Джони, оу-е! Или назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 29

Я знал, что советские тренеры не любили работу с железом, а некоторые и вовсе запрещали ученикам работать со свободными весами. Железо использовалось лишь для развития мышц, которые задействованы в ударе. В остальном же главной целью тренировок была прокачка выносливости. Полчаса прыжков со скакалкой, считали они, были намного эффективнее, чем жим лёжа или подъёмы на бицепс.

С этим я был категорически не согласен.

Советские тренеры взяли за основу игровой стиль, хорошо подходивший для любительского бокса, но категорически не подходивший профессиональному. Советский боксёр, как правило, работал с дальней дистанции, преимущественно прямыми ударами. Такая манера была довольно энергозатратна и уменьшала возможность нанесения нокаутирующего удара, однако, этой базы вполне хватало на три полных раунда.

Но не для меня. Мне нравились длинные удары, но, как бывший борец, мне больше нравилась средняя с работой по корпусу и клинч, с переходом на броски. Это если один на один.

Тренер наблюдал за моими «экзерсисами[2]» молча и, не встревая в процесс, несколько тренировок, потом подошёл и спросил:

— Зачем ты тратишь время на отработку ударов по корпусу? Мы не защищаемся, а нападаем. В клинч не лезем, из углов уходим. Поэтому, ни на апперкоты, ни на короткие боковые в корпус время не трать. И вообще, кто тебе привил такую манеру бокса? Ты, что за границей жил?

— У моего друга есть видеомагнитофон. На нём мы смотрели запись боя Рубена Оливареса с Казаюси Каназава (это был мой любимый бой Оливареса). Там он победил, проведя три накдауна в четырнадцатом раунде, забив Каназаву. В ближнем бою, между прочим, ударами по корпусу и апперкотами, между прочим. И ещё, мне мой тренер говорил, что печень натренировать нельзя.

— Правильно говорил, — не обиделся Юдин, — но у нас бои по три раунда, а не по пятнадцать.

— А в драке сколько раундов? — спросил я чуть улыбаясь.

— Так ты в бокс пришёл, чтобы научиться драться? — недовольно спросил Юдин.

— А вы, зачем в бокс пришли, рисовать научиться, или на скакалке прыгать?

Юдин не нашёлся, что ответить и, покрутив головой, отошёл. Больше он меня не трогал, а, вроде как совсем про меня забыл. Ну и слава Богу, подумал я и продолжил тренироваться по своей схеме.

С самбо было проще. Выдумывать своё тренер не запрещал, а разминка была общей. В неё я немного добавил нестандартные упражнения на растяжку, которой мы занимались самостоятельно. Я сначала махал ногами, держась за защитный щит, а потом стал класть на него ноги. Щиты были высотой метра полтора. Единственное, что сказал тренер — «не порви связки».

На бокс я ходил по понедельникам, средам и пятницам, а на самбо по вторникам и четвергам, пропуская субботу. В музыкальную школу я ходил, как и на самбо два раза в неделю, только с часу до двух. И они были рядом.

В «музыкалке», я сильно события не форсировал, налегая дома на гаммы, вспоминая нотную грамоту.

Спросил Мишкиного отца, где можно раздобыть несколько штук простых старых наушников, что используют радисты.

— Это какие? Наушников много, высокоомные, низко…

— Да, самые старые типа «ТОН», а сопротивление — без разницы. Мне магниты с них нужны.

— Это к Семёнычу в Торговый порт надо. Ты бы и сходил сам. Заодно про чаки договоришься. И ещё… Семёныч закладывает за воротник, поэтому в долю его я бы брать поостерегся. Да и зачем? Что тебе надо он и так продаст. У него, кстати, много чего есть. Кладовка у него большая и почитай в личной его собственности. Хлам там один. Эти телефоны, которые ты наушниками называешь, списанные давно. Их и не выпускают уже. У меня пара штук есть, Мишку учил, но не отдам ломать. У Семёныча должны лежать. Я видел. Сейчас у радистов и телефонистов другие.

Вот я и решил сегодня съездить в порт, дабы проветриться, успокоить нервы и мысленно подготовиться к завтрашней экзекуции.

Преодолев горку напрямик по довольно крутой тропе, я вышел на кольцо автобуса номер тридцать один, идущего до вокзала и забрался в двойной «Икарус» — экспресс и за тридцать минут добрался до конечной. Там пересел на «единицу» и доехал до «Торгового порта». Евгения Семёныча вызвал по внутреннему телефону 3–62. Ещё когда Василий Михайлович мне его говорил, понял, что Семёныч мужик с чувством юмора.

— Евгений Семёныч, я от Василия Михайловича.

— Кто таков, этот Василий Ми-ик-халыч?

— Радистом на буксире портофлотовском работал. Ваш знакомый.

— А-а-а! Василий? Сейчас выйду.

Вышел Евгений Семёныч не «сейчас», а значительно позже. Он выглядел лет на шестьдесят и имел приличный, а не «алкашеский», как я ожидал, облик. На нём был надет серенький пиджачок, из под которого виднелась клетчатая рубашка и серые, но не от пиджака, слегка наглаженные брюки. Он прошёл вертушку, не глядя на вахтёра, подошёл ко мне, стоящему у телефона.

— Ты от Василия Михайловича? — спросил он тихо.

От него всё же слегка попахивало винцом.

— Ага, — прошептал я.

— Пошли, — сказал он и повернулся к проходной.

— Я внука, к себе проведу, — уведомил он охранника.

— Не положено, Семёныч, — не очень уверенно воспротивился из будки вахтёр.

— Он мне обед принёс. Не видишь, что ли.

Семёныч перехватил мою сумку и решительно дёрнул меня через вертушку. Мы поднялись на верхний этаж, на котором имелось три двери закрытыми на навесные замки. За одной что-то щёлкало.

— АТС, — подумал я и продолжил только что придуманную мной шутку. — Сам ты АТС, подумал Штирлиц, щёлкая от холода зубами в холодильнике.

Я улыбнулся.

— Это вам, от Василия Михайловича, — сказал я, показывая на сумку в его руках.

— Я так и понял, что ему что-то надо.

Семёныч поставил мою сумку на большой рабочий стол, частично занятый радиотехническим запылившимся хламом, и достал из неё газетный сверток с колбасой, хлебом и бутылкой водки. Водку мне выдал из своих запасов отец Мишки, а батон колбасы по два сорок и хлеб купил я сам.

— Серьёзная заявка у Василича, — сказал, качая головой Семёныч. — Могу не осилить.

— А вы всё не пейте, — пошутил я. — Завтра ещё день будет.

Телефонист посмотрел задумчиво на меня и спросил:

— Ты уверен?

Я кивнул.

— Ну, вот. В этом-то и разница между нами. Ты уверен в завтрашнем дне, а я нет. Придётся заночевать здесь, — показал он на диван. — Но сначала заявка. Что надо?

— Нужны телефонные разъёмы «чаки» с мамами.

— Ну, это понятно что с мамами. И всё? — в его тоне послышалось удивление.

— Нет. Телефоны типа «ТОН», «ТА», «ТД», и старые микрофоны, типа «МД-64». Старые, короче.

— Ого! Вот это я понимаю, заявка! Много?

— Всё, что у вас есть.

— Ого, себе! Так ты же не унесёшь всё! И стоит оно гораздо дороже этого.

Он показал на, стоящую на столе бутылку, и лежащие на газете колбасу и хлеб. Сглотнул.

— Назовите цену, — попросил я.

— Только обеспеченному человеку под силу, — сказал он тоном Коробейникова из «Двенадцати стульев» фильма режиссёра Гайдая.

— Согласен. Деньги против ордеров? Когда к вам зайти? — процитировал я Остапа Ибрагимовича.

Телефонист удивлённо посмотрел на меня.

— Достойно, достойно молодой человек. Значит, деньги при вас?

Я с готовностью приложил руку к груди.

Старик рассмеялся. Он «хе-хе-кал» и покашливал несколько минут. Потом вытер слёзы и сказал.

— Молодец! Повеселил старика. За это цену сброшу в половину. За всё всего червонец возьму. Пошли. Но ты ведь и впрямь сам всё не донесёшь. Да и Петрович может обидеться, что я так нагло имущество выношу. Хотя у меня на всё моё добро есть бумаги, но… Сам понимаешь…

Я не понимал и не собирался.

— Пойдёмте в закрома, — напомнил я о нашем «деле» цитатой из другого фильма про Остапа Бендера.

Семёныч уважительно выставил нижнюю губу.

— Силён! Если бы ты был чуть постарше, я б с тобой выпил. Тебе нужно да? Ну, эти телефоны, штекера?

— Мне! Я в кружке Дома Пионеров в радио-техническом кружке занимаюсь.