Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 41

Отец Федор перекрестил дверь, за которой скрылся его странный гость, а затем перекрестился сам, мешком осев на стул. Кто же ты такой, Дмитрий Никитич Уколов⁈ Кто же ты такой⁈ Священник подрагивающей рукой налил воды в тот же стакан, из которого пил парень и осушил его, обливаясь. Потом взял перстень и внимательно еще раз осмотрел.

— Друга колечко, — задумчиво забормотал он, — Оно конечно… Друга… Может оно и так. Даже, скорее всего, точно так, — а ведь чувствуется, не врет парень. Сам верит в то, что говорит. Только есть во всем этом одно огромное «но». Графская ветвь Бестужевых прервалась почти полтора века назад. И что-то подсказывало отцу Федору, что гость, говоря о друге, поминал не последнего непутевого представителя этого некогда великого рода. И это предсказание великого мора! Старик перекрестился. Что это? Божье проведение или происки врага человеческого? Но ведь в Храм пришел, не куда-то! И для себя ничего не просил. Хотя есть у него, о чем просить. Есть. И деньги брать не хотел. Гордый. Кто был только что в этом кабинете? Как понять? Как не ошибиться? Не сгубить душу? Старый человек встал со стула, кряхтя, опустился на колени перед иконой Христа Спасителя и принялся неистово молиться.

Как же здо̒рово выскочить из жаркой парной и, не обращая внимания на колющие босые ноги камешки и веточки, с веселым уханьем с разбегу плюхнуться в ледяную реку! Ух, как обжигает и бодрит водица! Но проходит несколько секунд и оказывается не такая уж она и холодная, скорее в меру прохладная. И вот ты уже не спеша выходишь на берег, поднимаешься по узенькой, петляющей в зарослях крапивы тропинке к бане. А ведь пока бежал к реке, не замечал жалящих кустов. А теперь чувствуется покалывание на руках, да и ноги слегка ожгло. А следом, тихонько ругаясь себе под нос на злую траву, поднимается Володя Осипов. У баньки, на узенькой, длинной во всю стену скамеечке, попивая душистый квас, сидят завернувшись в простыни Ефтин, Уваров и дядька Степан. Есаул с Карповым о чем-то тихонько, лениво переговариваются. Они, оказывается, служили вместе еще в Туркестане. Сам Степан давно уже мог быть старшим вахмистром, но отказывался от чинов. Рядовым казаком, говорит, спокойней.

Да и судя по рассказам есаула, это сейчас с годами Карпов стал спокойным и основательным, а было время, по обоим берегам быстрого Хогоса знали лихого, бесшабашного казака Степку Карпова. И не было для него авторитетов и границ. Если уж преследовал он со своими казачками разбойников-барымтачей, так до конца, чтобы больше не приходили на нашу землю. А тут только-только мир заключили с цинцами. Новый конфликт никому не нужен. Вот и получалось, что казак службу исправно несет, а приходится его не поощрять, а наказывать. Раз сняли лычки у Карпова, второй. А потом он уже сам стал отказываться от повышений. Все одно разжалуют.

Сажусь рядом со Степаном, прихватив с небольшого столика, стоящего тут же, свою кружечку с кваском. Хорошо! Душевно! Бородатый, дождавшись когда я напьюсь, продолжает прерванный заходом в парилку разговор:

— Думаю я, Митрий Никитич, прав господин есаул, — вот же упертые! Отговаривают меня лично в Нелюбино ехать. Так-то правы они. Но и меня понять можно. Кипит во мне ненависть и жажда мести, — Как можно быстрее в Усть-Каменогорск надо двигаться. Чтоб до распутицы обернуться. Я-то с вами пойду. Мы с Акимом, сродственничком твоим знакомцы старые. А ребята тем временем пробегутся до Нелюбино. Поговорят со студентиком этим. Семшу отправлю, он сможет. Веришь? — он смотрит на меня и я действительно верю. Семен сможет, хоть и молодой. Даже лучше меня, пожалуй, справится.

— Верю, Степан Лукич, — что уж тут. Правы казаки со всех сторон. Нет у меня сейчас времени по губернии метаться, варнаков искать.

— Да и кровников наших общих найдем, никуда они от нас не денутся. Даже в столице достанем, надо будет. ­– продолжает увещевать меня Карпов.

— Хватит, Лукич, ­– останавливаю его уговоры, — Что ты со мной, как с дитем неразумным. Понимаю я все. Как господин есаул скажет, так и отправимся. Мне собраться только подпоясаться. Лошадей только надо купить.

— Вот то другое дело! А лошадок найдем! — радостно улыбается Карпов, — Самого лучшего жеребчика тебе подберем.

— Не надо самого лучшего, — на полном серьезе отнекиваюсь, — Вы мне самого спокойного найдите. Я не помню уже, когда крайний раз верхом ездил. На вашем самом лучшем я до околицы доеду и упаду. Мне позор, коню радость, людям смех. Ну его.

Над рекой разносится молодецкий хохот.

— Давайте, казаки, по крайнему разу заходим, да хватит. Послезавтра с рассветом выходим. Собраться надо, Дмитрию Никитичу лошадей подобрать, — Ефтин первый поднимается и ныряет в низенький предбанник. Следом поднимается Уваров. Я думал Иван Степанович немногословный человек. Да, по сравнению с Уваровым, Ефтин- Цицерон. От сотника за все время нашего знакомства, дай Бог, если с десяток слов услышал. Интересно, как он исхитряется людьми командовать, если из него слова не вытянешь?

На следующий день купили для меня двух лошадок алтайской породы. Как раз то, что надо. Небольшие, спокойные, выносливые. Не боевые, ну так мне на них и не воевать. Да и с обязательной службой все оказалось гораздо проще, чем я себе надумал. Просветили казаки.

Поголовного призыва, как я думал, у казаков нет. Кто пойдет служить, решал жребий. Но и там было не все так просто. Существовали льготы и отсрочки. На учебу, если семья казака терпит нужду, погорельцам, если в семье с уходом казака на действительную службу не останется ни одного трудоспособного мужчины, если из семьи одновременно должны уйти на действительную службу двое или больше трудоспособных мужчин, если из семьи двое или большее число мужчин находятся на действительной службе. В общем много чего. На самом деле, все эти условия индивидуально обсуждал Станичный сбор, и он же принимал решения кого куда в списках разместить. В начале списка указывались казаки без освобождений и отсрочек, в конце имеющие льготы. Самыми последними писались погорельцы. По факту же годных к зачислению в строевые полки казаков было больше, чем требовалось. Потому даже способные нести службу молодые парни, оказавшиеся в конечной части списка, зачислялись в льготные полки.

А еще, поверставшись в казачье сословие, мне будет причитаться 30 десятин земли. Хорошо хоть от этой радости я могу отказаться. Ну, какой из меня землепашец? Еще картошку я вырастить худо-бедно смогу, а вот рожь, пшеницу, овсы там всякие… Да я их не отличу друг от друга! Зато, если случится льгота, придется мне платить налог в целых десять рублей в год. Думаю, потяну. Вот только стоит ли избегать службы я еще не решил.

С одной стороны, надо заняться антибиотиками. Может и правда до войны с японцами получится организовать их производство. Да и помимо лекарств, глядишь, еще что-нибудь полезное в голову придет. Но опять же, один не потяну, без связей, знаний законов и реалий. Одна надежда, отец Федор поможет. У него всего этого в избытке. Особенно связей. Только вот захочет ли. Я для него непонятный человек из тайги с темным прошлым. Да он отнесся ко мне с пониманием, даже денег дал. По нынешним временам астрономическую сумму. Ну и что, что, как он сказал, за ювелирные украшения. Я же их просто так отдал церкви, от души. А он? Получается тоже от души? Неизвестному не пойми кому? Странно это, согласитесь? Или нет? Люди здесь другие, и я их совершенно не знаю и не понимаю. Как же хорошо и просто было в тайге среди тюйкулов и как сложно здесь. Наверное, чувствуя эти проблемы, я и не хотел выбираться в цивилизацию. Столько вопросов и неопределенностей, голова кругом идет.

Сонм подобных мыслей терзал меня весь наш почти двухнедельный путь до Красноярского. А еще тяжелым камнем на душу давили беглые катрожане. Что там удалось узнать Семену у недоучившегося доктора? Сколько еще искать убийц моей семьи? Но я их обязательно найду!

Только однажды удалось отвлечься и развеяться, когда, сделав небольшой крюк, заехали в Антоньевскую к родителям Осипова. Отец Володи суровый казак годов пятидесяти скупо, но с душой поблагодарил за спасение сына. Зато хорунжему за то, что умудрился попасть в плен к каким-то разбойникам, потеряв при этом доверенный ему десяток казаков, от Никиты Михайловича досталось. Мне показалось, что только офицерские погоны остановили старого казака от того, чтобы перетянуть непутевого сына ногайкой вдоль спины. Да еще, пожалуй, заступничество Ефтина с Карповым.