Метафизик 1 (СИ) - Дичковский Андрей - Страница 27

От созерцания красот Тальданора меня отвлекает скрип дверной ручки. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть зашедшего ко мне в каюту Ливе Манроуза. Что меня удивляет, так это шахматная доска, которую тот притащил под мышкой.

— В это трудно поверить, — произносит Ливе, посмотрев в сторону окна, — но говорят, что до гражданской войны Тальданор выглядел еще прекраснее. Но несколько лет кровопролитных сражений разрушили город почти что до основания, так, что потом с трудом удалось воссоздать его подобие. Хотя, если честно, думаю, все это брехня — из разряда, что раньше всегда было лучше.

— Наверное, так и есть, — говорю я, не зная, что еще тут сказать.

Инквизитор кивает и достает доску.

— Нам скоро придется расстаться, мистер Грэй — так почему бы напоследок не сыграть? Только на этот раз без форы. На равных.

Я пожимаю плечами, как бы говоря «почему бы и нет». Тем более, что развлечений у меня совсем не много. А если постоянно совершать в уме арифметические операции, можно и с ума сойти. По крайней мере, последней ночью мне уже начали сниться примеры, в которых я был вынужден делить на ноль. Кажется, я даже проснулся в холодном поту и долго не мог уснуть. Чертова математика.

Мы садимся на пол, быстро разыгрываем цвет — мне достаются белые — и принимаемся расставлять фигуры. Ливе выглядит уверенно. Он одет в черную с серебристым мантию и шляпу с вороньим пером — жених на выданье, не иначе. Любопытно, кстати, инквизиторам Альянса можно жениться? Или, вступая на службу, они обязаны принимать целибат? В очередной раз я убеждаюсь в том, что, по сути, ничегошеньки не знаю о стране, в которой меня угораздило очутиться.

Ливе Манроуз начинает с «е четыре», и после некоторых раздумий я решаю ответить симметрично. Дебют он разыгрывает уверенно и быстро, но я стараюсь не отставать. Кажется, я даже что-то вспоминаю из теории. Испанская партия, основной вариант. Весьма принципиальная схема за белых — точнее, за черных, если играть по правилам этого мира. На восьмом ходу, после того, как мы оба рокировались в короткую сторону, я беру минутную паузу на поразмыслить. Можно сыграть «дэ шесть», покрепче, после чего партия перейдет в долгие маневрирования... Я решаю, что на грани казни я не в том положении, чтобы делать этот ход, а потому задвигаю ферзевую пешку на два поля вперед, уходя в гамбитный вариант. Я жертвую центральную пешку, но взамен получаю неплохую фигурную игру на королевском фланге. Ливе выглядит удивленным, однако от жертвы он отказываться не стал.

— Сказать по правде, Грэй, — говорит инквизитор, делая защитные ходы в ответ на выпад моего ферзя, — я не в восторге от того, что мне приходится везти тебя сюда — однако и проигнорировать слухи о парне, побеждающем маститых шахматистов, я не мог. Сам понимаешь — работа обязывает.

— Ага.

Сделав очередной ход, Ливе вздыхает и добавляет:

— Вероятно, по мне не скажешь, но ловить юношей и девушек, решивших поиграть в шахматы или заняться арифметикой, совсем не доставляет мне удовольствия.

Мои ферзь, оба слона и конь заняли хорошие позиции по центру и на королевском фланге. Я подтягиваю на центральную вертикаль ладью с «а восемь», на что Ливе отвечает выходом коня на «дэ два».

— Так зачем вы выполняете свою работу, если она вам не нравится? — Моя ладья выходит на шестую горизонталь. — Исключительно ради денег?

— Не совсем. Есть то, чем я страсть как люблю заниматься в своем деле.

Предлагая размен ферзями, Ливе выдерживает паузу, словно призывая меня поинтересоваться. Я иду у него на поводу и, уведя ферзя от размена, осторожно говорю:

— И... что же это?

Края губ инквизитора разъезжаются по сторонам.

— Мое призвание, Грэй, это выискивать, ловить и казнить опальных метафизиков.

Я опешиваю на некоторое время, но все же стараюсь взять себя в руки.

— А что... — Я хмурюсь, когда Ливе двигает пешку «эф», оставляя своего чернопольного слона без защиты. Однако счет вариантов подсказывает мне, что это не зевок, но хорошо продуманная западня: черные отыграют у меня в ближайшее время одну из легких фигур, отобьются от атаки и получат решающий перевес. — Разве такое часто случается, что метафизик... нарушает законы?

— К сожалению, нет, не часто. — По лицу Ливе проскальзывает ухмылка. — Но люди подвержены страстям, и практически у всех метафизиков небывалое эго. Еще бы — вначале ты осознаешь, что входишь в группу избранных. Потом начинаешь разбираться в тайнах бытия и приоткрывать завесу мироздания, пытаешься влиять на метафизическую оболочку нашего мира... А уже потом, пренасытившись этим, ты задаешься вопросом: с чего вдруг я должен следовать каким-то ограничениям? Ведь я выше всего этого, я понимаю жизнь куда лучше, чем эти дуралеи-магистры, указывающие мне, как жить и что делать. И вот, ты начинаешь открыто дерзить сильным мира сего, принимаешься диктовать главам кланов — а то и целых доминионов — свои условия. — Не глядя на доску, Ливе делает очередной ход. — Ты соблазняешь их жен и дочерей, расстрачиваешь на особняки и любовниц выделенные Университетом гранты, убаюкиваешь нервозность в выпивке и дурманящих зельях. Тебя еще терпят за былые заслуги, но уже давно держат на карандаше. А потом, — Манроуз резко щелкает пальцами, — ты окончательно теряешь разум — убиваешь какого-нибудь лорденыша в порыве гнева, устраиваешь взрыв на полгорода из-за неточно вычисленного интеграла или, что еще хуже, заводишь интрижку с женой члена Высшего Совета Альянса. Вот тут-то терпение власть имущих окончательно иссякает, и они посылают за тобой такого, как я.

Ливе, наконец, делает паузу в своем монологе.

Я чувствую себя некомфортно — во-первых, из-за того, что приходится разменять часть фигур, и атака постепенно глохнет. Во-вторых из-за того, что Ливе придвигается все ближе и ближе ко мне. Его глаза горят, впервые за все время нашего знакомства, каким-то безумным потусторонним огнем, что навевает воспоминания о прорезающих вязкую тьму багровых сполохах. Не забывая делать ходы, инквизитор продолжает:

— Понимая, что ты натворил, ты бежишь прочь из Тальданора, как можно дальше за пределы Первого Доминиона. Ты думаешь, что сумел замести все следы, смог обвести всех вокруг пальца... И мы позволяем тебе так думать. Я жду, когда ты утратишь бдительность, когда удостоверишься в том, что опасность миновала. И тогда — какой-нибудь холодной зимней ночью — я приду за тобой. Я не убью тебя исподтишка и внезапно, о нет. Сначала ты услышишь мой свист. — Ливе, все еще с оскалом на лице, принимается тихонько насвистывать. Не знаю почему, но от этого свиста моя кожа тотчас же покрывается покрывалом из мурашек. — Ты начнешь суетиться, начнешь вспоминать боевую метафизику... вот только это тебе не поможет. Ты попытаешься сбежать, но я брошусь тебе наперерез. Я буду питаться твоим страхом, стану черпать в нем силы для того, чтобы ты осознал свои ошибки, чтобы пал на колени и принялся молить меня о пощаде... О пощаде, которой не будет.

Инквизитор замолкает, и несколько секунд я могу лишь ошарашенно моргать. Что вообще это сейчас было? Я пытаюсь собраться с мыслями, поскольку Ливе явно ждет от меня какой-то реакции.

— Невероятно увлекательная история, — наконец говорю я, стараясь не выдавать охватившего меня беспокойства. — Зуб даю, из вас вышел бы отличный писатель. Вот только я не очень понимаю, какое отношение все это имеет ко мне. Мы оба прекрасно знаем — таких, как я, суд почти никогда не оправдывает.

Мне приходится соглашаться на размен ферзей, после чего я оказываюсь в эндшпиле без пешки и с плохим слоном против маневрирующего по центру коня. У меня две пешки против одной на королевском фланге, но пешечная структура на ферзевом представляет собой дырявое решето, на которое уже нацелилась черная ладья.

— Между «почти» и «никогда» порой пролегает огромная пропасть, мистер Грэй. — Ливе поправляет свою шляпу. — Уж не знаю почему, но ты мне импонируешь, а потому мне не хотелось бы, чтобы тебя приговорили к казни.