает в текстовый редактор. Со второй задачей придется повозиться, но опять же, ничего сложного.

— И в третьих, ты не лезешь ни в какие расследования касаемо Вероники. Не ищешь виноватых, не давишь на следователей.

— И как ты собираешься уладить это дело? Я еще не был у Салтыковых, но…

— И не будешь! — Сверкает глазами отец. — ДЕЛО. УЖЕ. УЛАЖЕНО! Их глава принес мне извинения — лично приехал, пока ты играл в сыщика. Он же рассказал, как было дело, причем без утайки. Сообщил, что по его команде лекарь рода накачал Веронику целительской маной, и попросил прощения за это, и за поступок сына. Именно Салтыков оплачивает палату, в которой лежит твоя сестра. Именно он выплатил неплохую компенсацию за травмы Вероники — девять миллионов рублей. Этого хватило бы и на реабилитацию, и на отличного целителя, который восстановил бы ей все травмы, когда стало бы можно влиять на ее организм. Кирилла убрали из города до окончания расследования, так что ты его не найдешь. А еще Салтыков вскользь упомянул, что с врагами нашего рода в последнее время творятся очень неприятные вещи, и он очень не хотел бы, чтобы с его сыном случилось что-нибудь подобное. Айдар, я тебя прошу, как отец сына: не трогай Кирилла! Не надо поднимать волну!

— И ты взял деньги? — неверяще спросил я.

— Да, я взял деньги! Иногда это так работает: люди ошибаются и возмещают свои ошибки деньгами. Я тебя уверяю, если бы прошел суд, все уладилось бы теми же деньгами, но их однозначно было бы меньше, а Кирилл получил бы максимум условный срок. Я бы не взял их, если бы с Вероникой произошло что-нибудь непоправимое, но с ней все будет в порядке, о чем ты сам нам сказал в палате.

— То есть, подонок не получит по заслугам? — все еще не мог поверить я.

— Именно. Подонок не получит по заслугам, а Вероника получит деньги, на которые сможет купить себе как спорткар, так и квартиру, где будет устраивать посиделки с подругами. А мы не получим холодную войну еще с одним родом, как могли бы. Не на все проблемы в ответ нужно ломать лица и судьбы, Айдар! Хватит нам древоптичьих семейств.

Качаю головой.

— Я бы поступил иначе.

— Может, мне сразу передать тебе место главы клана, а? Ты не стесняйся, говори! Если уж я не могу диктовать свою волю сыну, и тот ведет себя, как взрослый, и знает, как нужно, то пусть и занимается делами рода, а я уже птицами покомандую на старости лет.

Отец смотрел на меня серьезным давящим взглядом, и непонятно было, шутил ли он. Проверять я не рискнул, а то и в самом деле сделает меня главой рода, и придется копаться во всех бумажках, разбираться с рутиной. Нет, меня такое не интересует.

— Я понял насчет Кирилла, — с усилием говорю то, что говорить совсем не хочется. — Пока я его не трону, обещаю. Но если Вероника откажется от денег и пожелает, чтобы с тем, кто ее сбил, произошло то же самое, то мы вернемся к этому разговору.