Стиратель (СИ) - Каляева Яна - Страница 7

— В трехкратном, — Автократыч начинает торговаться на автопилоте.

— Нет. В четырехкратном. Двукратная оплата сверхурочных положена по закону, а скупой платит дважды. Свои обязанности буду выполнять добросовестно. Чужие — фтопку. Шантажа и хамства спускать не собираюсь.

— Но Михаил Александрович, вы же лучший реабилитолог в отделении! — Автократыч быстро соображает, что угрозы не сработали, и переходит к лести. — Может, возьмете все-таки еще полставки? Совершенно официально! Подумайте о пациентах, это ведь в их интересах!

— О пациентах как раз и думаю. Как настоящих, так и будущих. В их интересах, чтобы я мог работать и сегодня, и через год, и через десять лет. А не вогнал себя в гроб непосильной нагрузкой, как бы вам ни хотелось. Заботясь о себе, забочусь о них. У меня все. Жду сегодня в течение дня новый график дежурств, официальный и адекватный моей ставке. Собственно, вон тот подойдёт, — тычу пальцем.

— Ну, вот и славно, что мы наконец договорились, — Автократыч пытается держать хорошую мину при плохой игре. — В другой раз, если что-то вас будет не устраивать, вы не тяните — сразу обращайтесь ко мне. Мой кабинет всегда открыт для сотрудников! Видите, как мы замечательно можем вместе решить все проблемы!

— Да, вот еще, — оборачиваюсь в дверях. — Об интересах пациентов… О ваших махинациях никуда сообщать не стану. Пока. Но новый вертикализатор отделению необходим. Делайте что хотите, но в течение двух недель он должен быть здесь.

Выхожу из начальственного кабинета с чувством некоего недоумения. А чего это Автократыч так быстро сдал назад? Понятно, что позиция у него слабая, но всё-таки более высокое положение даёт свои преимущества. И я кое-где прокололся, он мог на этом сыграть. Уже в ординаторской на диванчике соображаю. До полной увлечённости Тенью никогда не был особо уступчивым. Не зря же он меня постоянно премий лишал. По каждому поводу.

Глава 3

Врач, исцелись сам

На сестринском посту опять сидит полицейский и заполняет протокол. Не могу припомнить, это тот же, что приходил в прошлый раз, или уже другой. Вид у них у всех одинаково замотанный, потрёпанный, как заношенный до заплаток пиджак.

Спрашиваю Свету:

— У нас опять кто-то умер?

— Неа, — отвечает сестра, не поднимая головы от чьей-то историй болезни. — Хотя такими темпами кто-то скоро умрет, но, слава Богу, не у нас. Женщина, двадцать семь лет, два сломанных ребра, разрыв селезенки, множественные гематомы. Госпитализирована из дома по скорой, прооперирована, состояние стабильное. Третья палата.

Дело ясное, но уточняю для порядка:

— Побои?

Полицейский отрывается от протокола и закатывает глаза к потолку:

— Потерпевшая утверждает, будто упала с лестницы. А я полдня потратил. И зачем, спрашивается, вызывали полицию, если это «падение с лестницы»?

Кавычки он обозначил, согнув в воздухе на руках по два пальца.

— Ну, вы же знаете, у нас проверки, — оправдывается Света. — В выписке отделения травматологии указано «предположительно насильственные травмы, тяжкие телесные повреждения». Если мы не сообщим в полицию и проверка это выявит, всех на уши поставят, а нам это зачем?

— Да понятно все, — полицейский вернулся к протоколу. — Просто и вы поймите, я уже на неделю квартальный отчет просрочил, а надо постоянно выезжать на такие вот «падения с лестницы». И еще к мужу ее тащиться, отлавливать его и то же самое выслушивать. Ну да, лестница — это еще что. На днях одна такая же с ножевым была, так пришлось писать в протокол: «чистила яблочко, нож соскользнул, сама себе нанесла травму».

— Же-есть, — рассеянно тянет Света, раскладывая листы назначений.

Что поделать, истории такого рода привычны и полицейским, и медикам и особых эмоций не вызывают.

Беру с поста историю болезни и иду в третью палату. По опыту подобных случаев ожидаю увидеть расцвеченное фингалами лицо, но дамочка выглядит неплохо — по лицу муж не бил. Аккуратно причесана и даже, кажется, подкрашена. Смотрит с каким-то… вызовом, что ли. Интересная женщина, жаль, угораздило связаться с мудаком…

— Рассказывайте, что у вас случилось… Только мне, пожалуйста, про лестницу не надо врать. Я не полицейский, к ответственности никого не привлекаю. И тем более никому не судья. Мне, как врачу, необходимо знать, что именно произошло, чтобы корректно назначить лечение, вот и все.

Дамочка смотрит на меня, беззвучно шевелит губами и вдруг безо всякого предупреждения начинает бурно рыдать. Эй-эй, нам только расхождения швов не хватало! Выскакиваю в коридор, наливаю холодной воды из кулера, возвращаюсь в палату, протягиваю пациентке пластиковый стаканчик. Хватает жадно и пьет так, словно сорок дней ходила по пустыне.

— Успокойтесь, пожалуйста. Все плохое уже закончилось, — в таких ситуациях работают не столько слова, сколько тон. — Здесь вы в безопасности. Если вам тяжело говорить сейчас, расскажете позже, ничего страшного. Давайте мы быстренько проведем осмотр…

Но дамочку уже прорвало. Терзая не виноватый ни в чем, отчаянно стонущий пластиковый стаканчик, она вываливает мне историю своей жизни. Он ее так любил, так любил… никто больше так красиво не ухаживал, совсем как в романах… потом сорвался в первый раз, тогда обошлось без больницы, и прощения на коленях просил, подъезд завалил цветами… свадьба и беременность были как сказка… а потом она как-то выпила лишнего в баре с подругой, танцевала с кем-то, он нашел ее, отвез домой и… но она же виновата сама. И в другой раз тоже, истерила, выносила ему мозг, вот он и не сдержался. А сейчас рубашки его не постирала, ему не в чем было на работу идти…

Слушаю, сочувственно кивая. Только бы не принялась рыдать по новой. Гоню возникшую на периферии сознания мысль, что девушка сама напросилась. Всё равно мужик не адекватный. Можно ведь просто сказать, да хоть наорать, хлопнуть кулаком по столу…

Вообще выслушивать пациентов — не мое дело, пусть к психотерапевту записываются, если неймется излить душу, а моя работа — восстанавливать тела. Сколько раз зарекался учить больных жизни, бесполезно это, напрасная трата сил… И все-таки тронула меня эта девчонка. Молодая совсем, запутавшаяся, и ребенок там еще в этом их аду… Не выдерживаю:

— Вы же понимаете, что так продолжаться не может. Это уже третья госпитализация с побоями, которые вы упорно выдаете за несчастные случаи. До четвертой вы можете и не дожить. А у вас дочь, подумайте о ней, раз о себе не думаете.

— Да я все понимаю, доктор, — всхлипывает, но, по счастью, не рыдает больше. — Надо уйти от него, развестись надо… Но сил совершенно нет. Как подумаю, что придется квартиру искать, работу, дочке няню или садик… Руки опускаются. Сил нет.

Пожимаю плечами и приступаю к осмотру. В медицинском отношении случай простой, скучный даже, реабилитация самая элементарная. Непонятно, зачем эту пациентку к нам определили, могли бы дней пять понаблюдать в травматологии и выписать. Наверно, и там кто-то ее пожалел, не стал отправлять домой к этому уроду, решил дать время восстановиться, одуматься… Вряд ли сработает, конечно. И все мои таланты, связанные с Тенью, тут не помогут…

А почему, собственно, не помогут? На упадок сил жалуются многие пациенты, и я помогаю им восстановиться. Тут, конечно, психика, а не тело… Но ведь гормоны и нейромедиаторы — та же физиология. Мне не нужно менять ее сознание, она же все прекрасно понимает… просто дать ей силы сделать то, чего она сама хочет. Возможно ли это? Я не узнаю, если не попробую. Осмотр уже закончен, но я как бы случайно касаюсь плеча пациентки и ныряю в Тень.

Основные линии ее тела мерцают тускло. Да, про упадок сил она не придумала. Девушка и правда слабее, чем многие пациенты с куда более тяжелыми травмами, она словно… едва присутствует. Концентрируюсь и вливаю силу не в конкретные органы или ткани, а в организм в целом.

Что-то идет не так! Не могу четко определить, но чувствую, что так не должно быть. По нитям бегут неровные сполохи, они мерцают, переливаются… прекращаю процесс и выныриваю.