Агитбригада 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 5

На кровати расселся Зёзик с моей единственной кофейной чашкой в руках, а в единственном кресле — Гришка Караулов, который держал откупоренную бутылку с портвейном. Невольная улыбка раздвинула мои губы до ушей.

— Генка! А у нас новость! — выпалил Гришка и широко улыбнулся, отсалютовав мне бутылкой.

— Мы с вполне официальным визитом вообще-то, — ухмыльнулся Зёзик и осторожно поставил чашку на стол, между моими школьными учебниками, — нас Гудков послал к тебе. Ох и задолбались мы тебя искать, Ген! Прикинь, мы сперва были у тебя в школе, но нас туда не пустили, а потом дежурный дал этот адрес. А чего это ты переселился вдруг?

— Заведующий школой отправил меня к аптекарю-гомеопату. На обучение, — озвучил я официальную версию. — Получаю рабочую специальность «помощник лаборанта» и набираюсь опыта. А здесь живу. Временно.

— И что, потом ты будешь выдувать клистерные трубки? — возмущённо выпалил Зёзик, — Геннадий! Ты же так хорошо играешь, мог бы в этом направлении пойти.

— А что плохого в рабочей специальности? — философски ответил я, усаживаясь с другого конца кровати. — И я не трубки выдувать буду, а мази от перхоти и фурункулов для советских людей, между прочим, делать.

— Но это же отвратительно! — раздражённо возразил мне Зёзик и передёрнул плечами.

— Не слушай его, Генка, — вмешался Гришка, налил Зёзику в чашку портвейна, и добавил, — ты же портвейн будешь? Только учти, я пью из бутылки, у тебя тут только одна чашка и её забрал этот пижон.

— Перхоть и фурункулы — это ещё более отвратительно, — нравоучительно заметил я, — тем более у советских граждан. Это тебе не буржуи какие-нибудь. И да, портвейн я, конечно же, буду. Сейчас стакан найду, где-то здесь вроде был.

— Но посвятить свою жизнь фурункулам! — Зёзик был потрясен. — С таким талантом к музыке! Варварство!

— Погоди, я же не отрицаю важность искусства, — миролюбиво ответил я, чтобы разрядить обстановку, — но сам подумай, вдруг я заболею, оглохну, и не смогу играть? Что мне тогда — на паперти сидеть или ходить милостыню просить по вагонам? А так у меня будет рабочая специальность и без куска хлеба я не останусь. А играть я смогу всегда. Одно другому не мешает.

— Да-а-а-а… Не по годам мудро нынешнее молодое поколение, — уважительно, но с нотками легкого ехидства сказал Гришка Караулов и набулькал мне немного портвейну в найденный стакан. — Это не то, как мы с тобой по молодости — всё кутежи да гулянки.

— Так что вы мне сообщить хотели? — вернул беседу в конструктивное русло я.

— Да! Точно! — хлопнул себя ладонью по лбу Гришка. — Ну так вот, можешь себе представить, Генка, нас отобрали, как лучший просветительско-агитационный коллектив города для идеологического просвещения крестьян. Теперь мы выдвигаемся через две с половиной недели по сёлам и городам соседней губернии!

— Ух, здорово! — восхищённо сказал я, смекнув, куда и откуда ветер дует, — поздравляю вас, товарищи. Вы заслужили!

— Но это ещё не всё! — возбуждённо блестя глазами, влез Зёзик, — там какое-то мудрёное постановление есть. В общем, нам теперь нужно, чтобы в составе агитбригады был несовершеннолетний участник, обязательно рабоче-крестьянского происхождения и сирота.

— И что? — сделал наивный вид я.

— И Гудков сказал, что надо тебя брать, ты уже немного нашу работу знаешь, — объяснил мне Гришка, оторвавшись от бутылки с портвейном.

— А что Зубатов? — не удержался от любопытства я.

— Ой, он такой концерт устроил, ты не представляешь! Ужас! — захлёбываясь от восторга, начал рассказывать Зёзик, — так орал, что от тебя только одни неприятности. Так орал! Но Гудков — кремень. Сказал тебя — значит тебя!

— А других кандидатур разве не нашлось?

— Да почему же не нашлось? Были! Даже Люська приводила свою племянницу. Сисястая такая, то, что надо, — одобрительно сглотнул Зёзик, — но Гудков сказал, что надо именно тебя.

— И чего это он воспылал вдруг ко мне такой страстью?

— Потому что ты из трудовой школы! А за включение в состав ученика этой школы к суточным ещё неплохая сумма всем добавляется, за патронат несовершеннолетнего сироты, — хихикнул Гришка. — Даже Зубков, как узнал, орать прекратил. Поэтому хочешь ты или не хочешь, а придётся тебе ехать с нами.

— Да это ненадолго, на месяц примерно, или полтора, — опять влез Зёзик.

— А что мне за это будет? — решил воспользоваться моментом я и не упустить свою выгоду.

— Как что будет? — удивился Зёзик, — почёт и уважение будет. Преференции, если захочешь потом поступать куда-то на культпросвет.

— Мне, как будущему помощнику лаборанта в гомеопатической аптеке, почёт и уважение не нужны, — демонстративно упёрся в скромность я, когда понял, что еду в любом случае (ура! ура!). — Мне нужны конкретные преференции.

— И чего же ты хочешь? — удивился Зёзик, явно не ожидая, что я внезапно упрусь.

— Ничего сложного или ужасного, — простодушно пожал плечами я, — хочу положительную характеристику. Это — раз. Хочу, чтобы вы продолжили со мной заниматься по школьным предметам. Это два. И ещё хочу, чтобы, когда мы вернемся, Гудков написал записку нашему заведующему, чтобы меня допустили до сдачи экзаменов за восьмой класс. И чтобы от Агитбригады кто-то присутствовал на экзаменах. Всё.

— А! Ну если так! — облегчённо махнул рукой Гришка, который видимо опасался, что я потребую что-то материального, — это мы всегда можем. Почему же не помочь товарищу⁈

— Но ты обязательно донеси мои условия Гудкову, — подчеркнул свой «ультиматум» я.

— Донесу! Не боись, Генка! — хохотнул Гришка и долил нам с Зёзиком портвейна.

— Так что собирайся давай, Генка, — сказал Зёзик, — через две с половиной недели выдвигаемся.

— За это надо выпить! — подвёл итог переговоров Гришка.

Глава 3

«Центральная гомеопатическая Аптека Форбрихера» встретила меня как обычно — густой смесью запахов берёзового дёгтя, мятных капель, розового масла и овечьего ланолина.

Аж глаза заслезились.

Вонючесть — это был один из существенных минусов работы в лаборатории гомеопатической аптеки. Я, как учитель химии в прошлой жизни, прекрасно знал о необходимости и пользе вытяжного шкафа на хороших мощностях. В 1927 году в городе N с этим делом было более чем так себе. Да, в передовых университетах столицы вытяжные шкафы были, но и они представляли собой стеклянно-деревянные бандурины со сдвигающейся вверх и вниз панелью со стеклом, защищающим лишь от взрывов, дыма и едких газов.

Но всё это ещё было ой как примитивно.

В аптеке товарища Форбрихера даже такого не было. Когда приходилось выпаривать какую-то особо вонючую и едкую жидкость на водяной или песчаной бане, то потом просто открывали окна и проветривали. А так как здесь регулярно что-то выпаривалось или варилось, то вонища стояла капитальная. Хорошо, что с концентрированными кислотами здесь дела практически не имели. Иначе только бы меня тут и видели (здоровье зубов, кожи и костей важнее всего!).

Так что я вошел в раздевалку, вытащил из «моего» рабочего шкафчика испещрённый разноцветными пятнами белый халат и колпак, торопливо переоделся и юркнул в лабораторию, так как уже конкретно опаздывал (этим вечером с Гришкой и Зёзиком неплохо так посидели, так что сегодня я потому и проспал).

К счастью, товарищ Форбрихер не заметил — он был занят: мило улыбаясь, беседовал с дородной дамочкой в крашеном кроличьем манто о преимуществах мази от выпадения волос перед эмульсиями. Судя по обстоятельности беседы, товарищ Форбрихер явно ожидал, что дамочка проникнется и выкупит у него солидную партию этих мазей. Кстати, судя по её шевелюре, ей бы не помешали и мази, и эмульсии, и всего побольше.

Но зря я радовался.

У конторки сидела Лизонька, великовозрастная тощая дочь товарища Форбрихера, и старательно переписывала что-то из блокнота в толстый гроссбух. Из приятных моментов у Лизоньки можно было отметить лишь рыжеватую косу. Всё же остальное нуждалось в кардинальной коррекции. Жаль, что в этом времени массовых пластических операций для населения ещё не делали.