Человек из Санкт-Петербурга - Фоллетт Кен - Страница 12

Мимо дерева, под которым он сидел, прошли две девушки, на вид продавщицы, и он услышал обрывок разговора: «... сказала ему, если ты думаешь, что раз ты повел девушку в „Биоскоп“ и угостил ее кружкой пива, ты уже можешь...» Больше он не расслышал, девушки ушли.

Странное чувство охватило Феликса. Он подумал было, что это из-за девушек – но нет, они для него ничего не значили. Может быть, мне страшно, задумался он. Нет. Я полностью удовлетворен? Нет, это придет позднее. Возбужден? Вряд ли. В конце концов, он понял, что испытывает счастье. Это было очень странное ощущение.

В ту ночь Уолден прошел в спальню Лидии. После любовных объятий она уснула, положив голову ему на плечо, а он, не смыкая глаз, лежал в темноте, вспоминая свой приезд в Петербург в 1895 году.

В те времена он постоянно путешествовал – в Америку, Африку, арабские страны – прежде всего из-за того, что Англия была слишком мала для пребывания в ней одновременно его самого и его отца. Он нашел петербургское общество веселым, но суховатым. Ему понравилась русская природа и водка. Иностранные языки давались ему легко, но русский оказался самым трудным из них, а ему нравилось преодолевать трудности.

Как наследнику графского титула, Стивену полагалось нанести визит вежливости британскому послу, а тому, в свою очередь, следовало приглашать Стивена на приемы и представлять свету. Стивен посещал эти приемы, потому что любил поговорить с дипломатами о политике почти так же, как любил поиграть в карты с офицерами или же пить и развлекаться с актрисами. На одном из приемов в британском посольстве он и встретил впервые Лидию.

Он слышал о ней уже раньше. О ней говорили, как об образце добродетели и красоты. Она действительно была красива, той хрупкой, неяркой красотой: бледная кожа, совсем светлые волосы, белое платье. К тому же была скромна, сдержанна и прекрасно воспитана. Казалось, ничто в ней особенно не привлекло его, и вскоре он от нее отошел.

Но получилось так, что за ужином их посадили рядом, и ему полагалось поддерживать с ней беседу. Все русские говорили по-французски, а если знали еще и третий язык, то обычно немецкий, так что английским Лидия почти не владела. К счастью, Стивен прекрасно говорил по-французски. Труднее оказалось найти подходящую тему для разговора. Он произнес что-то по поводу российского правительства, а она ответила какими-то банальностями, замшелыми и ничего не стоящими. Заговорил об охоте на диких зверей в Африке, что на короткое время вызвало в ней интерес, но стоило ему упомянуть про обнаженных темнокожих пигмеев, как она покраснела и заговорила с другим своим соседом. Стивен уговаривал себя, что она его нисколько не интересует, так как на таких девушках пристало жениться, а он ведь о женитьбе и не думал. Все же от встречи с ней у него осталось грызущее чувство, что в ней было скрыто гораздо больше, чем то виделось глазу.

И вот теперь, спустя девятнадцать лет, лежа рядом с ней в постели, Уолден думал: она по-прежнему внушает мне это же чувство. И грустно улыбнулся в темноте.

В тот вечер в Петербурге он увидел ее еще раз. Случилось так, что после ужина он заблудился в лабиринте посольского здания и забрел в музыкальный салон. Сидя в одиночестве за роялем, она играла, наполняя всю комнату бурной, страстной музыкой. Мелодия была незнакомой и чуть ли не диссонирующей, но что действительно поразило Стивена, так это Лидия. От ее бледной, неприступной красоты не осталось и следа: глаза ее блестели, голова взметнулась вверх, а тело сотрясалось от переживаний; впечатление, будто перед ним была совсем другая женщина.

Он не смог забыть той музыки. Позже он узнал, что-то был фортепьянный концерт Чайковского, и с тех пор всякий раз, когда предоставлялся случай, ходил его слушать, ни разу не объяснив Лидии причины.

Покинув посольство, он отправился в свою гостиницу переодеться, так как вечером предстояла карточная игра. Игроком он был азартным, но отнюдь не безрассудным: всегда знал, сколько может позволить себе проиграть, и проиграв, покидал карточный стол. Если бы он наделал огромные долги, то вынужден был бы просить отца заплатить их, а это было совершенно для него невыносимо. Временами он проигрывал порядочные суммы. Однако в карточной игре не это привлекало его больше всего: ему нравилась мужская компания, нравилось сидеть допоздна, потягивая спиртное.

Однако в ту ночь играть ему не довелось. Его камердинер Причард как раз повязывал ему галстук, когда в дверь гостиничных покоев постучал сам британский посол. По виду Его Превосходительства можно было предположить, что он поспешно встал с постели и второпях оделся. Первой мыслью Стивена было, что, вероятно, произошло что-то вроде революции, и все подданные Великобритании должны укрыться в посольстве.

– Боюсь, что приношу вам плохие известия, – сказал посол. – Присядьте. Пришла телеграмма из Англии. О вашем отце.

Итак, старый тиран в шестьдесят пять лет умер от сердечного приступа.

– Черт побери, – произнес Стивен. – Так скоро.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, – сказал посол.

– С вашей стороны было очень любезно лично известить меня.

– Не стоит благодарности. Готов помочь, чем смогу.

– Вы очень добры.

Посол пожал ему руку и вышел.

Уставившись в пустоту, Стивен думал о своем отце. Он был необычайно высокого роста, с железной волей и желчным характером. Его ирония могла довести до слез. Существовало три способа иметь с ним дело: можно было стать таким же, как он, можно было подчиниться ему или же находиться от него как можно дальше. Мать Стивена, нежная, беспомощная, викторианского воспитания, девушка, подчинилась и умерла совсем молодой. Стивен предпочел уехать.

Представив себе отца, лежащим в гробу, он подумал: «Наконец-то ты беспомощен. Теперь ты больше не сможешь доводить до слез служанок, вызывать дрожь у лакеев и пугать детей. Больше не сможешь устраивать чужие браки, выселять арендаторов, чтобы провалить парламентские проекты. Не отправишь никаких воришек в тюрьму и не пошлешь агитаторов в Австралию. Все лишь прах и тлен».

Причард принес ему бутылку виски на подносе и сказал:

– Печальный день, милорд.

Это «милорд» напугало Стивена. У него с братом были свои титулы, так, он сам был Лордом Хайкомбом, и слуги всегда обращались к ним словом «сэр», «милорд» предназначалось лишь их отцу. Теперь же, конечно, Стивен становился графом Уолденом. Помимо титула он становился обладателем нескольких тысяч акров земли на юге Англии, большого поместья в Шотландии, шести скаковых лошадей, родового замка Уолденов, виллы в Монте-Карло, охотничьего домика в Шотландии и места в Палате Лордов.

Ему придется теперь поселиться в замке Уолденов. Это было родовое гнездо, и граф Уолден всегда жил там. Я проведу там электричество, решил он. Он продаст несколько ферм и вложит деньги в лондонскую недвижимость и американские железные дороги. Произнесет свою первую речь в парламенте, в Палате Лордов – о чем же он будет там говорить? Скорее всего, о внешней политике. Придется позаботиться об арендаторах, управлять хозяйством в нескольких домах. Он должен будет являться ко двору, давать приемы и балы, устраивать охоту...

Ему понадобится жена.

Холостой мужчина не мог бы справиться с ролью графа Уолдена. Кто-то должен быть хозяйкой на всех этих приемах, кто-то должен отвечать на приглашения, обсуждать с поварами меню, размещать оставшихся на ночь гостей и восседать в конце длинного обеденного стола в замке Уолденов. Непременно должна быть графиня Уолден. Непременно должен быть наследник.

– Мне нужна жена, Причард.

– Да, милорд. Наши холостяцкие деньки закончились.

На следующий же день Уолден встретился с отцом Лидии и официально попросил разрешения навестить ее.

Двадцать лет спустя ему было трудно понять, как он, даже делая скидку на молодость, мог оказаться столь потрясающе безответственным. Он не задавался вопросом, будет ли она ему подходящей супругой, а лишь тем, получится ли из нее графиня. Он ни разу не задумался, сможет ли он составить ее счастье. Он предположил, что скрытая страстность, выплеснувшаяся наружу во время игры на фортепьяно, выплеснется на него, но тут он ошибся.