Боярышня Дуняша (СИ) - Меллер Юлия Викторовна - Страница 44

— А у нас тут такое! Ужас какое! — зачастила она, поглядывая на сходящих вниз «гребцов».

— А это что?

Не удержавшись, ткнула она пальцем в диковинку.

— Вездеход! — с гордостью ответил отец. — Сначала лошади тащили, но когда они сбили

ноги в ледяной каше, то рычажники взялись за дело.

— Обалдеть, — благоговейно выдохнула Дуня, замечая под слоем грязи, что гусеничная

лента была сделана из дерева.

Вячеслав огляделся и нахмурился:

— А ты здесь что же… — заподозрил он неладное, — никак одна?

— Да как же? — возмутилась она и даже негодование изобразила. — Я с тобой!

— Убежала? — насупился он. — Я считал тебя умнее!

— Княжича навестить хотела, — призналась Дуняша. — Отец Феодосий сказал, что он бабке

своей велел меня не обижать, а она ему оплеуху залепила, да такую, что с ног сбила.

— Дела… — протянул Вячеслав.

— Поганые, — поддакнула Дуня и состроила рожицу, когда отец внимательно посмотрел на

неё.

— И ты нос сунула в эти дела?

— Мимо проходила… — со вздохом ответила она.

— Дед чего говорит? — угрюмо спросил Вячеслав.

— Дедушка птицей-вещуном заделался в последние дни. Кого стращает, кого умасливает…

Ты же не знаешь! Нас ведь пожгли!

Лицо Вячеслава закаменело, ноздри раздулись, а глаза сощурились.

Дуня скороговоркой отчиталась об убитых, раненых, о тех, кто помог отбиваться и о месте

временного приюта.

— Боярин! — позвал один из рычажников. — Нам куда эту дурищу ставить? — указал он

вездеход.

— На конюшню правьте, — отмахнулся Вячеслав. — Пусть там почистят от грязи.

— Отец, а князь чью сторону примет? — тихо спросила Дуня.

— Не знаю, доченька. Не приведи бог кому выбирать между матерью и женой.

ГЛАВА 5.

Вячеслав помог дочери послать весточку княжичу. Не письмишко с лихо закрученными

фразами, но Иван Иваныч обязательно узнает, что Дуняша нашла боярина Палку и пытала его о

здоровье княжича. Потом выразила восхищение его напористостью, умением добиваться

желаемого, и посочувствовала из-за сложной семейной обстановки. Мимоходом обронила, что

гордится мамой княжича и считает её достоянием московского княжества.

На обалдевший взгляд боярина Палки строго ответила, что истинное благородство, глубокое

понимание происходящего и высокий уровень знаний не нуждаются в выпячивании, в грубой

демонстрации превосходства и прочих базарных ужимок. А вишенкой Дуниному красноречию

послужило цитирование из писания, которое недавно продекламировал дед Кошкиных.

«Всякое раздражение и ярость, и гнев и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены

от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во

Христе простил вас».

Старый Кошкин шпарил строками из писания с лёгкостью и всегда к месту. Дуня многое

знала наизусть, но не умела использовать… не привыкла. А там было даже такое изречение, которое более современные деятели приписали себе. Вот, к примеру, поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступали. Оказывается, эта мысль из Библии.

На этой ноте Дуня раскланялась с дядькой княжича и смущенно прижалась к боку отца.

Вячеслав задумчиво поскреб бровь, развел руками, показывая, что сам в шоке от нового

поколения и отошёл с дочкой в сторону.

Довольная произведенным эффектом Дуняша поискала глазами других слуг княжича, чтобы

через них проконтролировать словоохотливость княжьего дядьки, но видно все убежали

смотреть монстру.

«Ну и ладно!» — решила она.

Боярин Палка всё обскажет Иван Иванычу без утайки. Никифор заботится о княжиче с его

первых шагов и связывает свою судьбу с ним, а не с его бабкой. А Иван Иванычу будет приятно

её беспокойство. Ведь она уже побыла на его месте и была обрадована его визитом.

А люд Московский замер: никто не ожидал, что Великий князь столь быстро доберётся до

Кремля. Говорили, что у него неотложные дела в Коломне, да и дорога… распутица будь она

неладна!

Старая Ярославна не успела перевернуть ситуацию в свою пользу, но сумела расколоть

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

знатные рода и внести сумятицу в жизнь горожан.

Старые московские рода хотели дождаться князя и невольно стали союзниками молодой

княгини, а Ярославна посчитала их предателями. Стоило же им остановить её расправу над

Дорониными и семьей Полуэктовой, как она начала раздавать подарки и обещания пришлым

князьям с боярами, не понимая, что подтачивает власть сына. После этого даже самые

осторожные семьи зароптали, сообразив, что их оттесняют от княжьего стола не только

взбеленившаяся княгиня, а собравшаяся подле неё толпа «понаехавших».

Ещё немного — и Доронины с Полуэктовыми стали бы первыми ласточками в череде

расправы над неудобными людьми.

Теперь же слово за князем.

На одной стороне была его мать, любимая сестра, братья со своими дружинами, коих не

сбросишь со счетов, на другой жена и сын… впрочем, маленького княжича никто не брал в

расчёт. Не только потому, что он ребёнок. Малолетний Иван Иваныч был зол на бабку, но не на

тётку Анну, а она всегда умела находить с ним общий язык.

Дуниного отца Иван Васильевич оставил при себе. Не захотел он, чтобы Вячеслав селился у

Кошкиных.

Дуняша понимала, что это политика, но подноготная всех образовавшихся течений

ускользала от её понимания. Князь был сложным человеком и никому не верил. Его

осторожность была близка к паранойе. Боярышня признавала, что если мать выкидывает такие

перлы в его отсутствие, то другим доверять небезопасно для жизни, но всё же было обидно.

А жизнь продолжалась.

Никто не знал, что происходит за дверьми княжьего терема, но в церквях священники стали

вновь говорить о величии Руси, о собирании земель в единый кулак, о множестве врагах и

важности передачи своих дел правильно воспитанному наследнику…

Говорили осторожно и витиевато, но симпатии людей оставались на стороне молодой

княгини. Всех устраивало, что она тиха, добра и не лезет править. Люди ещё помнили нравную

Софью Витовтовну и сколько бед её дурная жадность принесла москвичам. О Марии Ярославне

тоже ничего хорошего не могли сказать, тем более теперь, когда всем объявлено было, что

земли надо собирать в кулак, а она…

Так что чем дольше молчал князь, тем полнее формировалось общественное мнение и у него

вроде как меньше оставалось места для маневров.

Дуня ещё не раз прибегала в Кремль, чтобы повидаться с отцом, узнать новости. Иван

Васильевич решал накопившиеся дела, а домашних держал в тереме и только к сыну пропускал

наставников.

Дуняша несколько раз посылала в разбойную избу продукты для псковского боярина и

передавала весточку о сыне. Его Ивашка был плох. Застудился. Но Катерина обещала, что

вытянет парня,и Дуня на свой страх и риск передавала Харитону Алексеевичу, что всё в

порядке. Ещё Дуня спрашивала о Наталье Полуэктовой у Бориса Лукича, но получала

односложный ответ, что мол жива Наташка и семья радеет о ней. Дуне показалось, что Борис

Лукич тяготится такой пленницей, но без княжьего слова ничего поделать не может.

В первых числах червня* (мая) Еремей велел расчистить двор и начал строительство дома, а

семью отправил в имение. Дуне хотелось поучаствовать в строительстве и заодно дождаться

решения князя по поводу отравления его жены, но дед сказал, что не до неё сейчас. Всё, что она

успела сказать, так это что дом надо строить больше, чтобы незазорно было приглашать

девушек из боярских семей на посиделки.

«Хватит уже бегать по чужим домам!» — ворчала она.

Отец вроде прислушался и согласился, что невместно Машеньке гостить у других и не

приглашать к себе, а дед только сердито сопел.

Дуня ещё хотела напомнить о необходимости небольших отдельных мастерских, но тут дед