Похитители - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 16

Но Мемфис был ближе Виксберга, даже если добираться на мулах, и люди построили дорогу, по мере возможности прямую, от Джефферсона до южной излучины, куда доходил паром Уайэта, и дорогу от северной пристани до Мемфиса, тоже по мере возможности прямую. И тогда хлопок и прочие товары начали прибывать и отбывать этим путем, и тянули их мулы или волы, и тут, откуда ни возьмись, возник великан без роду без племени, называвший себя Болленбо; одни поговаривали, что он взаправду откупил у Уайэта маленькое, темное, до той поры мирное однокомнатное сочетание жилья с лавкой, а заодно и какую ни на есть претензию Уайэта на старую переправу чикасо; другие же говорили, что Болленбо просто намекнул Уайэту, что он (Уайэт) очень засиделся тут и пора бы ему отодвинуться от реки на четыре мили и стать фермером.

Как бы там ни было, Уайэт так и сделал. И его доселе убаюканное глушью отшельничье жилище превратилось поистине в бойкое место: ночлежный дом, закусочная и пивная для проезжих фрахтовщиков и местных артелей погонщиков с чугунными головами и кулаками, встречавших фургоны по обеим сторонам долины уже с двумя, тремя, а то и четырьмя свежими упряжками мулов, чтобы с руганью дотащить эти тяжелые фургоны до парома по эту сторону реки и от парома взгромоздить на крутой откос по ту сторону. Бойкое место. И те, что появлялись там, были настоящие мужчины. Но все-таки просто дюжие мужчины, не больше, пока полковник Сарторис (я имею в виду не банкира с его липовым званием, доставшимся ему отчасти по наследству, отчасти в силу привычки, который был повинен в том, что мы с Буном находились в эту минуту именно там, где находились; я имею в виду его отца, настоящего полковника Конфедерации Южных Штатов, – вояку, государственного деятеля и политика, дуэлянта, а по словам двоюродных и троюродных племянников и внуков некоего юнца [19] двадцати одного года из Йокнапатофского округа – еще и убийцу) не построил в середине 70-х годов свою железную дорогу и не уничтожил это бойкое место.

Но только не лавку Болленбо, уж не говоря о самом Болленбо. Явились вереницы фургонов и выжили с реки лодки, и название «Переправа Уайэта» сменилось названием «Паром Болленбо»; явились железные дороги и отобрали тюки с хлопком у фургонов, а тем самым и паром у Болленбо, но и только; за сорок лет до этого, в малоприметной истории с торговцем Уайэтом, Болленбо доказал, что вполне способен подстеречь волну будущего и оседлать ее; теперь, в лице своего сына, такого же великана, который в 1865 году вернулся (как говорили) в пальто, подбитом листами неразрезанных банкнот Соединенных Штатов, из (как он говорил) Арканзаса, где (как он говорил) служил в летучем кавалерийском отряде и с почетом вышел в отставку, причем фамилии командира он так никогда и не мог припомнить, он (Болленбо-старший) доказал, что не потерял в сыне ничего из своей былой ловкости, и сноровки, и ясновидения. В прежние времена люди, проезжая мимо постоялого двора Болленбо, останавливались там на одну ночь, нынче они ехали к Болленбо всегда ночью и чаще всего в спешке, стараясь дать Болленбо как можно больше времени на то, чтобы припрятать на болотах лошадь или корову, прежде чем нагрянет закон или владелец. Закон, потому что, кроме толп обозленных фермеров, шедших по следам своих пропавших лошадей и коров – следам только в одну сторону, – и шерифов, шедших по следам убийц, по крайней мере один федеральный сборщик налогов тоже оставил там свои следы и тоже только в одну сторону. Потому что если Болленбо-прежний всего-навсего продавал виски, нынешний еще и гнал его: он теперь держал то, что прикрывается благопристойным, удобным названием танцевального заведения, и к середине 80-х годов оно на мили вокруг стало олицетворением любой мерзости и гнуси; священники и пожилые дамы даже пытались выдвигать в шерифы тех, чья политическая платформа сводилась бы к изгнанию Болленбо, его пьянчуг, и музыкантишек, и игроков, и девиц за пределы Йокнапатофы, а буде возможно, и за пределы штата Миссисипи. Но Болленбо и всё, что его окружало – конюшня, храм увеселений, назовите как хотите, – нас, непричастных, не тревожили: они никогда не вылезали из своей цитадели, а идти туда никто никого не принуждал; к тому же новая профессия Болленбо, его новая ипостась, была более чем доходна, и по округе пронесся слушок, что таким, у кого прицел и честолюбие не идут дальше кражи какой-нибудь страдающей шпатом лошаденки или яловой телки, там больше делать нечего. Так что люди благоразумные просто оставили заведение Болленбо в покое. В число таковых, естественно, входили шерифы, люди не только благоразумные, но и семейные, в чьей памяти жив был пример федерального сборщика налогов, не так давно исчезнувшего в том направлении.

То есть так было до лета 1886 года, когда баптистский священник по имени Хайрам Хайтауэр [20], – тоже великанского роста, не ниже, да и почти такой же кряжистый, как сам Болленбо, – который по воскресеньям с 1861 до 1865 был одним из ротных капелланов Форреста, а в остальные шесть дней одним из его самых жестоких и неистовых летучих кавалеристов, – въехал во владения Болленбо, вооруженный Библией и кулаками, и с помощью этих кулаков обратил на путь истинный всю колонию, по одному за раз предпочтительно, и по двое, по трое, когда его к тому вынуждали. Так что когда Бун, Нед и я въехали на эту территорию в майских сумерках 1905 года, Болленбо пребывал в своей третьей ипостаси в лице пятидесятилетней старой девы, его единственной дочери – чопорной, бестелесной, суровой, с сильной проседью женщины, которая арендовала сто тридцать пять акров хорошей пойменной земли под хлопок и маис и держала небольшую лавку с верхним помещением, где лежали в ряд не ахти какие тюфяки с безукоризненно чистыми простынями, и наволочками, и одеялами – к услугам приезжих рыболовов и охотников на лис и енотов, и эти приезжие (как говорили) возвращались сюда снова, но не ради охоты и уженья, а ради стола мисс Болленбо.

Она нас услыхала. И мы не были первыми; она сказала, что наш автомобиль тринадцатый за последние два года, и пять из них проехали мимо ее дома за последние сорок дней; она уже потеряла на этом двух кур, и, чего доброго, теперь придется всю животину держать взаперти, даже собак. Она, и кухарка, и слуга-негр, все они уже ждали нас на веранде, заслонив глаза от призрачного мерцания наших фар. Она не только издавна знала Буна, она прежде всего узнала машину. Несмотря на то что машин было только тринадцать, глаз у нее уже был наметан, она научилась различать их.

– Значит, вы таки добрались наконец до Джефферсона, – сказала она.

– За год-то? – спросил Бун. – Господи помилуй, мисс Болленбо, да эта машина за это время успела побывать в сто раз дальше Джефферсона. В тыщу раз. Придется уж вам сдаться, пора, как все люди, приноровиться к машинам.

Вот тут-то она и сказала про тринадцать автомобилей за два года и про двух кур.

– Но они хоть недалеко, а прокатились на автомобиле, – добавила она. – Чего про себя не скажу.

– Да неужто вы никогда не катались на машине? – спросил Бун. – А ну-ка, Нед, – сказал он, – вылезай и заводную ручку заодно прихвати. Люш, пусти мисс Болленбо вперед, там ей виднее будет.

– Погоди, – сказала мисс Болленбо. – Я только скажу Элис про ужин.

– Ужин подождет, – сказал Бун. – Бьюсь об заклад, Элис тоже не приходилось ездить на машине. Иди сюда, Элис. Кто это с тобой? Твой муж?

– Не собираюсь я замуж, – отозвалась кухарка. – А и собиралась бы, так уж не за Ифема.

– Ну все равно, веди его сюда, – сказал Бун.

Кухарка и негр подошли и тоже влезли на заднее сиденье, рядом с жестянкой с бензином и сложенным брезентом. Нед и я стояли перед раскрытой дверью, откуда падал свет лампы, и смотрели на автомобиль, на его красный задний фонарь, и как он покатил по дороге, потом остановился, дал задний ход, развернулся и промчался мимо нас; Бун сигналил рожком, мисс Болленбо, чуточку напряженная, прямая, сидела спереди, Элис и Нфем, пролетая мимо, махали нам с заднего сиденья.