Цветочек. Маска треснула. Том 2 (СИ) - Гичко Екатерина - Страница 140

Она дала жизнь маленькой девочке и вот сейчас, спустя пять лет, готовится увидеть её первый раз.

Не сына.

Не крошечного младенца.

А пятилетнюю девочку, которая наверняка уже говорить научилась.

Как ребёнок примет её?

Как она сама примет ребёнка?

Волчица внутри на новость о том, что их щенок жив, почти никак не отозвалась. Зверь смирился с болезненной потерей, пережил её и при упоминании о детёныше испытывал лишь глухую злобу на тех, кто отобрал и убил щенка. Сама Калерлея пребывала сейчас как на раскалённых углях. Душа рвалась и металась. Хотелось то плясать от счастья, то рыдать от страха.

Близость Идана заставляла женщину сдерживать эмоции.

Пять лет она переживала не только смерть ребёнка. Она горела в костре ненависти к предавшему её возлюбленному. А всем известно, что наиболее мучителен огонь, переродившийся из страстной любви. Годы, прожитые с ощущением, что её предали, не прошли бесследно, и Калерлея не могла довериться Идану так, как доверяла раньше. Понимала, что они оба стали жертвой своего прошлого и своих врагов. Но вернуться назад к той Калерлее, которая верила и любила Идана, она уже не могла.

Они оба изменились и не могли вернуться к прошлому.

Любовь, правда, так и не ушла. Уйди она, и у костра ненависти не осталось бы топлива.

Они оставили посольство песчаных волков с телом паттера Иоргона и улетели на драконе вперёд, якобы чтобы к возвращению погибшего главного жреца утихомирить волнующихся и подготовить всё для достойных похорон. Весь перелёт они провели наедине. На привалах говорили мало, но почти не отрывали глаз друг от друга, сидя по разные стороны костра. Ложились всегда рядом, хотя Калерлея внутренне этому противилась. Нет, Идан не был ей противен. Просто годы ненависти не уходят быстро и бесследно. Она чувствовала себя в его руках скованно и неловко. Идан обнимал её крепко и так уверено, что у самой Калерлеи возникало ощущение, что он имел право лежать рядом с ней. Он не позволял себе ничего интимнее поцелуя в волосы, но смотрел так, что женщина ощущала себя хрупкой, нежной и очень красивой.

А ещё невероятно слабой.

Калерлея осознавала свою силу. Её не сломила ни жестокая судьба родителей, ни скитания, ни пренебрежительное отношение на родине, ни годы войны, когда она теряла близких… Она смогла пережить смерть ребёнка и предательство любимого. Пусть оба эти события оказались ложными, но она перенесла их со всей тяжестью реально произошедшего.

Она выстояла. Продолжила борьбу. Ожесточилась.

Но лежа ночами в объятиях Идана, Калерлея чувствовала себя невероятно слабой. Она вспоминала жестокость, которой в её жизни было слишком много, и так жалела себя и Идана, что в горле вставал ком, а на глазах вскипали слёзы. Слёзы на её глазах! Кто бы поверил ей, что она умеет плакать?

Чаще всего она сдерживалась, и слёзы вместе с комом уходили в грудь, где сворачивались так, что сводило рёбра. А иногда, всего пару раз, Калерлея позволила себе тихо поплакать. Она чувствовала в эти моменты, как напрягался под ней Идан, как заходилось его сердце, но он ни разу не дал понять, что не спит.

И Калерлея была благодарна ему за это.

Из мыслей женщину вырвало появление часового. Прямо из зарослей выполз длинный наг. Именно длинный. Длинным был не только яркий пятнистый хвост, но и туловище, отчего складывалось впечатление, что у змеелюда на пару-тройку рёбер больше, чем у его северных собратьев. Худое скуластое лицо, пронзительные неприветливые глаза и тонкие губы совершенно не красили мужчину. Он ещё был жутко бледен – хотя в таком-то климате ему полагалось быть золотисто-коричневым – и рыжеволос. Его внешность больше отталкивала, но в то же время притягивала взгляд. Было в ней что-то мистическое, потустороннее, и Калерлею накрыло ощущение, что они оказались в другом мире. Мире богов, духов или кого-то там ещё.

Наг смерил мрачным взглядом Идана и кивком головы позвал за собой, под полог зелени.

Там пряталась небольшая дверца, в которую наг прополз, согнувшись пополам, а Идану пришлось пригнуть голову. Пройдя внутрь, за стену, Калерлея невольно отступила за спины мужчин. Ощущение, что она оказалась в другом мире, усилилось.

Среди пышной зелени буйно разросшегося сада вытянулся обширный дом. Он расползался в разные стороны, но в высоту поднимался не более чем на два яруса. Песчано-красная, почти рыжая черепичная крыша изгибалась волной. С одной стороны её край поднимался вверх и заворачивался вовнутрь, а с другой опускался вниз и расплёскивался россыпью блестящих в солнечных лучах фонарей. От парадного входа к воротам террасами опускались широкие покатые ступени, по ним перетекали и перебегали ручьи. Вода была везде. Справа лестницу огибала мощёная дорожка, по обе стороны которой зеркально блестел пруд, украшенный широкими листами и ярко-розовыми цветами лотосов.

Их провожатый направился по дорожке. Она разветвлялась-разбегалась по поверхности пруда в разные стороны, уходя к дому и прячась в непроглядной тени сада. Когда впереди показалась широкая каменная терраса под черепичной крышей, вдоль дорожки через каждые две сажени стали появляться часовые. Длинные, жутковатого вида наги встречали гостей проникновенными и неприветливыми взглядами. Большинство из мужчин были рыжеволосы, в расцветке хвостов преобладали красные, оранжевые и жёлтые цвета. Яркость била по глазам и кричала об опасности. Уже по чешуе можно было прочесть, что все эти змеелюды ужасно ядовиты.

Ближе к террасе часовые уже были не столь мрачны, но и от них гостям дружелюбия не перепало. Только вот они лишь один раз смотрели на них – правда, смотрели довольно пристально, – а затем переводили взгляды в сторону. Идан проследил за их взорами и замер, увидел маленькую смугленькую девочку. Она сидела на корточках и, водя палочкой по камням дорожки, что-то лопотала по-наагатински сидящему рядом с ней нагу, одному из часовых. Тот слушал её с превеликим вниманием, и на его лице был написан искренний интерес. В груди Идан вскинулась и заворочалась тяжёлая отцовская ревность.

Каждый раз, когда он вырывался и прилетал повидать дочь, было одно и то же. Когда девочка оказывалась в поле зрения змеелюдов, они полностью переводили внимание на неё и смотрели как загипнотизированные. Тонкие губы кривили лёгкие улыбки, а в глазах появлялось что-то такое мечтательное, труднообъяснимое. Если девочка падала на чей-то хвост, останавливалась рядом с каким-то нагом или ей приходил на помощь кто-то из часовых, то змеелюд оказывался в полной её власти. И никто не пытался вырваться. Провести время с ребёнком, когда он сам выбрал тебя или удачное стечение обстоятельств свело вас, было правом.

Идан всегда считал нагов с юга Шаашидаша грозными и опасными противниками, дикими и необузданными. На их территории существовали свои законы, и для чужаков они были неласковы. Рядом с малышкой их дикость особенно бросалась в глаза. Будто подранный в схватках тигр-людоед сидел рядом мягколапым котёнком, следил, как тот с задранным хвостом гоняется за жуками, и с величайшей милостью сносил мелкое шкодничество. Рядом с его дочерью – Идану не приходилось видеть здесь других детей – они выглядели так, будто им очень интересно всё, что она им говорила, показывала. Они с удовольствием и без всякого стеснения играли с ней, катали на своих плечах, хвостах.

Малышка была окружена вниманием со всех сторон. И именно это вызывало тревогу в сердце Идана. Уезжая, он напоминал себе, что наги никогда не позволят себе посмотреть на ребёнка как на женщину. Это запрещали их законы, традиции и инстинкты. Но кто мешает какому-то ушлому змеелюду провести ритуал единения жизней и потом просто дождаться, когда девочка войдёт в нужный возраст?

Порой разум брал вверх и Идан успокаивался. Нет, ни один наг не поступит так низко. Женщине по закону полагается выбор, а какой выбор может сделать маленькая девочка? Но потом он вновь вспоминал томительно-мечтательные взгляды, подрагивающие ноздри и славу южных нагов, за которыми закрепилась репутация нарушителей законов и традиций.