Тать на ваши головы (СИ) - Боброва Екатерина Александровна - Страница 2

Звали ее Тыгдлар.

Общались мы жестами. Они не понимали меня, я — их.

— Тать... Ана, — старательно повторяла старуха.

Я морщилась. Почему-то правильное произношение своего имени казалось мне важным. Точно оно сохраняло память обо мне прежней.

— Тать, — подвела итог борьбе с русским языком старуха, зыркнула тем особым взглядом, который свойственен жителям улиц.

Потрясла головой, явно недоумевая по поводу собственного милосердия — еще один рот — и махнула, мол, собирайся.

Плащ мне выдали после того, как я пришла в себя на потертой, колдобистой лежанке и вроде как собиралась выжить. Накормили. Показали, где удобства: ручей, вытекающий из-под моста, смывал все лишнее, а широкий вечнозеленый куст загораживал от взглядов, туалет на дощечке и палка, чтобы не упасть.

Жилье — ода примитивизму. Вместо стен занавески. Отопление — жестяная емкость овальной формы, вокруг которой располагались лежанки. Ради меня им пришлось потесниться. Чип с Дейлом теперь ютились в обнимку на одной.

На бочке готовили. Варили темный напиток, добавляя туда горький порошок. Выходило что-то среднее между еловым отваром и кофе, но главное — он неплохо согревал. Бочка вообще была центром жизни. Она уютно гудела горящими в ней дровами, и это гудение подбадривало, отгоняя мысли о смерти. Можно было встать утром, отмахнуться от снов о работе и помочь с завтраком, суетой вытесняя тянущую боль в сердце.

Шли недолго. Лес здесь был тот же, что у нас, и в то же время не тот. Я видела сосны, елки, но встречались прообразы кипарисов, какие-то высокие папоротники и деревья с красивыми серыми, точно пуховыми, листьями.

Шли молча. Я понимала, что надо учить язык, но тупая боль все еще сидела в черепной коробке, и я, плюнув на адаптацию, решила просто выживать. Хотя какие-то слова начала выспрашивать. Так, черный хвойный напиток назывался шир. Еще пара слов за утро не удержались в моем побитом сознании.

— Лавайха. — Старуха внезапно остановилась, ткнула пальцем куда-то в пригорок, где торчал какой-то цветочек с толстыми, как у денежного дерева, листьями.

— Лавайха! — повторила радостно, бухаясь на колени и протягивая к нему замотанные в тряпки — местный вариант перчаток — руки. Зарылась в серый, с бурыми пятнами, точно здесь кого-то убили, мох. Аккуратно выкопала цветочек с корнем, поднялась, гордо продемонстрировала мне добычу, бережно уложила в полотняный мешочек.

— Лавайха, — требовательно указала старуха на меня и на лес.

Ясно. Я закрутила головой, выискивая локальную рыночную ценность. Двинулась чуть в сторону, не ходить же друг за другом.

Шла, размышляя о том, что скатилась с должности руководителя отдела закупок крупного автомобильного завода до собирателя лавайхи. Знать бы еще, сколько стоит это чудо природы, чтобы понять, пробила я дно или еще нет. Хотя... куда уж хуже, чем мое нынешнее подмостовье. И что-то мне подсказывало, что лавайху мы обменяем просто на еду.

«Новичкам везет», — с удовольствием подтвердила я себе, наткнувшись на пятый цветочек. Старуха на этот раз даже не стала радостно приплясывать перед ним, а, преисполнившись какого-то величия, опустилась на колени. Мол, сейчас, дорогой, мы окажем тебе честь выкапыванием. Смотри, член общества флоры, кто к тебе пожаловал. Самые удачливые сборщики лавайхи.

На меня старуха поглядывала с откровенным одобрением, как человек, подобравший помойного щенка и внезапно обнаруживший, что это уникальная порода, стоящая тысячу долларов, не меньше. Я ощущала странную смесь досады — докатилась до сбора травок — и гордости: профессионал, он везде профессионал.

Не знаю, как Тыгдлар ориентировалась по времени, но внезапно мы свернули работы по сбору цветочков и вышли на тракт, а оттуда прямиком — шаг у старухи был кавалерийский, мои три в него укладывались — отправились в город. Я старалась поменьше крутить головой, а главное, не отставать и, не дай бог, не нарваться на неприятности. От мысли, что я по незнанию языка, местных законов и прочих банальностей попаду в тюрьму, горло пережимало от ужаса. Что происходит в этом мире с людьми без денег, связей, документов представлялось очень хорошо...

И палача на меня, скорее всего, пожалеют: ему же за работу платить надо. Так что отправят куда-нибудь на отработку потребленного местного воздуха. И будет там тяжело, вредно и голодно.

Я быстрым шагом двигалась за старухой, ощущая себя приклеенным к ней воздушным шариком, безмолвным, ибо вопросов масса, а задать их — разве что жестами извращаться.

Город был эдакой смесью трущоб и рынка. Улицы формировались расположенными вдоль них лотками. Хотя иногда и лотков не было — просто покрывало на земле и товар на нем.

Чуть дальше трущобы матерели. Приобретали вид хижин, где на первом этаже была устроена лавка — верх местной роскоши. А кое-где хижины чуть расступались, и на образовавшемся пятачке около уже знакомой мне бочки ютились столики.

От одной из таких таверн под открытым небом донеслись запахи — я сглотнула. Пахло вкуснее, чем варево Тыгдлар.

Громкий оклик за спиной заставил шарахнуться и прижаться к стене. Мимо медленно протиснулась повозка, запряженная кем-то копытным. Торговцы торопливо сдвигали товары, давая дорогу. Ну да, недостаточно тут тесно, еще и поездить надо... по ногам и товарам нерасторопных торговцев.

Торговали тут, кстати, всем. Из знакомого была посуда. Какие-то украшения. Одежда. Еще видела седла, оружие и покрывала расцветки «забухавший художник взял в руки кисть». Но встречались и загадочные предметы: грязные стеклянные кубы, мутные кристаллы, скрученные в безумные узлы железяки.

Радовало одно: мой потасканный плащ и резиновые сапоги прекрасно вписывались в местный колорит. Тут и не в таком щеголяли. Иногда это был просто слой грязи вместо одежды. Мы точно посетили изнанку нормальной жизни.

Старуха внезапно свернула в проулок, постучала в перекосившиеся ворота — я уже научилась оценивать уровень благосостояния местных по таким деталям, как наличие ворот, — и принялась смиренно ждать ответа.

Ворота скрипнули минут через десять. В приоткрывшейся щели мелькнул чей-то глаз, впился в нас придирчивым взглядом, потом признал, видимо, старуху, и створка распахнулась пошире, мол, заходите, раз приперлись.

Во дворе — вот так неожиданность — нас ждала очередная лавка под навесом. Мы явно пожаловали в элитное место, потому как кроме стола здесь имелся высокий стул, покрытый темно-серой, местами потертой шкурой. Дом был хоть и одноэтажным, но с нормальной крышей и крыльцом.

Хозяин появился не сразу. Промурыжил нас минут двадцать, не меньше. От стояния на месте — старуха так вообще застыла соляным столпом — я подмерзла, пальцы закоченели, и я начала подумывать обмотать ладони тканью на местный манер. Вряд ли я здесь найду вариант перчаток или рукавиц, а без них холодно. По моим ощущениям здесь сейчас царил октябрь. Днем даже солнышко выглядывало, насыщая воздух теплом. Спросить бы про зиму, но как?

Звук шагов доложил о том, что к нам пожаловал хозяин. Спустился величаво, властелин жизни. Сел в кресло, принял скучающий вид. Очередных голодранцев принесло на его голову.

Я впечатлилась. Для начала на мужчине были начищенные до блеска черные сапоги, нормальные штаны, сюртук. Ну и лицо... Представьте Чиполлино в старости: округло-приплюснутое лицо, вытянутые глаза, чем-то напоминающие собачьи, нос картошкой, крупные вертикальные морщины, идущие от уголков глаз к подбородку, крошечные, едва заметные уши, лысый череп с пучком волос, обвязанным кожаным шнурком, на макушке.

Тип мне не понравился... Сразу. Веяло от него чем-то таким, что убавляло количество монет в кошельке.

Старуха оживилась, что-то залопотала, пытаясь придать своему голосу нежности. Мужика не проняло. Лицо Чиполлино на глазах из приличной луковицы превращалось в камень. Потом он небрежно махнул рукой, и Тыгдлар торопливо выложила на стол нашу добычу.

Ну что сказать... Цветочки и так не выглядели розами, а уж подвянув тем более. Потеряли товарный вид.