Столичный доктор. Том II (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 24

— Если не замолчите и не дадите делать мне мою работу…

— Что же⁈ Сбежите?

— Хуже. Вызову Викторию Августовну срочной телеграммой и предложу ей ассистировать на вашей операции.

Надо было видеть лицо экс-министра. И Склифосовского, который пришел под конец наших разборок.

— Николай Авксентьевич очень значительный человек! — выговаривал мне Николай Васильевич в собственном кабинете за рюмкой чая. — Имеет по-прежнему большое влияние на царскую семью. Зачем вы его нервируете? Да еще перед операцией?

— Я его нервирую? А точно не он меня? Николай Авксентьевич был просто душкой на первом осмотре!

— Надо понимать психику больных. Человек надежду получил. Если все пройдет удачно, он же несколько лет жизни себе почти выиграл.

— И проведет их по-прежнему — гавкая на нижестоящих.

— Вы очень резки, Евгений Александрович. Это молодость, — вздохнул пятидесятидевятилетний хирург. — Поедем домой, я устраиваю небольшой званый ужин. Пригласил несколько главных врачей столичных больниц. Покажете им свою манжету в курительной, расскажете о методах реанимации. Поверьте, это будет стоить десятка конгрессов.

А вот это дело! В России большая часть вопросов решается кулуарно. И похоже меня запускают в главную медицинскую «подсобку» страны.

Званый ужин прошел на ура. Я продегустировал запеченную утку, устрицы, потренировался с вилками, ложками, и салфетками. Познакомился с главврачами самых крупных питерских больниц. В том числе и военными. Медицинское сообщество небольшое — все друг друга знают, либо учились вместе, либо в ординатуре парились, людей резали. Так что в этот круг я вошел легко и быстро, а поспобствовало этому шоу с измерением давления. Из дюжины медиков, что оказались на ужине, никто не отказался, все послушно закатывали рукава рубашек, потом еще друг другу измеряли, записывая показатели. Как знал — захватил в столицу таблицы и несколько манжет, которые тут же раздал. Гости даже успели поспорить, кому достанутся тонометры — но Склифосовский предложил кинуть жребий, что всех устроило.

Заодно вручил с десяток визиток директора фабрики Келера, где с мая начали производить тонометры, что я демонстрировал после ужина — резиновый полый мешок, помещенный в манжету из нерастяжимого материала, который обхватывал плечо и накачивался резиновой грушей. Похоже, теперь заказы посыпятся, как из ведра, только одной клинике Николая Васильевича нужно тридцать штук. А есть еще Европа. Как говорится, «Запад нам поможет». Цены установили божеские — десять рублей за гаджет. И наценка там была больше ста процентов. Дикий капитализм в действии.

Кстати, самое высокое давление было… у нашего хозяина. Сто шестьдесят на девяносто. Считай, у Склифосовского была артериальная гипертензия, причем уже довольно давно, иначе он бы не чувствовал себя весьма комфортно с таким давлением. А это верный путь к инсультам, инфарктам. Которые и в будущем-то не очень хорошо лечатся, а здесь даже и посоветовать нечего. Разве что отказ от курения и снижение веса. Ну и раувольфия с прочими народными средствами. Но это надо сначала как следует обосновать — современная медицина практически ничего не знает про холестериновые бляшки в сосудах и их влияние на тромбы.

Мы уже почти закончили общаться и народ собрался расходиться, как раздался телефонный звонок. К аппарату попросили главного врача Александровской больницы — такого же упитанного, как Склифосовский, живчика Василия Павловича Доброклонского. Из курительной комнаты был виден его разговор. Лицо главврача побледнело, он оглянулся на нас.

— Да, сейчас же буду.

Повесил рожок, достал платок с монограммой, вытер руки. Явно раздумывал, говорить нам или нет. Но стихшие разговоры и пристальные взгляды быстро подвигли, чтобы все рассказать:

— Серьезная авария на Путиловском заводе. Трех рабочих ошпарило паром, везут ко мне в клинику. Но это еще не все. Вице-директора Островского затянули в шестерни вала. И он… все еще там.

Теперь все оглянулись на меня. «Скорую» тоже обсуждали за ужином, хвастался я, как мог. Дохвастался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Если позволите… Я бы мог доехать до Путиловского и как-то помочь вице-директору. Докторский чемоданчик у меня с собой.

— Поеду с вами, — Склифосовский тяжело поднялся в кресле. Посмотрю на то, как работает скорая помощь.

Пока ехали до Путиловского — шампанское почти выветрилось из крови. В будущем бы за такое по головке не погладили. Выпимший доктор на выезде? Даже в Москве мы уже подошли к тому, чтобы измерять давление врачам перед сменой (ага, «…да исцелись сам»), ну и в отсутствие алкотестеров просто принюхиваться — не пьяный ли доктор… О чем делать запись в журнале дежурного. Еще три бригады в планах нанять — тут надо без вариантов организовать систему проверки. Причем кучеров тоже. А эти пьют… Прямо как их лошади.

К заводу примчали уже поздно ночью, испуганный сторож с фонарем распахнул ворота. Один цех, другой, какие-то люди машут руками. Мы втроем прошли по рельсам внутрь, к нам выбежал бородатый здоровяк, чем-то очень похожий на Жигана. Тоже с керосиновой лампой, каким-то ломом в руках, только без шрама на лице.

— Тама! Скорее!

Мы подошли к валу, кожух которого был поднят. Огромные шестерни, приводы, которые шли к станкам… Из вала раздавались крики боли. Да такие, что кровь в жилах стыла. Рядом стояла толпа рабочих, среди которых я заметил совсем молодые лица подростков.

— Разойдитесь!

Я надел халат, открыл чемоданчик. Что нужно? Жгут и наркотик. Значит берем, наполняем шприц.

— Почему не достаете? — тем временем пытал Склифосовский бородатого.

— Домкрат сломался, сейчас послали за новым.

— Вы его видели?

— Кого?

— Островского вашего! Залезал кто-то к нему?

— Я и залезал, — бородатый стукнул ломом о пол. — Живой!

— Это мы по крикам поняли. Давай, веди, Вергилий.

— Я Степан.

— Веди, Степан.

Сразу несколько рабочих посветили нам лампами, мы с трудом залезли среди шестерен и прочих рычагов. Я почти сразу испачкался в крови, которой внутри было забрызгано, наверное, всё. Худой, лысый, все лицо в поту. Сил кричать у него уже нет, только стонет. Глаза закрыты, на хлопки по щекам, встрепенулся, опять закричал хриплым голосом.

— Помогите! Сил нет терпеть… ААА!

Так… делаем укол морфия. Сразу в шею, чтобы побыстрее. На такой травме это, конечно, как слону дробина, но ведь переборщить легко, а случись остановка дыхания — мы тут снаружи только помолиться сможем. Теперь пытаюсь перетянуть конечности. Зажевало ему сразу левую ногу и правую руку. Видимо, упирался ею. Раздробило в кашу — если выживет, то инвалид на всю жизнь. Тут стопроцентная ампутация, причем нога под пах.

Перетянул поверх костюма, как смог, на руке поближе к локтю. Обратно вылез словно вампир, напившийся крови. Рабочие даже отпрянули прочь.

— Как он там? — поинтересовался Доброклонский. Который не изъявил никакого желания лезть в машину. Оно и ясно — не по чину действительному статскому советнику пачкаться. А вот Склифосовский не побрезговал. Жестом затребовал мой халат, уточнил обстановку.

— Раздроблены левая нижняя конечность до уровня нижней трети бедра и предплечье правой руки, до локтя практически. Сделал укол морфия и наложил жгуты. Надо ампутировать на месте, но там не развернуться совсем… Придется сначала доставать.

Я посмотрел на Степана, тот покивал: «Потороплю их там», — пошел к выходу. Пока Склифософский лазил в машину, я отошел в сторону, попытался хоть немного очиститься от крови. Вернувшись, потребовал брезент. Если подложить его под «зажеванного», то можно будет сразу на нем и увезти в заводскую повозку, которую уже подготовили возле ворот.

Доброклонский позвонил с заводского телефона в клинику, приказал готовить все к ампутации. А тут и новый домкрат принесли. Но быстро вице-директора не вытащили. Еще полчаса рабочие возились с заклинившим механизмом, Островский очнулся, опять орал. Поколебавшись, сделал второй укол морфия.