Серафима спешит на помощь (СИ) - Кальк Салма - Страница 5

А поганец Годрик каркал, каркал и накаркал. Он твердил, что проклятые — не жильцы, что их нужно изгонять из дому, потому что они опасны, что такой маг в любой момент может убить хоть мать, хоть отца, хоть жену с деточками малыми. Уж конечно, находились такие, кто слушал эти россказни, за выпивкой или просто так, вечером у камина. И не просто слушали, а ещё и несли дальше.

И когда случилось то, что случилось, Годрик начал вопить посреди двора, что проклятому не место среди людей. Пусть, мол, признается в том, что сотворил, покается и сдохнет наконец. И у Годрика нашлись сторонники — зря он, что ли, лил им в уши всякую гадость?

В ту ночь и сам Эдрик еле спасся — потому что этот гадёныш задумал ни много ни мало извести и его тоже. Потому что фамильный дух не согласился поддержать Годрика против старшего, Вильгельма, а Годрик-то тоже неплохой маг, вырастили и выучили на свою голову, называется. И знает, как уничтожить такого духа, каким является Эдрик, и каким прожил уже намного больше, чем человеком. Поэтому пришлось убегать — в ночи, будто вору какому-то, вместе с Хьюго, с беднягой Хьюго.

Убежище было, оно принадлежало семье так давно, что о том благополучно забыли. А если бы вспомнили, то — оно находилось так близко к Туманному лесу, что в нём никто никогда не желал жить.

Хьюго тоже не желал, что уж. Он как понял, что с ним происходит, то сказал, что сложится в первом попавшемся походе против нежити. И совершенно не собирался отправляться в этот замок, и оставаться в нём, и вообще хоть что-то делать для того, чтобы жить дальше и служить дальше великому имени графов Мерсийских. И только столкнувшись с предательством подлого Годрика, согласился, что это нельзя так оставлять. И согласился жить ему назло — ну, сколько успеет.

Правда, замок оказался в полном запустении, но — ничего, всё как-нибудь образуется, думал Эдрик, глядя на едва живого Хьюго, которого привез на спине его верного Каэдвалара. Непременно образуется, главное — дотянуть до ночи Черной луны и убедить потомка сделать всё, что положено делать таким, как он.

И тогда предатели получат по заслугам, а древнее имя очистится от скверны и позора. И он, Эдрик, ещё увидит этот день, непременно увидит.

Глава 4. Утро в средневековье

Я проснулась неизвестно где и неизвестно когда. Всё тело болело, а открывшиеся глаза не получили никакой информации о том, где я есть.

Какие-то непонятные серые каменные стены и серый же потолок. Я накрыта каким-то колючим шерстяным одеялом. И спала прямо в куртке, штанах, и ботинках, как была одета — так и спала. И наверное, где-то есть мой рюкзак.

А рядом со мной — спина. Загораживающая от меня всё остальное. Мощная такая спина, широкая и тёплая. Обтянутая льняной рубахой. И довольно шумно сопящая, хорошо, не в меня.

Так, нужно подниматься и вспоминать, что к чему. Я вчера во что-то снова встряла, да?

Выбралась из-за спины, огляделась… Ой.

Это когда-то воспитательница в детдоме Ирина Леонидовна пыталась приучить нас всех не выражаться, и когда мы ей доказывали, что невозможно же не выражаться, потому что жизнь такая, она предложила — давайте придумаем какие-нибудь специальные слова и будем заменять ими то, что не говорят в обществе. Мы несколько дней ржали, как ненормальные, придумывая разные безобидные слова, которые должны были заменить в нашем обиходе мат, а потом с серьёзным видом говорили их и снова ржали, и были уверены, что никто из прочих взрослых не догадывается ни о чём. Ну вот я с тех пор и говорю «ой» вместо некоей заковыристой конструкции.

И тут было это самое «ой». Или даже «ой-ой-ой».

Здоровенная зала — как в кино. Окошки где-то высоко, никто не позаботился их застеклить, и вообще-то тут ветер гуляет. Свет проникает, но маловато. У противоположной стены — камин. Здоровенный, пустой и холодный. Дров поблизости нет, зато валяется какая-то грязная солома.

Потолок подпирают такие типа колонны, три штуки, и за одной из них я и спала. Мы спали — там до сих пор посапывает мужик, мощный такой блондин. Точно, что-то было вчера про этого мужика…

Воспоминания навалились и оглушили.

Ночь, лес, луна. Какие-то идиоты пытаются меня поймать. Приходится или убегать, или сначала бить, а потом убегать. И ещё всякая неведомая фигня странных форм и размеров, типа призраков и удивительных полуразложившихся животных, которые хотели меня сожрать. И так до утра. А уже под утро силы кончились, и появился вот он, тот самый, который спит на подстилке из кучи сена, и вроде какое-то одеяло сверху лежит, да и всё. Он и утром не особо стоял на ногах, вестимо, пить меньше надо. Но высвистал откуда-то невероятный крылатый скелет неведомой скотины, который ластился к нему, как кот, а потом привёз нас сюда, и у меня до сих пор голова кружится от воспоминаний о том, как это было.

А потом я зашла вот в этот зал, нашла место, куда можно лечь, и повалилась, не снимая ботинок. Потому что сначала был рабочий день, хоть и ленивый, и плохо в целом закончившийся. А потом — все вот эти дурацкие, совершенно дурацкие приключения.

Я снова огляделась. В противоположном углу стояли две лавки и стол. На том столе громоздилась грязная посуда — глиняные миски, деревянные доски, пара кувшинов. И три бочки у стены. Я даже подошла, чтобы убедиться — точно, алкоголь, какой-то некрепкий неизвестный мне алкоголь. Вроде бы, у таких бочек внизу должны быть краники, что ли. У этих имелись простые деревянные затычки. И у одной затычка лежала рядом на лавке, две другие же были заткнуты честь по чести. Но одну из них я легко пошевелила — почти пустая. Бочки были весьма вместительные — ну, литров по двадцать каждая, а то и поболее. И что, этот бугай две их них уговорил в одно лицо? Что-то я тут больше никого не наблюдаю. И если так, то не удивительно ни разу, что его вчера ноги не держали и язык не слушался.

Ладно, идём дальше.

Выход из зала был в какой-то другой холл поменьше, из того холла — вход на кухню, с холодной печью и пустыми котлами. Всякой утвари по столам и полкам громоздилась целая куча, а вот еды не было совершенно.

Стоп, что-то есть. На углу стола в тряпице свежий хлеб, пяток яиц, кусок сыра, рядом крынка с молоком. Ладно, не пропадём, уже хорошо.

А где, скажите, в этом расчудесном месте умываются? И туалет у них где, или какое помойное ведро?

Оказалось, что в помещении напротив кухни есть бочки с водой, ковшики, и даже широченная деревянная бадья, в которую можно было забраться целиком, и ещё место останется. Тут же прямо на лавке лежал кусок мыла, и куски льняной ткани, даже не подрубленные, наверное — полотенца. Помойного ведра я не нашла, пришлось высунуться на улицу, обозреть пустынный двор, мощеный булыжником и огороженный стеной, и деревца у стены замка, и вот под дерево-то и сбегать. Тьфу, варварство какое.

Замок был высок и мощен, состоял из массивного здания квадратной формы с острой крышей, и кажется, там есть ещё второй этаж, и как бы не третий. Его окружала стена, и на углах стены имелись башни — небольшие, тоже с крышами, вроде там есть место для того, чтобы дежурить, наверное, или что ещё в таких башнях делают.

Ворота в стене — из толстенных брёвен, заперты на суровый засов. А в одной из створок небольшая калиточка — открытая, между прочим.

По приставной лестнице я забралась на площадку над воротами и огляделась. Вообще тут красиво.

Прямо от ворот не очень далеко виднелись горы. А если смотреть в другую сторону — то часть обзора загородила башня, и я пошла по верху стены, там можно было нормально пройти. С другой стороны неподалёку, с полчаса ходу, виднелись домики — маленькие, деревянные. Десятка полтора.

Часы стояли, по свету время не определялось — солнца не было, небо затянули облака. Но было не холодно, ну, как у нас в конце лета — начале осени, разве что деревья пожелтели.

И — нигде ни единой живой души. Никого. Кроме того мужика, который храпит сейчас в углу большого зала.