На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 26

Возражений у меня не нашлось. Да и не пытался я их искать, если честно…

На следующий день мы сразу после раннего завтрака двинулись в лёгкой открытой коляске, благо погода позволяла. Доехали быстро, я для начала переговорил со сторожем, он заверил меня, что всё чисто, вести людей не стыдно, и получил от меня ещё пятёрку — и за свои старания, и чтобы дальше старался.

— Красиво как… — не сдержалась Варварушка, увидев памятник. Оленька даже тихонько ахнула.

Сестрица подошла поближе, склонила головушку и что-то зашептала. Молилась? Разговаривала с матерью, которую почти не помнила? Не знаю, в любом случае это не предназначалось для чужих ушей, и мы с Варей отступили на пару шагов. Сквозь только-только раскрывшиеся листья многочисленных деревьев ярко светило солнце, щебетали птицы, но здесь, внизу, их щебет никак не воспринимался, будто и не было его вовсе. Сколько это всё длилось, не знаю, не смотрел я на часы…

Мы потом зашли ещё в храм, поставили свечки, Оленька заказала сорокоуст [3] на поминовение рабы Божией Аглаи, и уже затем поехали домой.

— Алёша, это ты такой памятник придумал? — спросила сестрица, когда мы заняли места в коляске и она тронулась.

— Да где уж мне, — приписывать себе чужие заслуги я не собирался. — Я только мрамор выбрал. Это Вителли.

— Вителли? — изумилась Варя.

— Сам Вителли⁈ — ахнула Оленька.

Ну да, что супруга моя, что сестрица названая, обе в изящных искусствах толк понимают, и кто такой Вителли, знают очень даже хорошо.

— Делали его работники, — пояснил я, — а проект он рисовал сам.

Остаток пути прошёл в молчании. Уже когда остановились у входа, и я помог Варе и Оленьке выбраться из коляски, сестрица тихо сказала:

— Спасибо, Алёша. Ты уж прости меня, что сразу тебя не спросила… И Фросю, пожалуйста, не ругай сильно, хорошо?

— Посмотрю, — не стал я ничего обещать. — Это от её ответов зависеть будет.

Должно быть, строгость, изрядную долю каковой я добавил в голос, Оленька уловила, потому что умолкла и попытки просить за добрую (а добрую ли?) кухарку оставила. Я же, дождавшись, пока супруга и сестрёнка поднимутся по ступенькам и скроются за дверьми, велел Федоту ехать на завод.

Завод, как это часто случалось в последнее время, порадовал. Дела идут, доходы растут, потихонечку, но всё же становится больше заказов на артефакты сложные и дорогие, хотя основные доходы по-прежнему дают те, что попроще и подешевле. Зато их и заказывают много. В общем, каких-то грандиозных прорывов не наблюдается, но всё идёт вполне неплохо. Более чем неплохо, я бы сказал. Но надо, надо искать вкусные заказы…

Вот относительно поисков этих самых вкусных заказов мы с управляющим и побеседовали. Кое-какие предложения нашлись у Павла Сергеевича, какие-то у меня, мы свели их вместе и получили вполне пригодный для работы план. На этом я посчитал своё участие в работе на сегодня исчерпанным и отбыл домой. Домашний обед, он знаете ли, всегда лучше…

Старший губной пристав Шаболдин зашёл ко мне вечером. Мы засели в кабинете, я наполнил бокалы вином, и Борис Григорьевич передал мне листок бумаги.

— Здесь, Алексей Филиппович, всё, что удалось узнать о господине Калмыкове без наблюдения за ним, — пояснил пристав. — С наблюдением, конечно, сведений было бы много больше, но, уж простите, без постановки в известность начальства послать людей не могу. Если совсем без того никак не обойтись, одного-двух человек отправлю, но на день-другой, больше уже никак.

Пристава я, конечно же, поблагодарил, и тут же принялся просматривать то, что он принёс. Так, Калмыков Прокофий Данилович, тридцати семи лет от роду, православного вероисповедания, лицо свободных занятий, помощник присяжного поверенного Карцева, проживает… ну, это я знаю, супруга Гликерия Макаровна, урождённая Фокина, сыновья Даниил пятнадцати лет, Фома одиннадцати лет, Николай восьми лет, дочери Антонина двенадцати лет и Мария шести лет.

Дальше шла кратенькая справка о конторе присяжного поверенного Карцева Василия Лукича, и при её чтении мне стало немного не по себе. Из справки следовало, что последние шесть лет присяжный поверенный Карцев занимался только и исключительно обслуживанием Русского телеграфного агентства и издательства господина Смирнова. То есть, получалось, что деньги, которых «Иван Иванычу» не хватило для оплаты глушителя охранных артефактов, ему дал пусть не сам Иван Фёдорович, но контора, на него работающая. Что называется, приплыли…

Нет, конечно же, можно было предположить в этом частный интерес господина Калмыкова, но такую вероятность я оценивал как крайне низкую — вряд ли хороший присяжный поверенный (а плохого Смирнов бы уж точно не нанял) позволит своим служащим проворачивать собственные делишки в присутственные часы, а именно в такое время были, как говорил старший исправник Горюшин, переведены деньги.

Ну, Иван Фёдорович, ну, подгадил так подгадил… Вот что, позвольте спросить, такого нехорошего я ему сделал, за что он мне этакую свинью подложил? Нечто похожее на догадку, в голове было промелькнуло, но как-то очень уж быстро — не успел ухватить. Ладно, раз появилось, ещё вернётся, мне бы сейчас сообразить, как тут хотя бы что-то прояснить до более-менее приемлемой степени. Хм, а если вот так:

— Борис Григорьевич, — я понимал, что просить буду многого, но что мне оставалось? — А нельзя ли мне получить полный список служащих конторы господина Карцева?

[1] См. роман «Семейные тайны»

[2] См. роман «Жизнь номер два»

[3] Церковная молитва за здравие или за упокой в течение сорока литургий подряд

Глава 14

Новые события и новые размышления

Список Шаболдин мне пообещал, но особых надежд на эту бумагу я не питал — вряд ли «Иван Иваныч» официально числится в штате конторы, а если и числится, то уж точно не под собственным именем, которое, кстати, я не знаю, и скорее всего даже не как «Иван Иванович Иванов». Тем не менее, иметь такой список лишним не будет.

Куда как сильнее занимал меня вопрос, какое вообще отношение к этой совершенно непонятной истории с проникновением в мой дом имеет господин Смирнов. Нет, его особые отношения с Палатой тайных дел открывали тут широчайший простор для воображения, вот только ничего более-менее осмысленного у меня вообразить не получалось, даже стыдно было бы излагать, какие безумные фантазии приходили мне в голову, да и интерес они представляли бы разве что для конспирологов бывшего моего мира. К месту вспомнились и некоторые странности в поведении Ивана Фёдоровича — например, эта его постоянная привычка смотреть так, будто он подозревает меня в чём-то нехорошем. С другой стороны, сам Смирнов никогда этих подозрений не высказывал и даже ни разу на них не намекал, да и вообще, опыт моего с Иваном Фёдоровичем взаимодействия пока что оставался для меня исключительно положительным. И не только для меня — Оленька по достижении шестнадцати лет получит доступ к счёту, где её дожидаются уже почти двенадцать сотен рублей гонорара от Ивана Фёдоровича за рисунки. Да и сам Смирнов на мне уже столько заработал, что вряд ли его заинтересовала бы пожива в моём доме. Да, кстати, об Оленьке. Надо бы побеседовать с этой чрезмерно говорливой Фросей-хромоножкой, хорошо так побеседовать, вдумчиво… Но дело к ночи, так что только завтра.

Утром, ещё собираясь к завтраку, я получил неприятный сюрприз от предвидения — оно бесстрастно шепнуло, что разговора с Фросей у меня не будет. Тем не менее, к отцу я всё же отправился.

Рассказ мой боярину Филиппу Васильевичу Левскому ожидаемо не понравился. Не сам, конечно, рассказ, а его содержание. До крайности нелестно высказавшись о длинных языках вообще и об одной обладательнице этакого сомнительного достоинства в особенности, отец вызвал дворецкого Матвея Суханова и велел ему сей же час привести Ефросинью Крюкову, чем бы она ни была занята. Тут я в очередной раз понял, что просто так предвидение шуметь не станет — Суханов виновато пояснил, что дал Крюковой на сегодня выходной без содержания, очень уж Крюкова просила, сказала, что замуж собирается, вот и хочет с женихом своим что-то там уладить. А поскольку старшая из кухарок не возражала, то и он не стал. Что ж, вот тебе и предвидение…