Жмурки (СИ) - Зимин Дмитрий - Страница 45

Твою дивизию.

Ящер был довольно крупным — размером с овчарку. Он проявился из сумрака, из пыльных теней, словно на детской картинке, которую, чтобы увидеть изображение, нужно смочить водой.

Второй ящер был там же — сливался с каменной стенкой, и если б он не пошевелился, я бы так и пялился на него, не замечая.

Мимикрия. Рептилии способны проводить неподвижно многие часы, сливаясь с местностью, не подавая признаков жизни…

— Давайте, вы это… — чувствуя себя предельно глупо, обратился я к ящерам. — Перекидывайтесь уже.

И вышел.

Насколько помню, процесс этот довольно интимный, оборотни не любят, когда кто-то смотрит.

Изобретательно, — решил я, стоя спиной ко входу, изучая низкое, как провисшее ватное одеяло, небо. — Энергосберегающий режим. Ящерицы могут впадать в летаргию, не нуждаясь практически ни в чём.

Умно. Практично. И… чуток устрашающе.

— Сортир, — сказал парень, выходя из будочки и на ходу застёгивая пряжку ремня на джинсах.

— Там, — я кивнул себе за плечо, указывая на дом. — Слева от входа.

— Спасибо.

Второй молча кивнул и припустил следом.

А я закурил.

Вот и вся моя армия, — мысль была не особо вдохновляющей. — Три девчонки, стригойка и два бывших пленника.

Если они ЗАХОТЯТ.

Через десять минут, наскоро приняв душ и переодевшись в мои запасные шмотки, бывшие пленники сидели на кухне и уплетали салат из огурцов и капусты, который быстренько настругала Амальтея.

Они ещё и вегетарианцы, — с каким-то экзистенциальным ужасом думал я.

В голове не укладывалось: как могут вегетарианцы воевать? Это всё равно что корову заставить драться с медведем.

— Вы можете просто уйти, — сказал я, когда Амальтея поставила перед ребятами по большому стакану яблочного сока. — Простите, что промурыжил вас так долго, я просто… замотался. И за погибших товарищей… тоже простите.

— Это война, брат, — сказал один бородач, делая глоток.

Если убрать эти вот их бороды, подстричь — окажется, что ребятам лет по двадцать, — подумал я.

Хотя… С оборотнями никогда не знаешь наверняка.

— Но я хочу, чтобы вы меня сначала выслушали, — сказал я.

— Нэ нада, — сказал второй. — Мы тоже думалы, пака сидэли. Мы будэм драца.

Я невольно задрал брови. Посмотрел на стаканы с соком…

— Вы?..

Я просто хотел, чтобы они напряглись и вспомнили, где был этот дом, в котором якобы заседал «Совет города Питера». Может быть, они согласятся поехать вместе со мной, чтобы его найти.

— Ты о нас ничего не знаешь, — сказал первый. В отличие от второго, он говорил чисто, без всякого акцента. С каким-то, я бы сказал, интеллигентным прононсом.

— Тут ты прав, — я даже позволил себе улыбнуться. — Как и вы обо мне.

— Значит, пора узнать друг друга поближе, — первый поднялся и подошел ко мне. — Валид, — рукопожатие было крепким, тяжелым, основательным. — Это мой младший брат Салим, — он кивнул второму и тот тоже поднялся, жадно допивая последние капли сока.

— Забудэм, что было, — сказал он, тоже протягивая руку.

— Вы простите мне смерти ваших людей?

— Мы тоже собирались тебя убить, — рассудительно сказал Валид. — И убили бы — если б смогли. Нас убедили, что через вашу смерть мы сможем обрести безопасность.

— И вы поверили?

— Нэт, — покачал головой Салим. — Но папытаца стоило.

Я кивнул.

Если б мне предоставили выбор: мои близкие, или какие-то чужаки, я бы тоже не стал раздумывать.

— Совет города Питера, — сказал я. — Я его не нашел. Может, вы поедете со мной и мы попробуем вместе?

Братья переглянулись.

Они явно о чём-то совещались, безмолвно, как это умеют оборотни. Наконец Валид сделал крошечный шаг в мою сторону.

— Хотим признаться, — сказал он. — Мы тебя обманули.

Глава 17

Маше даже не пришлось вспоминать, как это делается: ноги сами собой приросли к полу, руки сложились на парте, как у примерной ученицы, а глаза уставились в стену, на которой висела почти новая, только слегка поцарапанная доска, но на ней всё равно никто не писал, даже мела не было, и Маша принялась считать эти царапины, как овечек, чтобы заснуть, всё что угодно, только бы не смотреть на очкастого, не выдать себя, не показать ему свой страх, потому что тогда он ТОЧНО поймёт, что она, Маша, не такая, как все, потому что остальные дети не боялись, они вообще не обратили на очкастого внимания, так и продолжали свои глупые никчёмные занятия, и только она никак не могла совладать с собственными глазами, которые хотели следить за Очкастым, а вовсе не пялится на доску, и царапины тут очень кстати, потому что их можно считать, и это хоть какое-то занятие, когда страшно так, что опять хочется писать, хотя только что была в туалете, а может, это выпитая вода просится наружу…

— Здравствуйте, дети, — тихо сказал Очкастый.

И только тогда часть детей отвлеклась и посмотрела на него. Другая часть не реагировала.

Но Маша решила, что ей можно и посмотреть: никто же не знает, что происходит у неё в голове.

И посмотрела.

Ну, не совсем на него, а за левое плечо — этому приёму она научилась ещё в детдоме, когда надо было делать вид, что слушаешь трепотню учителя, а в это время преспокойно размышлять о своём.

В какой-то момент Маша решила, что думает слишком громко, и испугалась.

А вдруг кто-нибудь услышит?

Но Розочка оказалась права: окинув класс рассеянным взглядом, Очкастый не обратил на Машу никакого внимания.

И она уже почти расслабилась, и даже смогла тихонько выдохнуть, как Очкастый отколол номер: вытащил из кармана какую-то коробочку с присосками и подошел к первой парте.

Присоски он налепил на лоб белобрысому мальчику, а сам стал смотреть на экранчик.

Повторил то же самое с другим мальчиком, ещё с одним и ещё…

Эльвира сказала: директор будет проверять результаты. Видать, это они и есть.

Сама Эльвира тоже сидела за партой, во втором ряду с края.

Ей лепить присоски Очкастый не стал.

Зато девочка рядом с Эльвирой, как только ей прилепили на лоб круглые чёрные резинки, вдруг резко откинулась на стуле, выгнулась дугой и засучила ногами.

Коробочка громко запищала, и от этого звука девочка выгнулась ещё сильнее, с губ её закапала слюна.

А Маша изо всех сил делала вид, что смотрит прямо перед собой. Ногти впились в сгиб локтя, прямо через комбинезон, но она этого не замечала, потому что опять, как тогда, в ящике, нестерпимо хотелось в туалет.

Как только Очкастый снял присоски с девочки, та обмякла, запрокинула голову и кажется, перестала дышать. Но это было не точно, ведь Маша видела девочку лишь краем глаза, или, говоря по-научному, пе-рифе-рийным зрением.

Очкастый повернулся к Эльвире и сказал:

— Найди человека в сером халате и приведи сюда.