Формула первой любви - Лубенец Светлана - Страница 9

– Зайчик, а это не ты, случаем, про «птичку певчую» писал? – не выдержала Настя Клюева. – Так красиво! Я Наде сразу сказала – прямо Лермонтов!

– Про птичку-то… – смущенно, но очень довольно улыбнулся Зайцев. – Про птичку – я…

– Ты? – всплеснула руками Власова. – Какой кошмар!

– А это тоже ты? – Муська сунула ему в руки листок со стихами, в которых ее глаза сравнивались с двумя прудами, а зрачки – с «игручими рыбками».

– Не-е-е, – покачал головой Алик. – Про рыбок – это Игорек Одинцов! Мне тоже понравилось! Нестандартное сравнение! Здорово, да?

Тут уж не выдержала и Дробышева, которая с момента объявления начала военных действий с Надей держалась от нее на почтительном расстоянии.

– А это чья работа? – Она протянула Зайцеву свою «кувшинку надводную».

Зайцев, впервые почувствовавший значительность собственной персоны, честно и правдиво давал показания:

– А это сочинение Павлика Румянцева. Тоже, на мой взгляд, неплохо получилось!

– Да вы что, с ума все посходили? – выразила всеобщее мнение Надя.

– Странно ты рассуждаешь, Надежда! – возмутился Зайцев. – Тебе стихи пишут, на свидание приглашают, а ты делаешь почему-то совершенно неверный вывод, хотя решение этой задачи лежит на поверхности!

– На поверхности, значит! – презрительно сузила глаза Власова. – Может, скажешь, что ты в меня влюбился, а, Зайчик?

– Надя, ну это же аксиома, которая не требует доказательств! – развел руками Алик.

– Да ну! – окончательно растерялась Власова, но быстро собралась с мыслями и с издевкой предложила малиновоухому однокласснику: – Слышь, Заяц, а как насчет того, чтобы поцеловаться, коли у тебя любовь? Давай поцелуемся!

– Насколько я знаю, это лучше делать один на один, – несколько поколебавшись, но по-прежнему очень твердо ответил ей Зайцев.

– До чего же ты расчетливый, Алик, – процедила Надя. – А как же бьющие через край чувства? А если мне, например, никак не сдержаться?

Бедный Зайцев уже прикидывал, что сейчас начнется в коридоре, если он согласится прилюдно целоваться с Власовой, но шокировать школьную общественность ему не пришлось.

– А пошел-ка ты, Заяц, подальше… вместе со своими птичками! – бросила ему Надя в стиле Сеймура Исмаилова, подхватила под руку Муську Чернову, и они быстро пошли в сторону столовой.

Растерянный Зайцев с закушенной губой провожал их глазами. Он еще раз проигрывал в уме ситуацию и никак не мог понять, где дал маху. Вроде бы все было рассчитано правильно. По всем параметрам Надя должна была обрадоваться и согласиться на свидание. Неужели эта задача имела несколько решений? Зайцев даже не подозревал, насколько был прав по части другого решения своей задачи…

– Знаешь что, Алик, ты не расстраивайся, – сказала оставшаяся возле него Клюева, восторженно глядя на него. – Стихи у тебя очень хорошие! Как в книжке!

– Правда? – с сомнением спросил ее Зайцев. – А Власовой вроде не понравились…

– А мне… – Настя закатила в потолок блекло-голубые глазки, – так понравились! Так понравились! Прямо не могу! А ты не мог бы рассказать… ну… поделиться… Как к поэтам рифмы приходят? Это же настоящее таинство!

Зайцев посмотрел на излишне вытянутое лицо Клюевой и решил, что она, с одной стороны, здорово проигрывает по сравнению с Власовой, но если подходить к делу рационально, то есть с другой стороны, то кое в чем, пожалуй, и выигрывает. В конце концов, не зря говорят, что с лица не воду пить. Душевная общность все-таки важнее.

– Ну… если тебе и правда интересно, то я, конечно, могу с тобой поделиться, – неуверенно начал он, но восторг на лице Клюевой моментально добавил ему храбрости, – сегодня… часиков эдак в пять… Не возражаешь?

– Ну что ты, Алик! Я буду ждать тебя у нашего торгового центра с зеркальными витринами, там, где газетный киоск, и ровно в 17.00, – пропела Настя, грациозно развернулась и походкой от бедра пошла за одноклассницами в столовую.

Зайцев посмотрел ей вслед и подумал, что ему вдруг самым неожиданным образом повезло, потому что клюевская фигура еще и получше Надькиной будет. А лицо… не такое уж ужасное у Клюевой лицо, тем более что он, Алик, вообще-то тоже не красавец. Вот, оказывается, где было решение задачи!

Люда нехотя жевала куриную котлету в столовой и думала о Кондратюке. Он ей глупых стишков не писал, но в его новых разработках компьютерный Лювлик вместо подземелий, кладбищ и казематов стал пробираться сквозь заросшие розами сады, переплывать реки, населенные лебедями, и вставлять пропущенные слова в нацарапанных на скалах изречениях про любовь. Все это Люде не нравилось, и именно потому, что сам Кондратюк был ей очень симпатичен, и огорчать его ей не хотелось. Она пыталась заставить себя полюбить Влада, поскольку он более других был достоин любви, но у нее никак не получалось. Она вызывала в памяти светлый образ голубоглазого Кондратюка, но его тут же заслоняло смуглое, злое лицо Исмаилова. Люде порой хотелось разгладить это лицо руками, стереть с него настороженность, злость и раздражение. Может быть, как в сказке про Снежную королеву, Сеймура надо поцеловать, и тогда в его глазах и сердце растают осколки волшебного зеркала злого тролля. Люда чуть не подавилась котлетой, когда представила, как целует Исмаилова. Да если она только попытается это сделать, он, пожалуй, отвесит ей хорошую оплеуху. Даже не посмотрит, что она – девушка.

Люда так и не смогла доесть котлету, отнесла посуду в мойку и пошла в кабинет биологии. Они с Сеймуром были дежурными, и стоило проверить, в каком состоянии находится класс. Биологичка могла пол-урока нудеть о том, что чистота – залог здоровья, если видела на полу пару малюсеньких комочков пыли. Другие классы радовались способности учительницы превращать урок в бесполезную лекцию, во время которой можно по-тихому списать у приятеля «домашку» или поиграть в морской бой. Математики 9-го «А» терпеть не могли зря терять время.

Люда открыла дверь кабинета и в растерянности остановилась на пороге. Возле доски друг против друга стояли Дробышева и Исмаилов. У обоих лица были красными и растерянными, а волосы такими встрепанными, будто они только что таскали за них друг друга. Люда решила, что скорее всего опоздала. Наверняка Арина только что пыталась растопить в сердце Сеймура осколки того самого зеркала злого тролля. И возможно, ей это удалось. Такого странного выражения на лице Исмаилова Люда еще не видела. Она закрыла дверь, что называется, с другой стороны и отошла к окну. Сердце ухало, как церковный колокол, а в виски билось: «Вот и все… Вот и все… Рвутся серебряные нити… рвутся… Совсем немножко осталось…»

Она вздрогнула от мощного хлопка, с которым дверь кабинета биологии, распахнувшись, ударилась о стену коридора. На пороге появилась Арина Дробышева, тоже с совершенно новым для Люды выражением лица. Даже не удостоив Люду взглядом, Дробышева пошла от кабинета по направлению к выходу из школы. На биологии Дробышевой не было, а Сеймур Исмаилов выглядел совершенно раздавленным и даже получил «единицу», отказавшись отвечать, хотя ранее изо всех сил пытался соответствовать высокому уровню успеваемости 9-го «А».

После уроков Люда направилась в качестве дежурной убирать кабинет математики. На то, что Сеймур придет ей помогать, она даже и не рассчитывала, а потому очень удивилась, когда через некоторое время он все-таки зашел в класс.

Люда собралась мыть полы, а Исмаилов следил за ней странным взглядом и, похоже, нервничал. По ее просьбе он без слов начал сдвигать парты в конец класса, но Люде казалось, что он хочет ей что-то сказать. В конце концов нервное напряжение достигло непереносимой величины, и Сеймур спросил:

– Ты не могла бы мне помочь?

– По математике? – на всякий случай спросила Люда, хотя была уверена, что он попросит ее о какой-нибудь услуге, касающейся красавицы Дробышевой, может быть, передать ей записку или очередные дурацкие стишки. Она заранее решила, что помогать ни за что не будет. Она им не почтальон.