Метафизик 1 (СИ) - Дичковский Андрей - Страница 24

Но затем перед глазами встает образ Фан Лина, лежащего в койке лазарета. Его слова, сказанные мне, когда я принялся извиняться и благодарить его за тот героический поступок...

На моем месте так поступил бы любой.

Подписав бумаги, обличающие лорда Минэтоко, я предам не только старика, но и всех остальных. Фан Лина, Элейн, Лиару, Хи Лийона, миледи Кьяльми, Кайядана и еще десятки людей, что желали мне только добра. Людей, что видели во мне — и, наверняка, продолжают видеть — шанс на переход к лучшей жизни. Людей, что верят в меня.

Так почему же мне самому в себя не поверить?

— При всем уважении, господин инквизитор, — стискивая зубы, наконец решаюсь я, — я понятия не имею, о чем вы говорите. Лорд Минэтоко не обучал меня игре в шахматы и всему такому.

Формулировка расплывчатая, но, по сути, я даже не соврал. По крайней мере, шахматам он меня точно не обучал. Да и те математические «темы», что мы с ним разбирали, я по большей части знал. А что не знал — то быстро вспоминал.

Инквизитор возвращается к креслу напротив меня и, хмурясь, садится за стол. Очевидно, он был уверен в другом ответе с моей стороны.

— Мистер Грэй, — произносит он с холодком. — Вы хорошо подумали?

— Зачем мне хорошо думать, если я говорю чистую правду? — бесстрашно глупо парирую я. — Лорд Минэтоко тут абсолютно не при чем.

— Тогда кто, если не он? Кто обучил вас игре в шахматы?

И вновь я медлю с ответом. Что мне делать? Сказать, что я научился сам, подсматривая за другими? Или признаться, что этому я научился в прошлой жизни? Интересно, свод законов Альянса Доминионов предусматривает подобные ситуации? А, может, мне следует просто молчать, высоко вздернув подбородок?

После долгих размышлений я все же решаюсь ответить:

— Видите ли... Я недавно потерял память, и ничего не помню о своей... предыдущей жизни. Если меня кто и обучал шахматам, я не вспомню этого при всем желании.

Ливе глядит на меня с огромным подозрением. Складывается ощущение, что не поверил ни единому моему слову. Скорее всего, я и сам не поверил бы этому, будь я сейчас на его месте, а он на моем.

— Вы осознаете, мистер Грэй, — чуть растягивая слова, говорит он, не сводя с меня взгляда, — последствия этого вашего решения?

Я осторожно киваю.

Инквизитор чуть подергивает плечами, как бы говоря «ну, как знаешь».

— Тогда подпишите здесь. — Ливе достает из шляпы лист бумаги, разворачивает его и протягивает мне, а следом и чернильницу с пером.

— Что это? — с легким вздохом уточняю я.

— Документ, подтверждающий признание о том, что вы играли в шахматы без чьего-либо подстрекательства.

Я выбиваю кончиками пальцев легкую дробь по столешнице. Сердце тревожно подпрыгивает в моей груди.

— Позвольте спросить, могу ли я...

— Вы ничего не можете. Подписывайте.

От недавнего благодушия инквизитора не остается и следа. Я пробегаюсь взглядом по документу, чтобы убедиться, что мне не подсунули договор на кредит с месячной ставкой в триста процентов — хотя, возможно, даже это было бы лучше, чем признание в игре в шахматы. Тяжело вздохнув, я вывожу в нижнем правом углу красивое «лорд Грэй» и сегодняшнюю дату.

Лицо инквизитора озаряется шальной ухмылкой.

— Отлично, — произносит он, забирая у меня бумагу. — А теперь...

Его слова тонут в грохоте шагов со стороны коридора. Мы с Ливе синхронно оборачиваемся к двери ровно в тот момент, когда та распахивается, предъявляя нам силуэт взмыленного и запыхавшегося лорда Минэтоко-Конфуция.

— Ничего не подписывай! — орет он мне с порога, потрясая посохом и начиная марш к столу, за которым мы сидим. — Ничего не подписывай без моего... — Конфуций осекается, видя подписанную бумагу в руках Ливе. — Ты уже все подписал, да?

Я угрюмо киваю.

Конфуций переводит взгляд с меня на инквизитора, потом обратно, и спрашивает:

— И... что именно ты подписал?

Я откидываюсь на спинке кресла и произношу, глядя в сводчатый потолок, что успел стать мне родным:

— По всей видимости... свой смертный приговор.

Глава 14

Все-таки судьба, эта эксцентричная паршивая сучка, знает толк в иронии.

Я хотел сделать перерыв от изматывающих каждодневных физических упражнений — пожалуйста, получите-распишитесь. Мечтал избавиться от приставаний миледи Кьяльми — никаких проблем, обращайтесь, работаем без выходных и перерывов на обед. Надеялся оказаться в столице Альянса — сию минуту, сударь, вот вам почетный эскорт из дюжины бравых вояк в серебристо-черных плащах.

Я размышляю об этом, сидя со скованными наручниками руками на деревянном ящике — настолько ветхом, что ящик этот, должно быть, застал основание Гусиной Гавани, приозерного городка, мимо которого лежит мой путь на эшафот. Само собой, настроение у меня паршивее некуда. Однако винить я могу исключительно себя: вот кто меня заставил столь скоропостижно подписывать признание? Не исключено, конечно, что даже без письменных показаний меня все равно арестовали бы и, посадив в фургон, отправили в путешествие на восток. Конфуций пытался что-то сделать, договориться с инквизитором Ливе Манроузом — но тот был неприступен, как скала, и неподкупен, как представитель госавтоинспекции во время антикоррупционной проверки. Мне даже не дали ни с кем попрощаться или перемолвиться словечком-другим — лишь когда люди в серебристо-черных плащах подталкивали меня к фургону у ворот крепости, я обернулся и увидел на парапете одной из башен крепости силуэты Лиары и Элейн. На мгновение мне даже показалось, что они обе плакали — но, подозреваю, то была лишь игра светящих в ночи фонарей. Ну, либо же это были слезы радости, почему нет. Кто ее поймет, эту переменчивую женскую натуру.

Путешествие до Гусиной Гавани обошлось без приключений. Практически все время я проводил внутри фургона, под пристальным взором конвоиров, закованный по рукам и ногам — похоже, инквизитор не на шутку беспокоился, что я где-то в рукаве припрятал короля и жду не дождусь того момента, когда смогу с его помощью вскрыть замки, а затем воткнуть заостренную фигуру кому-нибудь в глаз.

Я ведь произвожу впечатление человека, способного вонзить короля кому-то в глазницу, разве нет?

В пути я развлекал себя как мог — если решение сложных примеров в уме кто-нибудь согласится назвать развлечением. Однако, как бы я ни старался, рано или поздно мысли все равно неизбежно возвращались к тому, что меня ждет. Допросы, что вряд ли обойдутся без применения насилия. Инквизиторский суд. Вердикт, не подлежащий обжалованию. И казнь — хочется верить, что быстрая и безболезненная.

Я с присвистом выдыхаю, представляя, как толпа горожан будет восторженно рукоплескать, когда моя отрубленная гильотиной голова покатится по ступенькам помоста. Или что там применяется в этой цивилизованнейшей стране в качестве высшей меры казни? Виселица? Двуручный топор? Дыба? Стараясь об этом не думать, я верчу головой. Далеко на западе налитое багрянцем солнце неспешно спускается к горизонтали, делящей небо и озерную гладь. Вокруг меня, по дощатой пристани, снуют люди — в основном, грузчики и матросы. В отдалении, среди теней портовых улиц, мелькают горожане — простые работяги, для которых сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего и позавчерашнего. Когда я чуть разворачиваю корпус, то вижу выстроившиеся у причалов корабли — в основном, небольшие рыболовецкие шхуны, среди которых, как акула среди карасей, выделяются маститые торговые галеоны. Кажется, мы ждем, когда нашу дружную компанию подберет один из таких кораблей; подберет и повезет по Тейну, одной из крупнейших рек западной части материка, на восток, прямиком в столицу.

Возможно, перед смертью мне хотя бы удастся полюбоваться столичными достопримечательностями — если верить Конфуцию, Тальданор представляет собой шедевр архитектурных изысков. А то при виде этих портовых домиков и улочек, пропитанных запахами соли и рыбы, мне самому хочется поскорее залезть в петлю. Еще и какие-то горожане в темных балахонах с капюшонами снуют, разбившись на пары, рядом с нашей пристанью...