Мы, Мигель Мартинес. Война (СИ) - Тарханов Влад - Страница 47

Я заметил, что генерал тщательно записал все мои требования, в конце концов он тут только передатчик информации. Решения будут приниматься в Гамбурге Паулем фон Гинденбургом. Следовательно, мне пока что проявлять к генералу излишнюю враждебность не стоит.

— Для того, чтобы вы сообщили о наших предложениях руководству, вас, генерал, проводят в центр связи. Не обессудьте, но эти пункты под полным нашим контролем. Раз правительство Веймарской республики не существует, я имею полное право временно возложить поддержание порядка в Берлине на силы красной гвардии.

Надо отдать должное выдержке немецкого генерала — он не стал выражать протестов и каких-то обид, он просто последовал за нашим человеком на пункт связи. К вечеру, после длительных переговоров, было назначено проведение Потсдамской мирной конференции на двадцать второе июня. Сакральная дата! Ну что же. надеюсь, что самого длинного дня в году хватит для урегулирования спорных вопросов.

Удивительным было другое — обвинения и возмущения со стороны социалистов-предателей. Впрочем, от местной социал-демократии многого ожидать было сложно. Это уже были не революционеры, а группа приспособленцев, политические импотенты, еще и испорченные коррупцией. Намного позже всех этих событий, в разговоре со мной Эрнст Тельман поделился тем бесшабашным уровнем воровства, которое организовали социал-демократы, и основные стычки между ними и коммунистами как раз и проходили на тему того, что много воровать — слишком вредно для здоровья. Угроза разоблачения мутных схем и привела к тому, что Отто Браун и его подельники решились на предательство общего дела.

Правда, социал-предатели не смогли долго наслаждаться и почивать на лаврах, пользуясь американскими долларами, которыми была щедро усыпана дорожка к измене. Сначала их «кинул» сам Гинденбург: социал-демократы не получили ни одного портфеля в имперском правительстве, на что они так надеялись. А уже в конце тридцать четвертого они почти все оказались за решеткой по обвинениям в коррупции и превышении властных полномочий. Они получили реальные сроки и ни один из них не смог смыться в Швейцарию. Доверия к ним не было никакого. И это было абсолютно законным результатом их «борьбы».

[1] Одно из версий славянского названия города Берлин — от слова Медведь, типа Медвежегорск. По второй — город на болоте, т.е. Болотногорск.

Глава двадцать четвертая

Госпиталь

Глава двадцать четвертая

Госпиталь

Росток — Москва

26 июня — 20 июля 1934 года

Итак, я загремел в госпиталь с дырочкой, но не в правом боку, а в легком. Наружу торчит трубка по которой откачивают воздух, пневмоторакс. Не слишком-то веселое состояние, хотя пуля и прошла навылет, но пакостей наделать сумела. И самое занятное в том, что метели не в меня такого важного, большого и влиятельного. Стреляли в Лину. Извините, всё никак не привыкну к тому, что я маленького роста — попал-то я в свои сто шестьдесят из ста восьмидесяти шести! И я, как последний идиот, пардон, — рыцарь, заслонил ее собой, оттолкнул, в общем, сделал всё, чтобы она выжила. Что за хрень такая! Эта дамочка просто постоянно напрашивается на неприятности. Конечно, потом мелькнули мысли, что, мол моя жизнь слишком важна, что много еще знаний можно передать хроноаборигенам, хотя, подозреваю, из меня вытянули если не всё, то почти всё, что только было возможно. Но в тот момент я просто не мог действовать иначе. Ладно, вчера я приехал в Росток. В Потсдаме началась Мирная конференция с участием очень многих стран: Германской империи, Германской Демократической республики, СССР, Польши, Франции, Британии, США, Чехословакии и Бельгии. Как вы заметили, представителей Веймарской республики среди них не было. Не заслужили. А вот присутствие тут делегации Бельгийского королевства меня лично удивило. Но, раз пригласили, то…

Когда я приехал в Росток, то первым делом полетел к Лине, которая последние две недели металась между складскими помещениями порта и железнодорожной станцией. Сейчас шла отгрузка в СССР оборудования химических концернов. Мы рассчитывали им оснастить как минимум два крупных завода, строительство которых должно было начаться в ближайшее время. Тем более, что удалось привлечь группу специалистов из Фарбен индастри. Но самым большим «приобретением» стала группа ученых-ядерщиков, впрочем, их еще так не называли. Работы с изотопами во время гражданской войны были прекращены, потому что требовали довольно серьезных затрат. Первыми «ласточками» оказались, естественно, евреи-ученые Лиза Мейтнер и Вильгельм Траубе, они оба сотрудничали с Отто Ганом, поэтому удалось вскоре к этой паре присоединить и их коллегу, выдающегося химика. Вскоре в их маленький коллектив вступил и Фриц Штрассман, человек, который входил в команду Гана, но при этом уезжать из Германии не собирался. Пришлось организовать ему немного проблем, после которых он присоединился к группе ученых, уезжающих в СССР.

Второй группой были Вернер Гейзенберг, Курт Дибнер и Эрих Брагге. Вот эти «товарищи» абсолютно точно чувствовали себя пока что совсем неплохо, никуда переезжать не собирались. Фактически, эту тройку мы выкрали, отправив их в нашу страну помимо их воли. Да, похищение, несомненно. Именно из-за этой операции, в которой моя Одена принимала непосредственное участие, в неё и стреляли. Кто-то сообразил, что немецкие ученые пропадают не так просто. К Гейзенбергу приставили охрану, которую боевики Коминтерна (в их число входила и Лина) жестоко и быстро сократили до нуля. В это же время проходила и серьезная операция в Бельгии: через подставных лиц сперва обанкротили, а затем и провели фактический рейдерский захват фирмы Union Minière du Haut Katanga — той самой, что занималась разработкой урана в Конго. Впрочем, не только урана. Для меня было неожиданным, что Сталин вообще дал согласие на эту операцию, тем не менее, контролировать чуть ли не единственный относительно легко доступный источник урана было весьма неплохо.

Извините, отвлекся. Получилось так, что Лину уже в Ростоке сумел опознать агент имперцев, который занимался расследованием покушения на Гейзенберга. Он получил санкцию на захват боевика Коминтерна и так получилось, что операция захвата как раз совпала со временем моего приезда в Росток. Лина встречала меня на вокзале. Мы отъехали всего каких-то пару сотен метров, направляясь в сторону портовых сооружений, как дорогу нам перекрыла полицейская машина. Оттуда вышел довольно упитанный человек в полицейской форме, жестами приказывающий выйти из машины.

— Aufmerksamkeit bei der Dokumentenüberprüfung![1] — проорал он. Но при этом меня удивило, что он как-то коряво построил фразу, как будто немецкий для него не совсем родной. Это меня насторожило, а когда мы вышли, я вытащил пистолет (мне выдали удобный браунинг) и посоветовал приготовить документы сначала проверяющим. Оружие тут же обнажили и мой охранник, и шофёр машины. И тут из автомобиля высунулись стволы и полился огонь. Я прикрыл собой Лину, когда первая пуля впилась в левое плечо, и развернула меня, то вторая пробила правое легкое, я упал, а моя охрана, да и Лина открыли ответный огонь. Как я узнал позже, шофёр был тоже серьезно ранен, а вот Лина и телохранитель остались целыми и невредимыми. Из четырех нападающих выжил только один, и за его жизнь боролись врачи.

А я таким образом оказался на больничной койке. Ничего приятного, скажу я вам, даже если больница в Германии, а не в СССР, то с такими ранениями в любом времени не было ничего приятного. Правда, персонал более вышколенный, но лекарства ненамного лучше. Единственное, что серьезно помогало, так это их хваленый немецкий орднунг, да, порядок в медицине порою бьет класс. На этот раз Лина от меня не отходила — дежурила у кровати, помогала во всем, мне это было как-то не слишком-то и приятно, особенно слабость и беспомощность, но куда мне от этого деваться? А моя драгоценная еще и не расставалась с пистолетом, который был при ней, небольшой «дамский» браунинг, но в умелой руке и на небольшой дистанции не менее смертоносный, Почему-то Лина выбрала именно такой пистолет, говорила, что он ей «лёг в руку». В это поверить могу. Любому стрелку короткоствол должен подбираться индивидуально. И вот это ощущение, что оружие «легло в руку» было чуть ли не основным.