Столичный доктор. Том II (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 16

Крови на полу вроде не много, вздохнув, стащил панталоны, начал осматривать ноги. Порезы, мелкие в основном, нет, вроде нигде не хлещет кровушка, так, слегка сочится. Шить ничего не надо, достаточно повязки. Вика принесла салфетки, я начал обрабатывать раны, поглядывая на порозовевших врачей.

— Что, красны девицы? Женский лобок не видели?

Моровский и Лебедев резко склонились над головой. Продолжили шить. Мнда… учить и учить. В первую очередь сортировке и внимательности. А во вторую — терпимости к запахам, а то у пьянчуги… чуть не глаза щиплет…

После того как зашитую, перевязанную Авдотью отправили в Екатерининскую больницу, и я смог помыться, тяпнуть кофе в столовой. Затем вышел на крыльцо вдохнуть свежего воздуха. Бригады были в разгоне, рядом со входом курил наш директор Чириков.

— Что это вы такой мрачный, Евгений Александрович? — Федор Ильич добил папироску одной затяжкой, выкинул бычок в урну. Аккуратист!

— Забыл папку с документу в пролетке. А номер извочика даже не посмотрел

— Ну если осмотрит пролетку перед новым клиентом — привезет. У них нынче с забытыми вещами строго.

— Если бы осмотрел, уже привез — я достал часы, прикинул время. Да… пошли гулять рисунки по столице.

— За кухарку управляющий графа Воронцова отказался платить, — директор вздохнул. — Вызывала дворня, дескать, граф не при чем. С Авдотьи еще и за зеркало вычтут.

— Не вздыхайте, Федор Ильич, так горестно, — я рассказал Чирикову про заставы вокруг Хитровки, про то, что город оплатит работу наших врачей. Которых надо еще набрать поскорее.

Загрузив сотрудников работой, я отправился к Боброву. У нас очередная репетиция на трупе. Ранорасширитель нам сделали быстро, хоть пока и в одном экземпляре. И снова, как и в прошлые разы — разрез, доступ, перевязка условного артериального протока, который у этого клиента, естественно, закрыт. Третий раз подряд получается без сбоев. Вроде и готовы, но я вижу, с каким настроем делает всё Александр Алексеевич. Да и я в сомнениях. Переоделись, пошли пить чай.

Сели, начали вертеть ситуацию так и эдак, листать анатомические атласы. И вдруг Бобров сказал:

— Не получится ведь, да?

— Скорее всего — нет, — подтвердил я. — Слишком много препятствий. Ребенок, а не взрослый, а ведь мы и на большом объекте еле справляемся. Сейчас не сможем. И риск осложнений… слишком велик. Удачная операция, но пациент погибнет.

Идея операции на сердце ребенка уже не выглядела столь оптимистично — вероятность возникновения сепсиса была слишком высокой, а как с ним бороться без антибиотиков, я представлял слабо. Массовое развитие детской кардиохирургии началось как раз в сороковые, когда наступила эра антибиотиков. До этого успешные операции носили единичный характер. Можно было рискнуть с пациентом Филатова, но если мы его убьем… а там еще какие-то непростые родители…

По всему выходило, что мне придется заняться и пенициллином тоже. Только вот беда была в том, что массово производить его на оборудовании Келера просто невозможно. Самое узкое место — жидкое концентрирование и технология глубинного брожения. А значит, сначала нужна техническая база. Для нее же нужны инженеры-медтехники, которым я должен поставить задачу. А я и сам понимал ее очень и очень приблизительно. А у меня есть один Славка, который не микробиолог, а теперь преимущественно фармаколог. То есть надо взять большое количество специалистов… да хоть человек пять для начала… Снабдить их самым передовым оборудованием при обильном финансировании. А над ними — фельдфебеля со свистком, чтобы не отвлекались. И ждать результат. Это само по себе занятие не на один год.

— Отказываемся? — оторвал меня от дум Бобров.

Он допил чай, со вздохом поставил чашку на блюдце. Я задумался, потом помотал головой:

— Нет. Пока нет. Надо еще подумать… Может, и получится… Но пусть Филатов возьмет у родителей письменное согласие. Что понимают все риски.

— Так и поступим, — хирург побарабанил пальцами по столу, произнес. — Евгений Александрович… Дело такое деликатное. Меня попросила поговорить с вами… Елена Константиновна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Тут я напрягся.

— О чем же?

— О ком! Речь о Виктории Августовне. Девушка она очень талантливая, неординарная. Я имел возможность видеть ее в работе, она явно имеет способности к медицине.

— И в чем же вопрос?

— Мать очень переживает по поводу ее… хм… рода занятий. Она постоянно наедине с мужчинами…

— У нас в штате есть медсестры!

— И тем не менее, — Бобров весь сморщился. — Понимания у вас она не встретила, с дочкой находится в конфликте, та слушать ее не хочет. Надо что-то решать.

— Что?

— Прошу отчислить ее из штата скорой помощи, — хирург умоляюще сложил руки. — Ради ее блага, ради ее будущего! Ну что она может увидеть в нашей среде? Эта нежная роза! Курящих, пьющих горькую циников, которые каждый день встречаются со смертью?

— И куда ее после отчисления? — поинтересовался я.

— При университетской клинике открываются курсы пишбарышень. Как вы знаете, документации все больше, писари в канцелярии не справляются. Университет приобрел две новейшие пишущие машины, скоро прибудут.

Я задумался. Вика буквально горела работой. Вся корреспонденция, банковские счета и переводы… Очень многое держалось на девушке. Плюс Талль помогала в клинике, не чуралась грязной медицинской работы, вроде сегодняшней. Нет, даже если оставить в сторону наши чувства — а они были! — я не готов расставаться с Викторией. Но тут надо осторожно. Прямо отказаться Боброву я не могу, со вдовой тоже все по тонкому льду. Надо аккуратно.

— Профессор перед смертью просил меня позаботиться о его близких.

Дождался кивка хирурга, продолжил.

— Я поговорю с госпожой Талль. Постараюсь наставить ее на путь истинный. Ее врачебные увлечения понятны и даже закономерны, памятуя историю ее батюшки. Что же… пишбарышня? Вроде бы новая профессия. Не знаю. Ломать волю Виктории Августовны… Увольте! Захочет сама, отпущу. Ну а нет…

— Поверьте, я тоже против патриархата и принуждения! — Бобров подскочил на стуле. — Прогресс общества не остановить, лет через двадцать, тридцать, женщины будут делом обыденным в нашей профессии. Но сейчас… Столько пересудов идет по Москве. Женщина-врач у Баталова! Нет, каково, а?

— Женщины-акушерки могут же быть. К тому же, Николай Васильевич рассказывал, что в Санкт-Петербурге планируют открыть женский медицинский институт. И в Москве несколько женщин уже практикуют…

— Я не спорю! — хирург забегал по кабинету. — Но ведь Елена Константинова страдает! Переживает! Ее чувства мы тоже должны понять…

— Несомненно, — покивал я и откланялся.

Мне еще надо было тащиться на перекресток Трехсвятительского и Подкопаевского переулка. Осматривать холерную заставу, где нам надо будет работать.

Застава представляла собой несколько рогаток из перекрещенных и скрепленных между собою деревянных бруса и кольев. Проход был открыт, а вот проезд «отворялся» двумя солдатами, которыми командовал усатый фельдфебель с густыми бровями а-ля Брежнев. Отрекомендовался он Авдеем Сергеевичем Пуговкиным и нас, «актеров», сразу стало двое. Что мне здорово подняло настроение. А вот что мигом опустило — так это появление Зубатова. Который прискакал на лошади, кинул поводья солдату. Поманил меня к телеге, что была придана нам в качестве временного пункта дислокации.

— Ну и как вам тут?

Сергей Васильевич сочувствующе мне улыбнулся. Я оглянулся. Трущобы, кабаки с пьяницами, дома с разбитыми окнами и покосившимися ставнями. Здания в основном деревянные и ветхими, с узкими и грязными переулками между ними. Воздух пропитан зловонием от мусора и нечистот, которые никто не убирал.

— Это вы изволите так шутить?

— Упаси Бог! — всплеснул руками Зубатов. — Я искренне интересуюсь.

— Социальное дно, — коротко ответил я. — И никакими заставами вы тут эпидемию не остановите. Хотите мой совет?