Долгое чаепитие - Адамс Дуглас Ноэль - Страница 4

Если верить ее часам, было начало четвертого, если же верить всему остальному, была ночь. Может быть, ей следовало позвать медсестру и сообщить всему миру, что она пришла в сознание. В боковой стене ее комнаты было окно, в которое был виден тускло освещенный коридор, где стояли каталка и высокий черный баллон с кислородом. Не считая этих вещей, он был пуст. Там было совсем тихо.

Осматривая свою маленькую комнатку, она заметила белый деревянный шкафчик, пару трубчатых стульев из винила и стали, тихо притаившихся в тени, и белую деревянную тумбочку у кровати, на которой стояла ваза с одним-единственным бананом. С другой стороны кровати стояла капельница. В стену с той же стороны была вмонтирована металлическая пластинка с двумя круглыми ручками и свисающими оттуда старыми бакелитовыми наушниками, а у изголовья, сбоку от подушки, вился провод, к которому была прикреплена кнопка звонка. Кейт дотронулась до него, но передумала нажимать.

С ней было все в порядке. Она сама могла найти то, что ей нужно.

Медленно, чувствуя легкую дурноту, она оперлась на локти и, вытащив ноги из-под простыни, спустила их на пол, который оказался холодным для них. Почти сразу она подумала, что не следовало бы этого делать, потому что каждая клеточка ее ног посылала ей потоки сигналов, в которых совершенно досконально сообщалось, на что была похожа малейшая частичка пола, к которой они прикасались, как будто речь шла о какой-то странной и тревожной вещи, доселе никогда в жизни им не встречавшейся. Тем не менее она все же присела на край постели и заставила свои ноги принять пол как нечто, к чему они просто обязаны были привыкнуть в ближайшее время.

Больница облачила ее во что-то полосатое и мешковатое. При ближайшем рассмотрении она нашла, что это не просто что-то мешковатое, а самый настоящий мешок. Просторный мешок из хлопчатобумажной ткани в белую и голубую полоску. Сзади он не застегивался, пропуская внутрь прохладные ночные сквозняки. Чересчур свободные рукава свалились с нее до половины, обнажив руки. Приблизив руки к свету, Кейт поворачивала их во все стороны, рассматривая кожу, терла и щипала, особенно вокруг того места, где у нее торчала игла от капельницы. До этого ее руки всегда были гибкими, а кожа упругой и гладкой. Но сегодня ночью они были похожи на кусочки цыпленка. Поочередно, то одной, то другой рукой, она стала растирать предплечья, а потом снова целенаправленно посмотрела вверх.

Привстав и вытянув руку вперед, она ухватилась за штатив капельницы, и, так как он качался не так сильно, как она, с его помощью она могла медленно встать. И вот она уже стояла, чувствуя, как ее высокую стройную фигуру пошатывает, а через несколько мгновений держала перед собой на расстоянии вытянутой руки штатив от капельницы, напоминая пастуха, держащегося за пастуший посох.

С Норвегией у нее не вышло, но, по крайней мере, ей удалось встать.

Штатив катился на четырех маленьких, упрямо разъезжавшихся в разные стороны колесиках, которые вели себя, как визжащие дети в супермаркете, но, несмотря на все это, Кейт удалось продвинуть его до дверей. От проделанных шагов чувство дурноты усилилось, но усилилась также и решимость не поддаваться этому. Она добралась до дверей, открыла их и, толкая штатив перед собой, выглянула в коридор.

В левой части коридор сразу заканчивался двумя двустворчатыми дверями с круглыми окошками-иллюминаторами, которые, по-видимому, вели в более просторное помещение — может быть, какое-то больничное отделение. А в правой части коридора было несколько дверей поменьше, он простирался несколько дальше, прежде чем завернуть за угол. Одна из дверей, может быть, и была туалетом. А остальные? Ну, это она выяснит, когда пойдет искать туалет.

Первые две оказались шкафами. Следующий шкаф, правда, был несколько больше, чем два предыдущих, и там стоял стул, поэтому он, возможно, считался комнатой, так как большинство людей не любят сидеть в шкафах, даже медсестры и няни, которым приходится делать многое из того, что большинству людей не захотелось бы делать. Еще там была куча всяких мензурок, пакетиков с наполовину свернувшимися сливками для кофе и старая-престарая кофеварка — все это находилось на маленьком столике и мрачно просачивалось на номер газеты «Ивнинг стандард».

Кейт взяла газету и попыталась узнать из нее, что же произошло за те дни, когда она была без сознания. Однако из-за собственного шаткого состояния и из-за уныло-слипшегося жалкого состояния газеты Кейт смогла уловить оттуда лишь то, что никто ничего не мог с уверенностью сказать об этом происшествии. Серьезно пострадавших, судя по всему, не было, не хватало лишь одной из служащих одной из авиалиний — ее так и не нашли. Официально инцидент был отнесен к разряду «стихийного бедствия».

«Хорошенькая стихия», — подумала Кейт. Она положила на место газетные останки и закрыла за собой дверь.

За следующей дверью оказалась такая же палата, как у нее. Рядом с кроватью стояла тумбочка, а в вазе болтался один банан.

Совершенно точно на кровати кто-то лежал. Она потянула за дверь, но оказалось, что сделала это недостаточно быстро. К несчастью, что-то странное привлекло ее внимание, но, хоть она заметила это сразу, она не могла сразу определить, что именно. Так она и стояла перед полузакрытой дверью, уставившись в пол, чувствуя, что ей не следует заглядывать еще раз, но знала, что она все же заглянет.

Она попыталась открыть дверь во второй раз.

В комнате царили мрак и холод. Холод вызвал у нее нехорошие мысли относительно лежавшего на постели. Она прислушалась. Тишина тоже не производила особенно приятного впечатления. Это была не та тишина, которая бывает в комнате человека, спящего здоровым, глубоким сном, а та, в которой нельзя различить ничего, кроме отдаленного шума машин.

Довольно долго она не решалась войти, застыв в проеме двери, всматриваясь и прислушиваясь. Ее поразили совершенно необъятные размеры лежащего, и еще она подумала, как ему, должно быть, холодно под тоненьким одеялом, которым он накрыт. Рядом с постелью стоял виниловый стул с ковшеобразным сиденьем и полыми ножками, который утопал в наброшенной на него меховой шубе, и Кейт подумала, что гораздо правильнее было бы, если бы шуба была наброшена на кровать и ее холодного владельца.

Наконец, стараясь ступать как можно тише и осторожнее, она вошла в комнату и подошла к кровати. Там лежал исполинских размеров скандинав. Даже сейчас, холодный и с закрытыми глазами, он не переставал хмуриться, как будто все еще был чем-то обеспокоен. Этот факт поразил Кейт своей безграничной грустью. В жизни у него был вид человека, перед которым без конца возникали огромные, можно сказать, непреодолимые препятствия, но видеть, что и за пределами жизни он столкнулся с вещами, которые его тревожили, было больно.

Ее поразило, что он казался совершенно невредимым. На коже не было ни одной царапины. Она выглядела грубой и здоровой, или, по крайней мере, была здоровой до недавнего времени. При более тщательном исследовании можно было обнаружить сетку очень тонких морщин, из чего следовало, что ему больше, чем тридцать с небольшим, как она предположила при первом знакомстве. Он был похож на мужчину, обладающего прекрасным здоровьем, в прекрасной форме, которому вполне могло быть даже далеко за сорок.

Недалеко от двери, у стены, стояла непонятно откуда взявшаяся здесь вещь. Оказалось, это автомат по продаже кока-колы. Причем было непохоже, что он стоял тут всю жизнь: вилка не была включена в сеть, а аккуратная табличка извещала, что автомат временно неисправен. Было такое впечатление, будто кто-то просто занес его сюда по ошибке, а теперь, наверное, ходит и повсюду разыскивает комнату, в которой он мог его оставить. Его глянцевая красно-белая панель пялилась на комнату, никак не объясняя своего поведения. Единственная информация, которую он сообщал внешнему миру, это то, что в отверстие в нем можно было опускать монеты самого различного достоинства, а в выемке для кружек можно было получить напиток любой емкости, если бы он был исправен, каковым в данный момент он не был.