Человек с той стороны - Орлев Ури - Страница 23

Мы поднялись со скамейки. Мама снова взяла пана Юзека под руку, а я пошел рядом с ней с другой стороны — и тут мы встретили Антона. Что он здесь делал? Почему не пошел домой, как мы рассчитывали? Понятия не имею. Но он увидел нас и остановился как вкопанный. Я видел, как его лицо бледнеет и становится страшным. Я видел, как сжимаются его огромные кулаки. Мама тоже по-настоящему испугалась. Только пан Юзек не понял, что происходит. Я шепнул ему. Мама бросила нас, подбежала к Антону и быстро сказала ему что-то на ухо. Антон смерил пана Юзека взглядом и ничего не сказал. Мама взяла было его под руку, но он оттолкнул ее. Потом, однако, она все- таки взяла его под руку, и вот так — мы с паном Юзеком впереди, мама с Антоном позади — мы пошли на Желязну к дяде Владиславу.

Мы с паном Юзеком вошли во двор, пересекли его и поднялись по деревянным ступеням в квартиру дяди, не опасаясь привратника и его жены, потому что они были компаньонами дяди в деле укрывания евреев, а также в других делах вроде махинаций с иностранной валютой. Я завел пана Юзека через кухонную дверь, и тетя Ирена отвела его прямо в маленькую комнатку, где ему предстояло жить, а меня отправила домой.

Но я боялся возвращаться. Я дошел до Театральной площади, но бабушки там не было. Я очень испугался и поспешил к ним на Мостовую. Но оказалось, что я беспокоился напрасно. Под влиянием пана Юзека бабушка перешла на новый распорядок дня и теперь решила не идти на площадь после полудня. Она заварила мне чай, и мы сидели и разговаривали. Конечно, зашла речь и об Антоне. Я рассказал ей, что он нас увидел. Она ничего на это не сказала. Только несколько раз покачала головой, как будто заранее знала, что теперь произойдет.

— Что он сделает, бабушка?

Она не хотела гадать.

— А что будет с мамой?

Бабушка не знала, что ответить. А может быть, знала, но не хотела говорить.

В конце концов я пошел домой. Пошел с тяжелым сердцем. Насколько я помню, впервые с тех пор, как мы начали жить с Антоном, я боялся, что он будет бить маму. Я думаю, это то, что бабушка собиралась сказать и не сказала. О себе я на самом деле не беспокоился. Все равно все произошло по моей вине. Если он ударит маму, думал я, я просто убью его. Возьму нож и пырну его ночью.

Уже на лестнице я услышал крики, а ведь они вернулись домой не меньше чем за два часа до меня.

— У всех женщин голова работает одинаково! — кричал он.

А мама кричала:

— Тебя съедает ревность, вот и все!

А Антон в ответ:

— Представь себе, на свете есть вещи поважнее этого!

— Что же именно?

— Доверие, уважаемая пани, то, что называется доверием!

Я уже подошел к двери и тут услышал, как мама тихо говорит ему:

— Я знаю тебя не со вчерашнего дня и знаю, что ты понимаешь, что Мариан должен был искупить свою вину.

Она рассказала ему!

Они не заметили, как я вошел. Антон держал маму за руки и сильно тряс ее. Я не знал, значит ли это, что он ее бьет. Не знал, достаточно ли этого, чтобы я его убил, или он должен действительно поднять на нее руку. И я не понимал, бил ли он маму до моего прихода. У нее на лице не было никаких признаков. Чтобы соседи не слышали их ссоры, они закрыли все окна в нашей квартире, но, похоже, это не очень помогло. Антон был бледный как стена, а мама красная, с растрепанными волосами.

— Немедленно оставь ее! — закричал я.

Тут они увидели меня. И мама сказала:

— Не вмешивайся. Это не твое дело.

Подумать только — она еще защищала его!

Я никогда не видел маму в таком состоянии. Антон отпустил ее, схватил меня и отвесил мне ту еще затрещину. У меня искры посыпались из глаз.

Мама закричала:

— Кто говорит о доверии?! Как ты посмел поднять на него руку?!

Антон огрызнулся:

— Он уже мужчина, и отныне я буду его воспитывать, а не ты!

И повернувшись ко мне, сказал:

— Ты не будешь ставить под угрозу всю семью, понял? И если ты еще раз заведешься с каким-нибудь евреем, уж я тебе покажу!

— Ты мне не отец! — крикнул я.

Антон бросил на меня мрачный взгляд и процедил:

— Твое счастье, что твоего отца нет здесь…

И вышел из комнаты.

Езус Мария, она и это рассказала ему! То, что он сказал сейчас, он сказал не просто так. Я посмотрел на маму. И она кивнула.

— Прости, Мариан, я рассказала ему, что ты знаешь о своем отце. Я должна была. Иначе…

Что иначе?! Этого она мне так никогда и не сказала, хотя я продолжал допытываться многие годы после этого.

Но тогда это меня просто убило. Его пощечина — и предательство мамы.

— Я ухожу из дома, — сказал я.

— Куда? Куда ты пойдешь?

— Пойду жить к бабушке и дедушке. И не вздумайте ступить на порог их дома, пока он не извинится.

Я пошел в свою комнату и сложил несколько самых нужных вещей в свой старый школьный ранец. Мама пошла следом за мной и стала меня уговаривать. Она сказала, что Антон очень рассердился и, по существу, справедливо. Мы должны были с самого начала все рассказать ему.

— Он не позволил бы нам помочь пану Юзеку, — сказал я. — Он сказал бы, что это слишком опасно.

Мама не ответила. Она знала, что я прав.

— Не уходи, Мариан, не делай глупостей. Ты же знаешь, что Антон не извинится. Тем более немедленно.

— Это не только из-за пощечины, — сказал я.

— Я знаю. Но у меня не было выхода.

Сейчас, когда он знал и когда мы оба знали, я не мог вынести его присутствия. Я вышел, хлопнув дверью.

По правде сказать, мне хотелось плакать.

Глава 10. Восстание

Это началось в понедельник, ровно за неделю до Пасхи. Я хорошо помню этот день. И не потому, что накануне перешел жить к бабушке и дедушке, а из-за тех событий, которые начались в то утро в гетто.

Когда бабушка разбудила меня, я решил, что пора вставать в школу. Но бабушка сказала, что есть еще немного времени и я могу вернуться в кровать, она только просит меня выйти на минуту на улицу и послушать, откуда доносятся выстрелы. Она уже не очень хорошо слышала на одно ухо, и пан Юзек сказал, что по этой причине ей трудно определить источник шума. Он сказал, что это все равно как смотреть одним глазом.

Я открыл дверь и вышел из дома. Выстрелы раздавались из гетто. Мы уже давно не слышали оттуда стрельбы. Иногда, правда, постреливали, но то были одиночные выстрелы — то тут, то там. А на этот раз стрельба звучала вполне серьезно.

Бабушка успокоилась и вернулась в кровать. А я стоял и слушал. Стреляли из пулеметов. Я подумал о пане Юзеке. Какое счастье, что он уже не там. Может быть, он окажется одним из немногих евреев, которые выживут в этой войне.

Я тоже лег в постель. Лежал и вспоминал то, что сказал Антон о моем отце. Что было бы со мной и с моим отцом, если бы он был жив? Сумел бы кто-нибудь опознать в нем еврея? Донес бы на него кто-нибудь, кто знал об этом?

Я не мог уснуть и встал. Все равно отсюда мне приходилось выходить в школу раньше, чем из дома. Тем временем стрельба в гетто усилилась. А потом послышались и взрывы. То ли гранаты, то ли что-нибудь в этом роде, я тогда не разбирался в этих вещах. И тут я услышал резкие гудки машин скорой помощи. Не одной машины, а многих. Я не мог себе представить, что немцы посылают эти машины, чтобы вывезти из гетто раненых евреев. Может быть, это что-то другое? Может быть, эти выстрелы были все же связаны с действиями нашего подполья, и мне только показалось, что они доносятся из гетто? Я так торопился, что начал надевать правый ботинок на левую ногу. Бабушка спросила:

— Что такое, Мариан? Куда ты так спешишь?