Страна Печалия - Софронов Вячеслав - Страница 39

Тот, еще не догадываясь, что задумал владыка, протянул лежавший сверху лист и заблаговременно отскочил в сторону подальше от непредсказуемой начальствующей руки с зажатым в ней посохом.

Владыка же, поднеся лист к тусклому оконцу, принялся внимательно просматривать написанное и, пробежавшись взглядом сверху вниз, бросил лист на стол и припечатал сверху своим сухоньким кулачком.

—

Глянь сюда, — властно приказал он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. И ткнул пальцем в самый низ листа, где красовалась его подпись. — Это что?

Струна по-гусиному вытянул шею и, не приближаясь к столу, внимательно вгляделся в то место, куда указывал архипастырский палец.

—

Вроде как подпись ваша, — негромко проговорил он. — Она на всех грамотах проставлена, можете проверить.

—

Вот именно, что моя! — вновь наливаясь яростью до багровости в лице крикнул владыка Симеон. — Как же она может быть на списочных листах, если подлинные, с моей подписью, как ты говоришь, по назначению отправлены?!

Иван Васильевич потупился, и некоторое время стоял молча, красноречиво шмыгая покрасневшим, как и у владыки, носом. Наконец он на что-то решился и, не поднимая глаз, проговорил с расстановкой:

—

Если от себя не прогоните, то скажу.

—

Говори, вражий сын, а там уже мне решать, как с тобой, окаянным, поступить. Говори, говори, слушаю…

Владыка сразу как-то помягчал и расслабился, решив, что своего добился и главное дознание подходит к концу. Силы были уже не те, и он не мог, как в ранешние времена, по несколько часов кряду распекать таких вот пойманных с поличным служителей, грозя им всевозможными карами, да так, что многие после того выходили от него поседевшими, а иные и вовсе становились заиками на всю жизнь, Уж больно грозен бывал владыка Симеон в своем праведном гневе.

Струна еще какое-то время, но уже больше для вида помялся, а потом, решившись, выдохнул:

—

Подпись-то ваша, но моей рукой писанная.

—

Как?! — Владыка на четверть привстал с кресла и сузил глаза. — Ты, морда твоя черкасская, выходит, руку мою подделывать выучился?! Да знаешь ли ты, что за это бывает?

—

Знаю, — честно признался дьяк, — наказание великое за то предназначено. Но я руку вашу перенял не корысти ради, а для дела…

—

Для какого такого дела?! — Владыку аж всего затрясло, настолько велико было его негодование на подлость приказного. — Про наказание, говоришь, знаешь, кое уготовлено за это, да? Уж не ведаю, как там у вас, в Малороссии, а у нас на Руси за такое ранее на кол сажали в пример другим, чтоб неповадно было, а теперь прямиком на плаху ведут. Правда, по милости великой могут лишь шуйцы лишить, которая в том непотребном деле участвовала. Но это редко, чаще голову долой — и весь спрос. Ведаешь ли об этом?

—

Ведаю, — все так же, полушепотом, ответствовал Струна, но обычной своей уверенности при этом не потерял. — Дозвольте слово сказать, ваше высокопреосвященство.

Он знал, что владыка любил, когда к нему обращались по полному титулу, и частенько пользовался этим, желая подсластить сообщаемое при том что-то малоприятное. Сработало и на этот раз. Владыка отставил любимый им посох в сторону, что уже говорило о многом, и благосклонно разрешил:

—

Говори, чего хотел, но готовься к худшему.

—

Хуже, чем неверие вашего высокопреосвященства, для меня уже ничего не будет, — витиевато начал Струна, — но прошу заметить, что руку вашу повторял на тот случай, если грамота какая потеряется в дороге, а такое не раз случалось, и новую слать потребуется. А вы не всегда в городе бываете, да и беспокоить лишний раз ваше преосвященство не хотелось, потому раз попробовал, а потом и решил везде подпись вашу самолично проставить. Для пробы пера, значит.

—

Выходит, что моя персона здесь и вовсе не нужна? — ехидно поинтересовался владыка. — Может, ты без моего ведома додумался какие ни есть непристойные грамоты отправлять? Скажи, пока не поздно.

—

Упаси господь! — Струна, поняв, что именно сейчас может наступить перелом в настроении архиепископа, бухнулся перед ним в ноги и принялся быстро и суетливо креститься и низко кланяться. — Крестом святым клянусь, не было такого в мыслях даже. Как можно?! Как можно такое на верного слугу вашего подумать? Да я ради вас и жизни своей не пожалею, поверьте слову моему…

Архиепископ вдруг успокоился и твердо решил, что отставлять от дел дьяка он не станет и не предаст дело это огласке, а наоборот, приобрел благодаря открывшемуся вопиющему нарушению действительно верного слугу, который будет служить ему не за страх, а за совесть. Лучшего и не придумаешь. Покарать его он всегда успеет.

А вот если отдать дьяка под суд воеводе, поскольку Струна был человеком мирским, служившим ему по найму, то того, может быть, и накажут примерно, а может, и, найдя какую-то закавыку в деле, определят к себе же на воеводскую службу. В Сибири люди знающие ценятся на вес золота, да и то, пойди сыщи такого. К тому же, отстрани он Струну от должности, действительно, встанут все дела и переписка с монастырями и епархиями, каждую грамоту хоть саморучно пиши и следи за отправкой.

Владыка встал и подошел к стоявшему на коленях дьяку, протянул ему свой висящий поверх архиерейского одеяния крест:

—

Целуй, — требовательно сказал он, — и клянись, что все сказанное тобой есть истинная правда.

Струна ухватился двумя руками за крест и смачно поцеловал его, вкладывая в поцелуй для большей верности всю страсть и желание доказать свою правоту. Даже несколько слезинок выкатились из его глаз.

—

Ладно, вставай, иди делами заниматься, — примирительно проговорил владыка. — А грамоты эти пущай у меня лежат на видном месте и чтоб ни одну больше без моего ведома не подписывал, а то сдержу слово и отправлю куда следует, а там сам знаешь…

—

Слушаюсь, — торопливо ответил Струна. — Даже в мыслях держать ничего такого не буду. Буду вам служить пуще прежнего.

—

Пуще не надо, — примирительно махнул рукой архиепископ, — иди уж…

Но когда дьяк попятился к дверям, вспомнил вдруг еще что-то и остановил того.

—

Да, и вот еще что, — быстро проговорил он, — ты иконку-то повесь у себя, а то непонятно, какой ты веры, православной или басурманин что ни на есть настоящий. Да и на службе церковной что-то давненько тебя не видел. Чтоб на Рождество был среди первых. Все понял?

—

Как не понять, все ясно, как день. Выполню. Благословите, ваше высокопреосвященство.

Владыка со вздохом перекрестил его, чувствуя, что на душе у него словно кошки скребут, думая при этом, что еще немало хлопот и тревог доставит ему этот дьяк, но иного выхода, как простить его, пока что он не находил.

—

Что у нас на сегодня? — спросил он, когда Струна уже подходил к двери, а с той стороны послышалась возня зазевавшегося в рвении своем услышать все до последнего словечка Пантелея.

—

Совсем забыл, третий день ждут дозволения вашего высокопреосвященства о встрече с ними приезжие из Москвы. Прикажете пустить?

—

Кто такие? — Владыка пожевал сухие губы и поморщился, ожидая для себя очередных неприятностей с привезенными из столицы вестями.

—

Один протопоп, на службу сюда направленный, а другой — сопровождающий его пристав с патриаршего подворья. Говорит, что грамота у него к вам.

—

Чего же молчал раньше? — Владыка вновь свел брови к переносью, что не предвещало для Струны ничего хорошего, и тот поспешил тут же оправдаться:

—

Заняты были, писали что-то, когда к вам заглядывал, не посмел тревожить. Так звать их?

—

Отправляй, конечно. Как протопопа звать, случаем не помнишь?

—

Вроде как Аввакум Петров. — Струна, наморща лоб, сделал вид, что вспоминает.