Мое непослушное сердце - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 40

— Жаль, что тебе придется продать лагерь, Кевин. Мы будем скучать по тебе, — начала Кристина, но тут заметила женщину, входящую в кондитерскую, и встрепенулась. — Мне пора. Когда в следующий раз приедешь в город, заходи. Попробуешь моего шоколада с вишнями.

Едва она исчезла из виду, как Молли повернулась к Кевину:

— Ты не можешь продать лагерь!

— По-моему, ты с самого начала об этом знала.

Верно, но тогда ей было абсолютно все равно. Теперь же мысль о том, что Кевин готов сбыть его с рук, была невыносима. Лагерь — часть истории его семьи, и Молли никак не могла отделаться от ощущения, что теперь и ей это место стало дорого.

Неверно поняв ее молчание, Кевин утешил:

— Не волнуйся. Мы здесь надолго не останемся. Как только я найду управляющего, уедем.

По пути в лагерь Молли пыталась разобраться в своих мыслях. Именно здесь настоящие корни Кевина. Родителей он потерял, братьев и сестер у него нет, а для Лили, похоже, в его жизни места не нашлось. Дом, в котором он вырос, принадлежит церкви. С прошлым его ничего не связывает, кроме этого лагеря. Не правильно, нехорошо избавляться от своего детства.

Вдали показалась площадь, и ею овладело знакомое умиротворение. Шарлотта Лонг подметала крылечко коттеджа, какой-то старичок катил навстречу на большом трехколесном велосипеде, пожилая пара сидела на скамеечке. Молли упивалась видом сказочных домиков и тенистых деревьев.

Все тут было ей знакомо, словно она сотни раз бывала здесь. Так и есть — неожиданно она ступила на страницы своей книги и оказалась прямо в Соловьином Лесу.

Не желая сталкиваться с отдыхающими. Лили пошла по узкой тропинке, ведущей в лес за площадью. Она переоделась в слаксы и топ табачного цвета с квадратным вырезом, но все же задыхалась от жары и жалела, что недостаточно худа, чтобы носить шорты.

Она вышла на широкий луг, где трава была едва не по колено. Пальцы приятно горели, и напряжение, терзавшее ее весь день, немного отступило. Она услышала журчание ручья и, повернувшись, увидела нечто настолько неуместное, что тихо ахнула.

Перед ней был хромированный стул с красным виниловым сиденьем из закусочной.

Как он тут оказался?

Лили направилась к стулу и увидела небольшую речку с каменистыми берегами, поросшими папоротником и камышом.

Стул стоял на обветренном, покрытом пятнами мха и лишайника валуне. Красный винил блестел на солнце, на ножках и спинке не было видимых следов ржавчины. Значит, его поставили сюда недавно. Но почему? И стоит он ненадежно — стоило прикоснуться к нему, как стул зашатался.

— Не трогайте!

Лили, вздрогнув, обернулась и увидела здоровенного верзилу, настоящего медведя, скорчившегося в лучах солнца на краю луга. Она испуганно схватилась за горло. Позади раздался плеск: стул все-таки свалился в воду.

— Дьявол!

Незнакомец резво вскочил. Господи, настоящий великан, с плечами шириной с двенадцатирядное лос-анджелесское шоссе и мрачным грубоватым лицом типичного злодея из старого вестерна, в стиле «у меня есть способы заставить таких дамочек, как ты, развязать язык». Единственное, что несколько выбивалось из общей картины, — отсутствие щетины на квадратных челюстях. А волосы! Оживший кошмарный сон голливудских визажистов. Густые, седеющие на висках, а концы доходили едва не до плеч и при этом выглядели так, словно их отхватили ножом, который этот человек, вне всякого сомнения, таскал в сапоге. Правда, обут он был в потертые кроссовки. Толстые носки сбились у щиколоток. Темные глаза казались глубокими провалами на дочерна загорелом, зловеще-привлекательном лице.

Любой голливудский продюсер отдал бы левую руку за такого актера.

Вот какие мысли теснились в голове Лили, в то время как ей следовало прислушаться к одной-единственной: Беги!!!

Он шагнул к ней. Старая голубая джинсовая рубашка и шорты цвета хаки не скрывали мускулистых рук и ног, покрытых пушком темных волос.

— Знаете, сколько времени у меня ушло на то, чтобы поставить стул именно так?

Лили опасливо попятилась.

— По-моему, у вас слишком его много. Я имею в виду свободное время.

— Упражняетесь в остроумии?

— О нет, — пробормотала она, продолжая отступать. — Определенно нет.

— Развлекаетесь? По-вашему, это очень забавно — испортить работу целого дня?

— Работу?

Его брови угрожающе сошлись на переносице.

— Чем вы занимаетесь?

— Занимаюсь?

— Стойте смирно, черт бы вас побрал, и перестаньте трястись!

— Я не трясусь!

— Ради Бога! Я ничего плохого вам не сделаю.

Тихо ворча, он вернулся туда, где сидел, и поднял что-то с земли. Она воспользовалась передышкой, чтобы подобраться ближе к тропинке.

— Я велел вам не двигаться!

Он держал нечто вроде блокнота и оттого больше казался не опасным, а просто невероятно грубым. Лили окинула его хорошо отработанным взглядом оскорбленной голливудской королевы.

— Похоже, кое-кто забыл о хороших манерах.

— Пустая трата энергии. Я искал уединения. Неужели это такая роскошь?

— Конечно, нет. Я ухожу.

— Туда! — Он сердито ткнул пальцем в сторону ручья.

— Простите?

— Сядьте там.

Страх прошел, осталось лишь легкое раздражение.

— Не стоит, пожалуй. Извините, я спешу.

— Повторяю, вы испортили мне день. Имейте по крайней мере совесть и попробуйте загладить свои грехи. Посидите смирно час-другой.

Лили внезапно сообразила, что он художник.

— Почему бы мне просто не убраться отсюда?

— Кому я сказал!

— Вас никто не учил вежливости?

— Мне некогда заниматься пустяками. Сядьте на тот валун, лицом к солнцу.

— Спасибо, но я не загораю. Это вредно для кожи.

— Хоть бы раз в жизни встретить красивую женщину, не склонную суетиться.

— Ценю ваш комплимент, — сухо заметила Лили, — но я была достойна этой оценки добрых десять лет и сорок фунтов назад.

— Не мелите чушь.

Незнакомец выхватил карандаш из кармана рубашки и стал набрасывать что-то на бумаге, не удостоив ее ни единым словом и не позаботившись сесть на маленький походный стульчик, который она заметила чуть поодаль.

— Поднимите подбородок. Господи, вы и в самом деле прекрасны! — бросил наконец он совершенно равнодушно.

Ей ничуть не польстила похвала, и она едва не выпалила, что ему стоило бы увидеть ее в расцвете лет.

— И все же, — усмехнулась она, чтобы позлить его, — я не собираюсь долго стоять на солнце.

Карандаш продолжал летать над этюдником.

— Не люблю, когда модели болтают во время работы.

— Я не ваша модель.

Когда она собиралась отвернуться и уйти, он сунул карандаш в карман.

— Разве я могу сосредоточиться, если вы не в состоянии и секунды постоять спокойно?

— Прошу зарубить на носу: мне все равно, сосредоточенны вы или нет.

Мужчина грозно нахмурился, и у Лили появилось отчетливое ощущение, что он пытается решить, стоит ли заставить ее остаться. Наконец он кивнул:

— В таком случае встретимся здесь завтра утром. Скажем, часиков в семь. Солнце не успеет подняться высоко, и вы не загорите.

Ей вдруг стало смешно.

— Почему не в половине седьмого?

— Вы надо мной издеваетесь, — догадался он.

— Вижу, вы не просто грубиян, а грубиян проницательный. Потрясающее сочетание. Просто невозможно устоять.

— Я заплачу вам.

— Вряд ли я вам по карману.

— А вот в этом позвольте усомниться.

Лили усмехнулась и ступила на дорожку.

— Вы знаете, кто я? — окликнул он.

Лили оглянулась:

— А я должна это знать?

— Я Лайам Дженнер, черт возьми!

Лили едва не ахнула, Лайам Джепнер! Сэлинджер американских художников. Иисусе, что он здесь делает?

Дженнер, очевидно, понял, что ей известно его имя, и самодовольно ухмыльнулся.

— В таком случае договорились на семь?

— Я… — «Лайам Дженнер!» — Я подумаю.

— Вот именно, подумайте.

Что за несносный тип! Да он оказал миру величайшее одолжение, став отшельником, — перестал давить на нервы ни в чем не повинным людям! Но все же…