Русская война 1854. Книга вторая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 24

Мы с Дмитрием Александровичем даже пошли дальше: сделали второй цилиндр, чтобы горячий воздух после первого попадал в него и тоже работал на вращение вала. И третий. Удивительно, но синхронизировать их оказалось совсем не сложно. Помог Руднев, который, как оказалось, увлекался паровыми машинами. Он, правда, был больше по пароходам, но рассчитать форму для коленчатого вала у него вышло. Он же помог поставить стабилизатор давления по примеру машины Уатта, но на этом все.

Котел пыхтел, поршни ходили, вал крутился, а потом что-то происходило, и все сбоило. В первый раз, когда машина затряслась и закряхтела, мы даже не поняли, что произошло, и вся конструкция с валами и цилиндрами просто сломала сама себя. Потом мы добавили рубильник, чтобы перекрывать ход пара от котла в случае сбоя — теперь ничего не хрустело. Но сам двигатель все равно не работал больше десяти минут, и у нас никак не получалось понять, из-за чего его клинит. Оставалась надежда на инженеров Бобринского, но их пока даже в Симферополе никто не видел.

Вздохнув, я открыл клапан, запуская пар в движок, который раскрутил приделанный к нему вентилятор. Развлечение на десять минут, но хотя бы так… Подвинув к вентилятору трубу, я создал туннель с летящим в лицо потоком воздуха. Подготовка была закончена — теперь само дело. Я взял со стола выточенную еще вчера модель почти настоящего планера с самолетным корпусом, закрепил на подставку с пружиной и аккуратно задвинул в трубу.

Да, это вам не аэротурбина из моего времени, которая может выдать поток ветра в двенадцать махов, но сейчас и такой ни у кого нет. Я записал показания — насколько подъемная сила смогла разжать пружину при текущей форме крыльев. Потом поменял их на новые — тоже все записал. Потом подрезал и те, и другие, сделав профиль поуже — снова записи. Попробовал поиграться с вертикальными стабилизаторами на хвосте планера, поставив не один, а два… Машина захрипела, пришлось срочно перекрывать котел и сбрасывать давление.

Вот и закончили на сегодня. Вечером Дмитрий Александрович опять все разберет, опять будет пытаться понять, что же у нас не работает. А потом мы повторим, и так раз за разом. И в итоге сами или с чужой помощью, но мы обязательно добьемся своего. Будут у меня и дирижабли, и планеры, и настоящие самолеты!

* * *

Сегодня вечером у Волохова после почти недельной паузы был объявлен прием. В прошлые дни после бомбардировки союзники еще пытались давить, не давать нам расслабиться, но сегодня сдались… Им нужен был передых после потерь 5 октября — они об этом знали, мы об этом знали, и вот все признали очевидное.

Но прежде чем отправиться к Корнилову я решил заехать в госпиталь. Хотел же еще раз проведать своих, да и к Зубатову можно будет заодно заглянуть. Я дошел до занятых врачами и больными Александровских казарм и замер, не заходя внутрь. В конце улицы как раз показался Тотлебен, и я решил дождаться Эдуарда Ивановича.

— А вы к своим, Григорий Дмитриевич? — поприветствовал меня полковник.

— Как обычно, — кивнул я. — А вы?

— К Ползикову, — вздохнул Эдуард Иванович. — Вы представляете, какой анекдот? Город бомбардируют с суши и моря, а Александр полез проверять крыши домов, хотел понять, смогут ли они уберечь от падающих ядер, если обстрел усилится… И сам упал. Потом почти неделю держался, но нога распухла, и я его отправил к доктору Гейнриху. Спрашивается, зачем мне это героизм на месяц, если я потом помощника на год лишусь?

— То-то, я смотрю, он давно к нам не заглядывал, — я искренне расстроился. — Все-таки Ползиков инженер от бога, очень нам помог в настройке блоков управления «Карпами» и «Ласточками».

Тотлебен невольно улыбнулся. Эдуард Иванович, несмотря на серьезность и требовательность, был хорошим человеком и всегда радовался, когда его подчиненные добивались успеха.

С таким хорошим настроением мы зашли в госпиталь и моментально от него избавились. Во время бомбардировки города и за последующие дни почти сотня солдат и офицеров получили ранения и сейчас боролись за жизнь. Не все успешно, и это напряжение чувствовалось в воздухе.

— Григорий Дмитриевич, — Тотлебен как будто что-то почувствовал. — Осколочные ранения — очень тяжелые. После них часто начинается горячка — такова природа. Врачи делают что могут, но спасти всех не в наших силах. Не стоит так переживать.

Как будто это так легко. Прихожу сюда, и каждый стон, что порой гуляет по коридорам, напоминает о том, что я так и не довел до ума антибиотик, не смог спасти сотни, если не тысячи, жизней. А я ведь пытался… Сидел в свободные вечера с местными научными журналами, искал хоть что-то знакомое, что можно было бы пустить в ход, как-то использовать… Но так ничего и не нашел. Вернее, нашел, но сущую мелочь.

В статьях Зинина, который заинтересовал меня из-за своих исследований нитроглицерина, я наткнулся на упоминание анилина. В это время его считали красителем, собственно, как краска он и использовался. Я же помнил, что из зеленой его версии получается та самая зеленка, что сейчас лежит в каждой аптечке. Причем делают ее самым банальным образом — просто добавляют немного спирта и воды. Кажется, бери и дари идею людям, вот только есть несколько важных нюансов. Первый — зеленый анилин еще не открыли. Второй — Зинин на мои письма с предложением поднять эту тему еще не ответил.

В итоге я просто рассказал об этом доктору Гейнриху, но стоило ли надеяться, что тот в осажденном городе сможет сделать что-то подобное…

— Подождите! — я резко замер возле одной из палат, заметив такие знакомые зеленые пятна вокруг раны у крайнего больного.

— Что такое? — Тотлебен искренне встревожился.

— Этот зеленый цвет, — я подскочил к раненому солдату, — откуда он?

— Доктор красил, ваше благородие, — тот начал волноваться. — Это что-то плохое?

— Наоборот, — у меня на лице появилась глупая улыбка. — Очень хорошее! Теперь ты обязательно поправишься!

Я крепко пожал неизвестному солдату руку, оглядел всех остальных и дальше двигался уже совсем в другом настроении. Тотлебен тут же принялся пытать меня вопросами, но я честно сказал, что не имею ни малейшего понятия, что именно тут произошло… В общем, мы вместе решили отложить все дела и пошли искать доктора Гейнриха, который оказался в одной из дальних палат. Как раз осматривал чью-то заживающую ногу и иногда поглядывал на работающую рядом девушку в простом коричневом платье.

— Хорошо, Дарья. Вы большой молодец, и рука у вас легкая, — похвалил он свою помощницу, потом заметил нас и подозрительно смутился. — А мы людей лечим, вот…

— Вы нам представите свою помощницу? — помог доктору Тотлебен. — Не видел ее раньше.

— Да, конечно, — обрадовался Гейнрих. — Это Дарья Лаврентьевна Михайлова, ей восемнадцать. Потеряла отца во время Синопа — представляете, мы победили, а кто-то все равно стал сиротой. Так вот с тех пор она в обозе помогала, а после Альмы собрала все деньги и купила повозку, ткань и уксус. Хотела помогать с перевязкой при обороне и в первые дни на самом деле спасла несколько жизней.

От рассказа доктора девушка покраснела и смущенно опустила голову. Глупая, нашла чего стыдиться!

— Вы герой, Дарья, — сказал я. — Очень рад познакомиться. И рад, что наша медицина в лице доктора Гейнриха не бросила вас на произвол судьбы, а помогла реализовать ваш потенциал.

— Спасибо, капитан, — еле слышно пискнула девушка.

Обратилась по званию — кажется, меня узнали. А Дарья еще больше молодец, чем я думал. Стесняется, тяжело ей работать с людьми, а все равно не захотела оставаться в стороне.

— Кстати, а тут она оказалась частично благодаря вам, Григорий Дмитриевич, — неожиданно заметил доктор Гейнрих. — Ваши лагеря первой помощи в каждом взводе, которые вы предложили. Из-за них Дарья и другие патриотки города — их ведь уже десятки! — оказались не нужны. Ну, я и предложил им сразу работать в госпитале. Нам же всегда рук не хватает, а тут и шанс умереть меньше, и пользы больше. Владимир Алексеевич сразу выделил довольствие, и вот…[1]