Русская война. 1854 - Савинов Сергей Анатольевич - Страница 8

И вот на этот раз без разговоров не обошлось.

– Как ты выжил? – начал я с самого главного. – Я же видел, как у тебя кровь изо рта пошла. Думал, конец, внутреннее кровотечение.

– На самом деле просто над ухом чиркнуло, – попытался улыбнуться Степан. – А потом я язык прикусил, оттуда и кровь. Потерял сознание, потом пришел в себя, а вокруг поляки… Рубят Федьку – возничего, который в них плюнул. Было бы оружие, выстрелил бы. Но они уже все сняли, связали меня и отложили в сторону.

– Ради выкупа? – мои зубы скрипнули.

– Скорее, чтобы обработать без спешки. Но нет той веревки, что сможет удержать казака Кавказа, – Степан сверкнул белыми зубами. – Я змейкой пополз в сторону, на ходу успел скинуть часть веревок, но они заметили. Бросились следом, пришлось нырять с обрыва, вот тогда сломал ноги и пару ребер. Поляки ушли, а вот я уже не мог. Если бы вы не появились… Григорий Дмитриевич, я ведь теперь тебе жизнь должен.

– Сейчас война. Уверен, еще не раз сможешь вернуть и не такой долг, – я только отмахнулся.

Дмитрий Васильевич Ильинский иногда думал, как жизнь привела его в этот день. Может, все началось, когда он показал себя на «Двенадцати апостолах», где служил под началом Корнилова. Тогда его повысили до адъютанта будущего адмирала, а потом молодой офицер с радостью согласился стать крестным его старшего сына. Злые языки говорили, что теперь можно и на берег списываться, но Дмитрий Васильевич только улыбался в ответ. Он любил море.

Любил, когда инспектировал станции судов Черного моря на «Ореандре», любил, когда служил в штабе Берха, любил, когда в пятьдесят четвертом снова вернулся к Корнилову и получил под командование шестнадцатипушечный «Эней». Именно это в итоге и сделало его командиром свободного отряда абордажных команд, который был создан адмиралом в преддверии неминуемого столкновения на суше. И именно тут он познакомился с этим странным поручиком Щербачевым.

Сначала, когда мичман Лесовский рассказывал о попавшем в плен столичном офицере, Ильинский только улыбался. Все же понятно. Не нюхал пороху, растерялся, чуть не подарил врагу ценное оружие. До этого капитан-лейтенанту уже приходилось сталкиваться с ракетами, и хоть их точность была невысока, но и польза могла быть очень большой. Особенно в собачьей свалке, когда корабли сходились борт к борту, и быстрый удачный выстрел мог решить итог будущего противостояния. Ведь именно так они и взяли турецкий «Перваз-Бахри», когда Ильинский во главе абордажной команды ворвался на палубу вражеского пароходофрегата.

Славное было дело. И тот же Щербачев тоже оказался лихим бойцом. Смог направить ракету в спину полякам и по факту спас отряд Лесовского. Все-таки тем не хватало опыта в делах на суше, осторожности, когда нельзя точно сказать, где враг. Это на кораблях все просто и никогда не перепутаешь, а вот на земле… Впрочем, было тут и общее. Его канониры точно так же, улыбаясь в лицо смерти, заряжали пушки на прямой наводке вражеского корабля. Когда в любой момент может прозвучать чужой залп и оборвать твою жизнь. Когда все зависит только от скорости, точности и твердой руки.

После этого Ильинский признал поручика своим и не стал протестовать, когда тот договорился с Меншиковым о переводе в его отряд. Да и матросы, которые обычно не принимали чужаков, не стали спорить после того, как ребята из отряда Лесовского рассказали им о новеньком. А последние сомнения развеялись, когда вернувшийся из ставки Щербачев рассказал, что собирается за телом погибшего друга. Это точно было в тех традициях, о которых помнил и знал каждый матрос Черноморского флота, каждый, кто воспитывался на историях об адмиралах Ушакове и Лазареве.

– Что думаешь о поручике? – тихо спросил у мичмана Ильинский, когда они ехали назад. Как оказалось, их новый знакомый был не только храбрым, но еще и удачливым воином.

– Он еще и хороший инженер, – поделился своими мыслями Лесовский. – Я бы точно не додумался так телегу использовать. Колеса как рычаг, лошадь для противовеса. А еще осветительную ракету потратил без всякой жалости. Когда ты последний раз видел офицера, который не считает деньги, чтобы спасти своих?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Рядом тем временем болтали поручик и казак. Обсудив то, как один из них сбежал от смерти, они перешли к перспективам уже год как идущей войны, и вот теперь Ильинский решил, что им с мичманом тоже можно принять участие в разговоре.

– Жалко, что Паскевича контузило и ему пришлось оставить командование на Горчакова, – рассуждал казак о Дунайской части войны. – Однако Михаил Дмитриевич всю жизнь состоял в его штабе, уверен, он еще покажет себя.

Ильинский мысленно покачал головой. У них тут тоже был Горчаков, Петр Дмитриевич. И если его брат в бою столь же неспешен и нерешителен, то рассчитывать на скорые успехи точно не стоило.

– Умение выполнять приказы и умение их отдавать – это две большие разницы, – возразил тем временем поручик, и вот с этим Ильинский был полностью согласен. Ему очень непросто дались первые самостоятельные походы. – Сейчас Паскевич вывел войска из Дунайских княжеств, не потеряв ни одного человека, но мы утратили инициативу. Теперь угроза нападения Австро-Венгрии будет сковывать наши войска. И сколько полков Горчаков при самом горячем желании сможет послать нам на помощь? Уверен, англичане с французами позаботятся, чтобы их всегда было меньше, чем нужно.

– Думаю, что с австрийцами мы договоримся, – не выдержал Ильинский, поделившись теми выводами, к которым пришли в морском собрании. – Они нам очень благодарны за подавление Венгерского восстания. Австрия – монархия, им самой природой противоестественно находиться в союзе с республикой. Уверен, скоро Франц-Иосиф это поймет.

– Знаете, чем закончилось то самое подавление Венгерского восстания? – неожиданно зло возразил поручик. – Наш Паскевич без единого крупного сражения, просто за счет маневров, зажал бунтовщиков в угол и по частям заставил сдаться. Мы обещали венграм прощение, как в свое время Николай Первый простил взбунтовавшихся польских генералов. И что было дальше?

– Я не знаю, в салонах об этом не говорили, – покачал головой Ильинский.

– О, в салонах не любят говорить о жестокости к западу от нашей границы, – в голосе поручика добавилось яду. – Австрийцы казнили всех бунтовщиков, несколько сотен человек. Николай был в ярости, Франц-Иосиф, который давал слово не трогать их, извинялся и говорил, что все сделали генералы без его ведома. А как вы думаете, кто в памяти венгров будет в этом виноват?

Ильинский промолчал. Невольно вспомнил, как сам порой ругал Николая за жестокость при решении судьбы декабристов. Но тот казнил всего пятерых, а тут сотни.

– Неужели кто-то сможет забыть, кто именно отправил его семью на эшафот? – голос молодого Лесовского дрогнул.

– Те, кто видел – нет. Но тысячи других людей, что узнают все новости из газет, год за годом читают о жестокости русских варваров, о царе-жандарме, что готов утопить в крови любого, кто мечтает о свободе – вполне. Так что рассчитывать на Австрию не стоит. Более того, тот вооруженный нейтралитет, что у нас сложился сейчас – это уже больше, чем стоило ожидать. Вы бы читали лондонские газеты середины лета, как они там возмущались вероломством Николая, который дал австрийцам зайти в Дунайские княжества и отгородился ими от союзной армии.

– То есть отступление – это победа? – раненый казак резко махнул рукой и застонал от неосторожного движения.

– Это успех, – ответил поручик. Убедительно, как будто знал больше, чем мог сказать. – Мы не довели до большой войны с сотнями тысяч убитых. Войны, в которой врагов было бы в разы больше, и где мы просто не могли победить. Мы отступили, и этот маневр затянул конфликт, заставив наших врагов тратить в разы больше сил и ресурсов. Та же высадка в Крыму. Вы только представьте, сколько будет стоить каждый килограмм еды, что нужно будет сюда возить, каждый снаряд, каждый патрон. Как Кутузов заманивал Наполеона к Москве, так и мы сейчас отступили, чтобы заставить врага действовать на пределе его сил.