Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 4

Пол усеивали обрывки газет и мятой упаковочной бумаги. Солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь матовые стекла маленьких окошек под потолком, свертывались в бессильный беловатый клубок. Стены дрожали от рева дизельных моторов подъезжавших грузовых автомобилей. Под потолком полуподвала, как снежинка, стремительно проскользнул в поисках выхода растревоженный шумом паучок.

Рядом с одним из ящиков Кошинский вдруг увидел валявшийся на полу кусок картона со странным рисунком. В первый момент его удивил не столько орнамент, сколько свойства самого материала. Только присмотревшись, Кошинский понял, что это не обычный полусгнивший картон, а маленький кусочек холста, который был настолько грязен, что не сразу бросился в глаза. Посмотрев обрывок материи размером не больше спичечного коробка на свет, мой друг с удивлением обнаружил, что этот холст соткан не на автоматическом станке. Даже любитель в состоянии при некотором навыке отличить домотканый холст от холста машинной выработки. Архивариус, который в конце концов просто в силу своей профессии изо дня в день рассматривал на свет старинные пергаменты, сразу разглядел грубую структуру материи, хотя она и была соткана из довольно тонких нитей. Естественно, каждый ребенок знает, что ткацкий станок был изобретен во Франции в 1745 году. Сорок лет спустя, в Англии, Картрайт успешно испытал первый механический станок. Правда, до поступления новых тканей на рынок прошло еще почти шестьдесят лет. В Германии первый механический станок был установлен Шенгерром на ткацкой фабрике в Хемнице в 1845 году. Приблизительно в это время появились первые скатерти машинной выработки.

Рассказывая мне все это, Кошинский тонким слоем насыпал на блюдце сахарный песок, тщательно его разровнял и кончиком зубочистки начертил на полученной поверхности несколько линий. Закончив, он осторожно повернул блюдце ко мне, и я увидел размашисто нарисованную букву S, пронзенную стрелой, направленной снизу вверх. Некоторое время я рассматривал рисунок, а потом недоуменно пожал плечами.

– Вы говорите по-французски? – спросил Кошинский.

– Да, довольно неплохо.

– Как вы переведете: «S, пронзенное стрелой»?

– Un S perce d'un trait? – предложил я.

Из-за соседнего стола поднялась группа посетителей. Снятые со спинок стульев пиджаки, хруст гравия под ногами. Личико ребенка, спящего на плече отца, который молча покачал головой, когда его жена попыталась набросить на него пиджак.

Кошинский посмотрел на спящего мальчика, помолчал, а потом снова заговорил:

– Рисунок – типичный ребус. Решая его, отвлекаются от абстрактного смысла символов и воспроизводят исходное звучание букв или содержания рисунка. Поэтому дети очень легко решают ребусы.

Он отодвинул в сторону коробки, возле которых нашел кусочек холста. Все они были помечены синим крестом и, очевидно, предназначались для разрезающей машины. Поэтому Кошинский, не испытывая угрызений совести, решительно их вскрыл. Вероятно, это были остатки списанного фонда какой-то библиотеки, неведомо какими путями попавшие в подвал издательства. Скорее всего там когда-то прорвало водопроводную трубу – все бумаги были покрыты водяными разводами.

Кошинский принялся без разбора просматривать содержимое коробок. В нос ударил запах старой бумаги. Он бесцельно пролистал какие-то папки и черновики, но не нашел ничего, имеющего хотя бы самое отдаленное отношение к странному рисунку. Несмотря на это, он упрямо продолжал поиск, удивляясь, как могла такая старая ткань ни с того ни с сего попасть в подвал издательского архива.

В первых пяти или шести коробках оказались подшивки газет начала века, не представлявших, впрочем, никакого интереса для библиофила. Понятно, что издатели решили пустить под нож журналы о лесах и лугах, так же как и содержавшуюся в следующей коробке деловую корреспонденцию. Находчивый филателист, вероятно, нашел бы здесь пару-тройку интересных марок, но Кошинский был к ним равнодушен в такой же степени, как к астрономическим новостям из неизведанного уголка Млечного Пути.

Но вдруг у него в руках оказался пакет – темно-коричневый конверт из вощеной бумаги. На оборотной стороне были четыре кожаные кнопки. Бело-красная крученая нить в виде восьмерок связывала попарно эти кнопки, как бы запечатывая конверт. Края его были надорваны, открывая сложенные в стопку листы бумаги.

Мой друг перевернул одну из пустых коробок и положил пакет на этот импровизированный столик. Кошинскому удалось легко снять нитки, так как за долгие годы они утратили прочность. Когда он начал развязывать узлы, они расслоились в его пальцах, как покинутое осиное гнездо. Он осторожно открыл вощеный пакет и взглянул на первый, представший его взгляду лист бумаги. Да, сомнений быть не могло. Лист был пуст, но в его середине отчетливо виднелся след какого-то вдавления. Кошинский взял найденный кусочек ткани с рисунком и наложил на этот след. Отпечаток и кусок холста полностью совпали. Коричневатая окраска материи оказалась точно такой же, как цвет прожилок водяных разводов на старом пергаменте.

– И это те самые бумаги, которые сейчас лежат перед вами?

Он кивнул.

– Здесь только протокол допроса. Рисунок и остальные тексты у меня в номере.

– Протокол допроса?

– Да. Вот, например, – он протянул мне лист бумаги, – допрос гражданина Парижа, датированный двенадцатым апреля 1599 года. Речь идет о пожаре на улице Двух Ворот, который частично разрушил один из парижских домов в ночь предположительно с десятого на одиннадцатое апреля 1599 года. В подвале нашли труп. По моему мнению – если оно вас интересует, – чистой воды вымысел, но, надо сказать, неплохо исполненный.

Я взял один из листов. «Свидетеля зовут Гастон Бартоломе. Ему тридцать семь лет. Род занятий– торговец лесом. Проживает в Париже на улице Двух Ворот». Почерк размашистый, но довольно разборчивый. Лист исписан с обеих сторон. В верхнем левом углу каждой страницы красовался номер.

– Вымысел?

– Да. Уголовное дело представляет собой смесь исторических фактов и очевидной фантазии. В стопке приблизительно две сотни плотно исписанных листов, и это, несомненно, результат многолетней работы. Можно думать, что это чистовик некоторых глав какого-то романа или чего-то в этом роде. Не видно ни зачеркиваний, ни поправок. Отдельные части сюжетно никак между собой не связаны. Позже, когда я основательно ознакомился с историей, мне постепенно стало ясно, из какого целого она возникла. Но первое впечатление таково, что я столкнулся с его осколками, хотя, быть может, лучше было бы сказать – с набросками.

Я вернул ему листы.

– Но почему никто не захотел сохранить эти документы? Так просто подобные вещи не выбрасывают.

– Я тоже об этом думал. Забрав бумаги из подвала, я показал их двоюродному брату. Он был удивлен тем, что я сумел отыскать, но не выказал по этому поводу особого интереса. Я спросил, известно ли ему о попытках кого-нибудь из его умерших родственников писать, но он ответил лишь, что у каждого из людей их цеха что-нибудь, да завалялось в письменном столе. Кузен бросил беглый взгляд на кипу бумаг, взял кончиками пальцев кусочек полотна и посмотрел его на свет. В этот момент в комнату вошли упаковщики, волоча за собой громадный пластиковый рулон, в который, как я понял, они намеревались завернуть копировальную машину. Этим мое дело было для кузена исчерпано. Он сдвинул бумаги на мой край стола и сказал, что в случае если я найду в них что-то интересное, то смогу ему об этом сообщить. Я покинул невообразимое столпотворение, вышел на кухню и перелистал найденные страницы. Мне хотелось убедиться, стоит ли брать эти документы с собой в Штутгарт. Тут мой взгляд натолкнулся на одно имя, и я внезапно понял, что означал кроссворд на отвалившемся от титульного листа куске материи.

Кошинский еще раз задумчиво разглядел линии, нанесенные им на тонком слое сахарного песка.

Потом он посмотрел на меня, словно ожидая реакции на свой странный вывод, но на моем лице отразилось лишь полное недоумение.