Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ) - Вудхауз Пэлем Грэнвилл - Страница 28

— Если мне придется есть крутые яйца в пять часов вечера, я за последствия не отвечаю. И почему крутые яйца, черт побери? Я ведь не школьник.

— Для нее ты школьник. Она на всех нас смотрит по-прежнему как на детей. В прошлое Рождество она подарила мне школьную повесть «Эрик, или Мало-помалу».

Фредерик вновь отвернулся к окну, свирепо хмурясь на омерзительное и гнетущее зрелище внизу. Не щадя в своем отвращении ни возраста, ни пола, он созерцал почтенных старушек на скамейках с библиотечными романами в руках с не меньшим омерзением и презрением, чем школьников, пробегавших мимо по дороге к купальням.

— Следовательно, подводя итог услышанному, — сказал он, — я узнаю, что мне предстоит пить чай с женщиной, которая не только всегда была помесью Лукреции Борджиа и прусского фельдфебеля, но, видимо, теперь превратилась в дряхлую развалину и практически свихнулась. За что, хотел бы я знать? За что? Ребенком я не терпел няню Уилкс, а теперь, в более зрелые годы, сама мысль о встрече с ней вызывает у меня нервную дрожь. За что я должен быть принесен в жертву? Почему именно я?

— Вовсе не именно ты. Мы все время от времени ее навещаем. Как и Олифанты.

— Олифанты!

Фамилия эта произвела на Фредерика странное действие. Он вздрогнул так, словно его брат был не терапевтом, а дантистом и только что вырвал у него коренной зуб.

— Она у них служила няней, когда ушла от нас. Ты ведь не забыл Олифантов? Я помню, как в двенадцать лет ты взобрался на старый вяз у края пастбища, чтобы достать грачиное яйцо для Джейн Олифант.

Фредерик саркастически засмеялся.

— Каким же я, значит, был ослом! Только подумать: рисковать жизнью ради подобной девчонки! Впрочем, — продолжал он, — жизнь стоит немногого. Пустое место — вот что такое жизнь. Ну да скоро ей придет конец. А тогда тишина и покой могилы. Эта мысль, — добавил Фредерик, — только и служит мне поддержкой.

— Джейн была очень хорошенькой в детстве. Кто-то сказал мне, что она стала просто красавицей.

— Бессердечной.

— Но ты-то что про это знаешь?

— Сущие пустяки: она притворялась, что любит меня, а потом, несколько месяцев назад, уехала погостить за городом у каких-то Пондерби и оттуда написала мне письмо, разрывая помолвку без объяснения причины. С тех пор я ее не видел. Она теперь помолвлена с субъектом по имени Диллингуотер, и надеюсь, она этим именем подавится.

— Я ничего про это не знал. Мне очень жаль.

— А мне так ничуточки. Я смотрю на это, как на счастливое избавление!

— А он не из суссекских Диллингуотеров?

— Я не знаю, какое именно графство ими кишит. Но если бы знал, то обходил бы его стороной.

— Во всяком случае, извини. Неудивительно, что ты так расстроен.

— Расстроен? — возмущенно переспросил Фредерик. — Я? Неужели ты полагаешь, что я стану мучиться из-за такой лгуньи? Я никогда еще не чувствовал себя счастливее и просто киплю радостью жизни.

— А, так вот, значит, что? — Джордж взглянул на свои часы. — Ну, тебе пора. До Маразьон-роуд отсюда пешком десять минут.

— Как я узнаю этот чертов дом?

— По названию над дверью.

— Какому названию?

— «Домик-Крошка».

— Господи! — сказал Фредерик Муллинер. — Не хватало только этого!

Вид, который он созерцал из окна брата, казалось, должен был подготовить Фредерика к жутчайшей гнусности Бингли-на-Море. Однако когда он вышел на улицу, гнусность эта явилась для него полным сюрпризом. Прежде он и не подозревал, что в одном маленьком городке может сосредоточиться столько всего язвящего душу. Он проходил мимо детишек и думал, до чего же омерзительными могут быть детишки. Он видел тележки уличных торговцев, и у него к горлу подступала тошнота. Дома вызывали у него брезгливую дрожь. А больше всего ему претило солнце. Оно озаряло землю с бодростью не просто оскорбительной, но, по убеждению Фредерика Муллинера, нарочито оскорбительной. Ему требовались завывающие ветры и хлещущие дождевые струи, а не отвратная бескрайняя голубизна. Не то чтобы коварство Джейн Олифант хоть как-то его задело, а просто ему не нравились голубые небеса и сияющее солнце. Он питал к ним врожденную антипатию, точно так же, как питал врожденную любовь к гробницам, и ледяной крупе, и ураганам, и землетрясениям, и засухам, и моровым язвам, и он обнаружил, что достиг Маразьон-роуд.

Маразьон-роуд состояла из двух чистейших тротуаров, которые уходили вдаль, окаймленные двумя рядами аккуратненьких особнячков из красного кирпича. Фредерика они ошеломили, как удар между глаз. Глядя на эти домики с их бронзовыми дверными молоточками и белыми занавесочками, он почувствовал, что в них живут люди, которые ничего не знают о существовании Фредерика Муллинера. И вполне довольны таким положением вещей. Люди, которых попросту совершенно не трогает, что лишь несколько коротких месяцев тому назад девушка, с которой он был помолвлен, вернула ему его письма, а сама, окончательно потеряв рассудок, согласилась на помолвку с человеком по фамилии Диллингуотер.

Он отыскал «Домик-Крошку» и нанес ему злобный удар бронзовым дверным молоточком. В прихожей послышались шаги, и дверь отворилась.

— Никак мастер Фредерик! Вас и не узнать.

Фредерик вопреки естественной мрачности, в которую его ввергли голубое небо и ласковое солнце, почувствовал, что на душе у него стало чуть легче. Им овладело нечто вроде пароксизма нежности. Сердце молодого человека не было дурным. В этом отношении, как ему казалось, он занимал среднее положение между своим братом Джорджем, обладателем золотого сердца, и такими людьми, как будущая миссис Диллингуотер, у которых сердце отсутствовало вовсе, а в няне Уилкс он заметил хрупкость, которая сначала удивила его, а потом растрогала.

Образы, запечатлевшиеся в нашей памяти с детства, стираются медленно, и Фредерику помнилось, что няня Уилкс ростом была в шесть футов, обладала плечами гиревика и глазами, которые горели жестоким блеском под щетинистыми бровями. А увидел он маленькую старушку с морщинистым личиком.

Он был странно взволнован и ощутил в себе силу и желание ее оберегать. Теперь он понял своего брата. Разумеется, этой хрупкой старушке надо потакать. Только зверь откажется ей потакать. Да, почувствовал Фредерик Муллинер, потакать! Даже если это означает крутые яйца в пять часов дня.

— Такой большой мальчик! — сказала няня Уилкс, сияя улыбкой.

— Вы так думаете? — спросил Фредерик с той же теплотой.

— Ну, просто маленький мужчина! И как принарядился. Идите-идите в гостиную и садитесь. Я сейчас принесу чай.

— Спасибо.

— НОГИ ВЫТРИ!

Громовой голос, сменивший звучавшее до этой секунды нежное воркование, подействовал на Фредерика Муллинера так, словно он наступил на мину. Стремительно обернувшись, он увидел перед собой не ласковую гостеприимную хозяйку, а совсем другую личность. Стало ясно, что в няне Уилкс еще сохранилось порядком старого огня. Ее губы были крепко сжаты, глаза грозно сверкали.

— Этоещечтотакоеразноситьгадкиминечищеннымисапожкамигрязьпомоимчистымполамневытеретьногиподуматьтолько! — сказала няня Уилкс.

— Я нечаянно, — смиренно ответил Фредерик, тщательно поелозил раскритикованными ботинками по дверному коврику и, пошатываясь, прошел в гостиную. Он чувствовал себя куда меньше, куда моложе и куда слабее, чем минуту назад. Его дух был сломлен.

И отнюдь не воспрял, когда, переступив порог, он увидел, что в кресле у окна сидит мисс Джейн Олифант.

Трудно предположить, что кого-либо заинтересует наружность девушки пошиба Джейн Олифант — девушки, способной беспричинно вернуть письма хорошего человека, а потом взять и обручиться с Диллингуотером, — но вот ее описание, и покончим с этим. У нее были каштановые с золотым отливом волосы, карие с золотыми искорками глаза, каштановые с золотым отливом брови, симпатичный носик с одной веснушкой на кончике, губы, которые, раздвигаясь в улыбке, открывали прелестные зубки, и небольшой, но решительный подбородок.

В данный момент губы не были раздвинуты в улыбке, но крепко сжаты, а подбородок выглядел не просто решительным, он напоминал таран очень маленькой боевой галеры. Она посмотрела на Фредерика так, будто он был запахом лука, и не произнесла ни слова.