Мародёр (СИ) - Швец Дмитрий - Страница 6

Я ощутил тело. Сперва, как комок боли, затем каждую часть отдельно. Стопы что-то перетягивало, в пальцы впились сотни крохотных игл. Рука все еще сжимает сломанное кайло, желудок бьется где-то возле горла, а в голове пульсирует кровь. Глаза вот-вот лопнут, но открыть их я не могу. Я не сразу понял, что вешу вверх ногами, медленно раскачиваясь на чем-то. Паук подвесил меня и теперь стоит где-то рядом, ожидая, когда голова моя лопнет от набежавшей в нее крови. Наверное, так я стану вкуснее.

Уши уловили стрекот. Сперва один, нерешительный, затем все более уверенный. Послышался второй, за ним третий, четвертый и вот уже слух разрывают сотни стрекочущих звуков. Хотелось зажать уши, хотелось оторвать их, только чтобы не слышать, как стрекочет множество голодных тварей, ожидая, когда висящее блюдо будет готово.

Я дернулся, пытаясь поднять руку или хотя бы отпустить кайло, но все, что мне удалось это раскачать себя сильнее. Желудок сжался, грозя заполнить рот ядом. Я судорожно сглотнул, пытаясь вернуть желудок на место, но стало только хуже.

Качка прекратилась. В ноги уперлось что-то острое, надавило, прорвало кокон и пошло вниз. Я крепче сжал кайло. Кто бы ни вскрывал его, просто так я не дамся. Хотя и мало что могу сделать. Я слаб, кормят нас только, чтобы мы не умерли с голоду. Я устал, после целого дня с кайлом в руках рассчитывать на что-то большее, чем свалиться у костра не приходится. Я вымотан, яд в теле и раскачивание вниз головой не придают сил. И все же, я попытаюсь. Не отбиться, спастись я не рассчитывал, я надеялся лишь, что смогу если и не забрать одну из тварей с собой, то хотя бы сделать ее дальнейшую сытую жизнь сложнее. И пусть кусок моего мяса комом встанет ей в горле!

Кокон лопнул. На мгновение я завис в воздухе, и это мгновение позволило мне собраться. Я ощутил, что руки мои свободны, успел перехватить кайло подобней. Ударил я, уже падая. Ударил вслепую, наотмашь, не рассчитывая попасть. Попал. Сквозь стрекот множества пауков уши уловили хруст и визг полный отчаянья и боли.

Мой крик слился с визгом. Удар был силен. Не знаю, с какой высоты я падал, но приложился я о каменный пол знатно, даже перед закрытыми глазами замелькали звездочки. Боль тонкой иглой вонзилась в шею и, разрывая кости, прошла по позвоночнику, но я сумел откатиться в сторону, правда кайло при этом потерял. Поднялся на колено. Зацепив стягивающий лицо паучий плевок, потянул что было силы, стараясь оторвать его. Пусть вместе с кожей, все равно! Один глаз освободить успел, прежде чем меня сбила с ног паучья лапа. Вторя лапа прижала к полу и надо мной нависла такая знакомая красноглазая морда. Паук застрекотал, поднялся на задние лапы, опуская брюшко и вытягивая покрытое слизью жало.

Я пнул. Пнул, что было сил, метясь туда, откуда показалось жало. Туда не попал, удар пришелся чуть выше, и паука он не отбросил, только разозлил. Острие лапы уперлось в шею над кадыком, мерзкая морда приблизилась, жвалы щелкнули возле открытого глаза. Я снова приготовился умирать.

Тишина. Стрекот стих разом. Тишина, обрушилась внезапно, сдавив уши. И в этой тишине я отчетливо услышал, как кто-то хлопает в ладоши.

— Великолепно! — произнес насмешливый женский голос. — Такая воля к жизни. Не часто встретишь такое среди людей. Но скажи мне, раб, что ты стал бы делать с остальными, одолей ты одного?

Паук, не убирая лапу с соей шеи, другой заставил меня повернуть голову. Все пространство огромного зала было заполнено пауками, такими же, как этот или крупнее. Они стояли на полу, сидели на стенах, свисали с полотка на тонких паутинах и каждый из них смотрел на меня шестью красными голодными глазами.

— Так что? — повторил вопрос насмешливый голос. — Ну да, ты ведь не можешь говорить. Тогда я отвечу вместо тебя. Ты бы продал свою жизнь как можно дороже и, умирая, был бы предельно счастлив. Поскольку нет большей чести для воина, чем умереть в бою. Но ты не воин. Ты раб. Раб! И ты приходишь сюда каждый день, чтобы добыть немного Соли, для тех, кто благодаря ей, станет сильнее. А все что получишь ты, жалкая миска протухшей похлебки, кусок плесневелого хлеба и кружка гнилой воды. Еще быть может место у костра, или ночь в палатке с грязными, больными сифилисом, глистатстыми девками. Зачем тебе жизнь, раб? Не лучше ли принять смерть? Но ты снова мне не ответишь, и я отвечу за тебя. Лучше, но лучше смерть в бою.

Невидимая женщина засмеялась.

— Поверь мне, раб, нет никакой разницы, умрешь ты в бою, или тебя растворит яд этих милых созданий. На той стороне тебе будет все равно. Что? Не все равно на этой? Понимаю, дело не в покорности судьбе, а в попытке ее изменить. Бесполезно. У тебя не получится. Все смертны. Даже боги. И ты тоже. Но не сегодня. О, нет! Сегодня ты не умрешь. У меня на тебя иные планы. Успокойся, расслабься и не мешай моей зверушке.

Я задергался, замычал.

— Какая воля! — в насмешливом голосе промелькнула нотка восторга. — Такая воля!

Я дернулся снова, попытался сбросить с шеи паучью лапу. Тварь застрекотала и чуть надавила, прорвав кожу. По шее потек горячий тонкий ручеек.

— Тише! — резко скомандовал женский голос. — Не шевелись, человек!

Тонкие струйки черного дыма поднялись из пола, окутали мои ладони, ноги, перекинулись через тело, плотно вдавив меня в узорчатую плитку. Тварь застрекотала, убрала лапу, позволяя струйке дыма, обволочь мою шею, отступила на шаг, подняв две передние лапы. Я улыбнулся, видя, как болтается сломанный кончик лапы. Значит, я все-таки сломал ему лапу.

Дым взобрался на подбородок, растекся по нему, а затем тонкой струйкой нырнул в нос. Стало спокойно, стало все равно. Все равно настолько, что реши пауки сожрать меня сейчас, я бы сам им мяса с собственной спины нарезал.

Паук приблизился, широко расставил лапы, наклонился к моему лицу. Жвалы несколько раз щелкнули возле носа, а затем резко и умело срезали стягивающую кожу пленку. Отшвырнув ее в сторону паук, стуча лапами по полу, убежал и скрылся в толпе собратьев.

Дым растаял, вновь позволив мне двигаться. Не раздумывая, я бросился к кайлу, но схватить его не успел, сразу несколько паутин накрыли его, накрепко приклеив к полу.

— Ты либо глупец, либо отчаянный смельчак, — раздался за спиной все тот же насмешливый женский голос.

Я повернулся. Надо мной стояла молодая, красивая женщина в сером платье. Платье переливалось, словно сотканное из сизого дыма, оно то распадалось, превращаясь в туман, то собиралось вновь, становясь плотным. Тонкие губы женщины слегка улыбались, черные глаза смотрели с интересом. Левая бровь слегка приподнялась, улыбка стала шире. Женщина встряхнула головой, отбрасывая назад совершенно белые волосы. Седая. Она совсем седая! Хотя нет, это не седина, ее волосы действительно белые.

— Идем! — она протянула мне руку, на пальцах перстни, на запястье серебряный браслет с крупными черными камнями. — Ну! — в голосе слышалось нетерпение.

Я взял ее руку. Холодная, но мягкая, кожа тонкая и под ней явственно чувствуются кости. Я побоялся сжимать ладонь, чтобы их не сломать.

— Не беспокойся, не сломаешь, — женщина сама схватила меня за ладонь и легким движением подняла на ноги. — Иди за мной. Иди и ничего не бойся. Они тебя не тронут.

— Идти с тобой? — я посмотрел на нее. Женщина как женщина, достаточно молодая, если не смотреть на ее совершенно белые волосы, что никак не вяжутся с чистым без единой морщинки, веснушки или родинки лицом.

— Со мной, — кивнула она, не выпуская мою руку.

— Зачем?

— Я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Почему? Потому, что если ты откажешься добровольно, я заставлю тебя принять его силой.

— Ты? Меня? Заставишь? Силой?

Я чуть не засмеялся. Она же хрупкая совсем. Тонкие ручки, тонкая шея, лицо красивое, но бледное и уставшее. Я голодный, изможденный раб, но думаю справиться с ней я смогу.

Она тяжело вздохнула.

— Я! Тебя! Заставлю! Силой! Как? Ну, хотя бы вот так!